Гешрунни некоторое время пристально смотрел на него. Ахкеймион затаил дыхание. Наконец воин медленно спрятал хору в кулаке. И выпустил руку адепта. Воцарилась странная тишина, нарушаемая лишь звоном серебряных энсоляриев, посыпавшихся на стол. Тишина взорвалась хохотом, и кто-то хрипло вскричал: — Проиграла ты, шлюха! Но Ахкеймион знал, что это к нему не относится. Сегодня вечером он каким-то образом выиграл, и выиграл, как выигрывают шлюхи: сам не зная как. В конце концов, велика ли разница между шлюхой и шпионом? А уж между шлюхой и колдуном — и того меньше. Друз Ахкеймион с детства мечтал стать колдуном, но ему и в голову не приходило сделаться шпионом. В словаре детей, воспитанных в рыбацких деревушках Нрона, слова «шпион» просто не было. Во времена его детства Три Моря обладали для него только двумя измерениями: земли делились на ближние и дальние, а люди — на знать и чернь. Слушая байки старых рыбачек, что чесали языком, пока детишки помогали им вскрывать устриц, Ахкеймион понял, что сам он принадлежит к черни, а все могущественные, высокопоставленные люди живут где-то далеко. Старческие губы роняли имя за именем, одно таинственней другого: шрайя Тысячи Храмов, коварные язычники Киана, воинственные скюльвенды, хитроумные колдуны Багряных Шпилей — и так далее, и тому подобное. Имена очерчивали измерения мира, наделяли его грозным величием, преобразовывали в арену невероятных трагедий и героических деяний. Засыпая, Ахкеймион чувствовал себя совсем крохотным. Казалось бы, с тех пор, как он сделался шпионом, простенький мирок его детства должен был обрести множество новых измерений, но вышло как раз наоборот. Конечно, по мере того, как Ахкеймион взрослел, его мир усложнялся. Он узнал, что бывают вещи священные и нечестивые, что боги и То, Что Вовне, — не просто очень важные господа и очень дальняя земля: они обладают своими собственными измерениями. Еще он узнал, что бывают времена древние и недавние, и «давным-давно» — не просто разновидность дальних краев, а нечто вроде призрака, пребывающего повсюду. Но, став шпионом, он внезапно обнаружил, что мир утратил все измерения и стал каким-то плоским. Знатные люди, даже императоры и короли, оказались вдруг такими же мелкими и подлыми, как последний вонючий рыбак. Дальние народы: Конрия, Се Тидонн или Киан, — из экзотических или зачарованных сделались скучными и обыденными, как любая рыбацкая деревушка на Нроне. Священные вещи: Бивень, Тысяча Храмов и даже Последний Пророк оказались всего лишь частным случаем вещей нечестивых, вроде фаним, кишаурим или колдовских школ, как будто слова «священный» и «нечестивый» менялись местами так же легко, как партнеры за карточным столом. А новые времена представляли собой всего лишь затасканную версию древних. Став адептом и шпионом, Ахкеймион обошел вдоль и поперек земли всех Трех Морей, повидал многое из того, что когда-то приводило его в священный ужас, от которого сладко сосало под ложечкой, и успел убедиться, что байки его детства лучше правды. С тех пор как в отрочестве его определили как одного из Немногих и увезли в Атьерс, учиться в школе Завета, Ахкеймиону доводилось наставлять принцев, оскорблять великих магистров и выводить из себя шрайских жрецов. И теперь он твердо знал, что познания и странствия выхолащивают мир, лишая его чудес. Если сорвать завесу тайны, измерения мира скорее сжимались, чем расцветали. Нет, конечно, теперь мир для него сделался куда сложнее, чем когда Ахкеймион был ребенком, но в то же время — гораздо проще. Повсюду люди занимались одним и тем же: хапали и хапали, как будто титулы «король», «шрайя», «магистр» были лишь разными масками, прячущими одну и ту же алчную звериную харю. Ахкеймиону казалось, что единственное реальное измерение мира — это алчность. Ахкеймион был средних лет колдун и шпион, и от обоих занятий он успел устать. И хотя он в этом ни за что бы не признался, его снедала тоска. Как сказали бы старые рыбачки, он слишком часто вытягивал пустой невод. Расстроенный и озадаченный, Ахкеймион оставил Гешрунни в «Святом прокаженном» и поспешил домой — если это можно назвать домом — через темные проулки Червя. Червь, тянувшийся от северных берегов реки Сают до знаменитых Сюрмантических ворот, представлял собой лабиринт обветшалых доходных домов, борделей и обедневших храмов. Ахкеймион всегда думал, что название «Червь» этому месту подходит чрезвычайно. Вечно сырой, источенный тесными проулками, Червь и впрямь напоминал собой какое-то неприятное подземное существо. С точки зрения его миссии, Ахкеймиону тревожиться было не о чем. Скорее наоборот, следовало радоваться. Если не считать того безумного момента с хорой, Гешрунни открыл ему несколько важных тайн. Оказалось, что Гешрунни вовсе не был счастлив своей участью раба. Он ненавидел Багряных магов, ненавидел с почти пугающей силой. — Я сдружился с тобой не ради твоего золота, — сказал ему командир джаврегов. — На что оно мне? Выкупиться на свободу? Мои хозяева, Багряные Шпили, нипочем не расстанутся с чем-то ценным. Нет, я сдружился с тобой, потому что знал: ты можешь оказаться полезен. — Полезен? Но для чего? — Для мести. Я хочу унизить Багряных Шпилей. — Так ты знал… Ты с самого начала знал, что я не торговец. Насмешливый хохот. — Конечно! Ты слишком щедро сорил деньгами. Если садишься за стол с торговцем и нищим, то скорее нищий угостит тебя выпивкой, чем торгаш! «Ну, и какой ты шпион после этого?» Ахкеймион нахмурился, злясь на себя за то, что его прикрытие оказалось настолько ненадежным. Но дело даже не в этом. Как ни встревожила его проницательность Гешрунни, больше всего Ахкеймиона пугало то, насколько он недооценил этого человека. Гешрунни был воин и раб — казалось бы, идеальное сочетание для глупца! Но, с другой стороны, если раб умен, у него немало причин скрывать свой ум. Образованный раб еще может оказаться ценностью — взять хотя бы ученых-рабов древней Кенейской империи. Но сообразительного раба следует опасаться — и, возможно, уничтожить. Однако эта мысль не утешала. «Если он так легко обвел вокруг пальца меня…» Ахкеймион раздобыл великую тайну Каритусаля и Багряных Шпилей — быть может, величайшую за много лет. Но за это ему следовало благодарить не свои способности — хотя за все эти годы у него было мало поводов усомниться в них, — скорее, напротив, свою безалаберность. В результате он узнал сразу две тайны: одну достаточно страшную в масштабе Трех Морей, другая же была страшна для него лично. Он понял, что уже не тот, каким был раньше. Рассказ Гешрунни был жуток сам по себе, хотя бы потому, что демонстрировал способность Багряных Шпилей хранить тайны. Гешрунни сказал, что Багряные Шпили воюют — на самом деле воюют уже больше десяти лет. Поначалу на Ахкеймиона это не произвело особого впечатления. Подумаешь! Колдовские школы, как и все Великие фракции, постоянно сталкивались со шпионажем, тайными убийствами, оскорблениями дипломатов. Но Гешрунни заверил, что здесь нечто большее, чем обычная вражда. — Десять лет назад, — рассказывал Гешрунни, — убили нашего бывшего великого магистра, Сашеоку. — Сашеоку?! — Ахкеймион не собирался задавать дурацких вопросов, но у него как-то в голове не укладывалось, что великого магистра Багряных Шпилей могли убить. Такого просто не бывает! — Как убили? — Так и убили, причем во внутренних святилищах Шпилей. Иными словами, посреди самой мощной системы оберегов в Трех Морях. Мало того, что Завет никогда бы на такое не решился — им бы это просто не удалось, даже с помощью сверкающих Абстракций Гнозиса. Кто же это мог сделать? — Кто? — шепотом выдохнул Ахкеймион. Глаза Гешрунни насмешливо блеснули в красноватом свете. — Язычники. Кишаурим. Ахкеймион одновременно смутился и вздохнул с облегчением. Кишаурим — единственная языческая школа. Это, по крайней мере, объясняло убийство Сашеоки. В Трех Морях бытовала поговорка: «Лишь Немногие способны видеть Немногих». Колдовство было могущественно. Произнесенное заклинание ранило мир, точно удар ножа. Но лишь Немногие — сами колдуны — способны видеть нанесенное повреждение, и, более того, лишь им видна кровь на руках того, кто нанес удар, — так называемая «метка». Лишь Немногие могли видеть друг друга и преступления друг друга. При встрече они опознавали друг друга так же уверенно, как обычные люди опознают преступника по вырванным ноздрям. Но не кишаурим. Никто не знал, почему или как, однако они умели совершать действия столь же значительные и разрушительные, как любой колдун, не оставляя при этом следов и не сохраняя меток своего преступления. Ахкеймиону лишь раз довелось стать свидетелем колдовства кишаурим, которое они называли Псухе, — однажды ночью, давным-давно, в далеком Шайме. С помощью Гнозиса, колдовства Древнего Севера, он уничтожил своих врагов в шафрановых одеяниях, но когда он укрывался за своими оберегами, ему казалось, будто он видит далекие ночные зарницы. А грома не было. Не было и следов. Лишь Немногие способны видеть Немногих, но никто — по крайней мере, никто из адептов — не способен отличить кишаурим и их деяния от обычных людей и обычного мира. Очевидно, именно это и позволило им убить Сашеоку. У Багряных Шпилей были обереги от колдунов и воины-рабы вроде Гешрунни, носящие при себе хоры, но им было нечем защитить себя от колдунов, неотличимых от обычных людей, и от колдовства, неотличимого от Божьего мира. Гешрунни поведал, что теперь по залам Багряных Шпилей свободно бегают псы, обученные вынюхивать шафран и хну, которыми кишаурим красят свои одежды. Но почему? Что могло заставить кишаурим развязать открытую войну против Багряных Шпилей? Как ни отличалась их метафизика, они не могли надеяться одержать победу в подобной войне. Багряные Шпили просто-напросто чересчур могущественны. Ахкеймион спросил об этом Гешрунни — воин-раб только плечами пожал. — Прошло десять лет, и до сих пор ничего не известно. Ну что ж, хоть какое-то утешение. Для невежды нет ничего лучше чужого невежества. Друз Ахкеймион пробирался все дальше в глубь Червя, к неухоженному многоэтажному дому, где он снимал комнату, по-прежнему сильнее боясь себя, чем своего будущего. Выходя из кабачка, Гешрунни споткнулся и упал. Он недовольно скривился и кое-как поднялся, упираясь руками в слежавшуюся пыль на дороге. — Дело сделано! — пробормотал он и хихикнул, как мог хихикать только в одиночестве. Воин поднял глаза к небу, окаймленному глинобитными стенами и обтрепанными полотняными навесами. На небе проступали первые звезды. Внезапно совершенное предательство показалось ему жалкой, беспомощной выходкой. Он выдал врагу своих хозяев единственную настоящую тайну, какую знал. Теперь ему не осталось ничего. Никакого предательства, которое могло бы утихомирить ненависть, пылающую в сердце. А ненависть была смертельная. Гешрунни был прежде всего человек гордый. И то, что такой, как он, мог родиться рабом, угождать прихотям слабовольных, женоподобных людей… Колдунов! Гешрунни знал, что в иной жизни мог бы стать завоевателем. Мог бы сокрушать одного противника за другим мощью своей длани. Но в этой жизни, в этой проклятой жизни, он мог лишь прятаться по углам с другими женоподобными людьми и сплетничать, как баба. Разве же сплетнями отомстишь? Он некоторое время ковылял, пошатываясь, по переулку, пока не заметил, что за ним кто-то крадется. На миг ему подумалось, что хозяева обнаружили его мелкое предательство. Но нет, вряд ли. В Черве полно волков — отчаявшихся людей, что бродят от кабачка к кабачку, разыскивая тех, кто достаточно напился, чтобы его можно было безнаказанно обчистить. Гешрунни уже свернул шею одному такому — несчастный дурак, который предпочел пойти на убийство, вместо того чтобы продать себя в рабство, как сделал неведомый отец Гешрунни. Воин побрел дальше, насторожившись, насколько позволяло вино. В пьяной голове вертелись возможные варианты развития событий, один кровавее другого. Неплохая ночка для того, чтобы кого-нибудь убить. Миновав мрачный фасад храма, который в Каритусале звали Пастью Червя, Гешрунни встревожился. Внутри Червя людей преследовали нередко, но мало кто из преследователей выбирался наружу. Вдали, над нагромождением крыш, уже показался главный Шпиль, темно-красный на фоне звездного неба. Кто же осмелился пройти за ним так далеко? Если только не… Воин стремительно развернулся и увидел лысеющего, пухленького человечка, закутанного, несмотря на жару, в узорчатый шелковый халат, который при дневном свете, должно быть, переливался всеми цветами радуги, но сейчас казался иссиня-черным. — Ты был среди тех, кто дурачился со шлюхой, — сказал Гешрунни, пытаясь стряхнуть с себя пьяное оцепенение. — Да, был, — ответил человечек, и его пухлое лицо расплылось в ухмылке. — Очень, очень аппетитная девица. Однако, по правде говоря, меня куда больше заинтересовало то, что ты сообщил адепту Завета. Гешрунни вытаращил глаза. «Значит, им все известно!» Опасность всегда его отрезвляла. Он сунул руку в карман, стиснул в кулаке хору — и мощным броском метнул ее в адепта. Или в того, кого он принял за Багряного адепта. Но незнакомец поймал Безделушку на лету — так небрежно, будто это и впрямь была всего лишь забавная безделица. Повертел ее в руках, как придирчивый меняла — медную монетку. Поднял голову и улыбнулся, моргнув большими телячьими глазами. — Оч-чень ценный подарок, — сказал он. — Спасибо тебе, конечно, но, боюсь, это неравноценная замена тому, чего я хотел. «Это не колдун!» Гешрунни раз видел, что бывает, когда хора касается колдуна: вспышка, сгорающая плоть, обугливающиеся кости… Тогда что же это за человек? — Кто ты? — спросил Гешрунни. — Тебе, раб, этого не понять. Командир джаврегов усмехнулся. «Возможно, просто идиот». Он напустил на себя опасное пьяное дружелюбие. Подошел к человечку вплотную и с размаху опустил мозолистую руку на мягкое, словно ватой подбитое плечо. Тот поднял на него телячьи глаза. — Ох ты, — прошептал незнакомец, — да ты мало того что идиот — ты еще и храбрый идиот вдобавок? «Отчего он не боится?» Гешрунни вспомнилось, как непринужденно человечек поймал хору, и он почувствовал себя беззащитным. Но отступить он не мог. — Кто ты? — прохрипел Гешрунни. — Давно ли ты шпионишь за мной? — Шпионю? За тобой? — Толстячок едва не расхохотался. — Что за самомнение! Рабу такое не к лицу. «Значит, он шпионит за Ахкеймионом? Да что же это такое?» Гешрунни, как офицеру, было не привыкать запугивать людей, угрожающе нависая над ними. Но этот отчего-то не запугивался. Пухленький, мягкий, он тем не менее чувствовал себя вполне уверенно. Гешрунни это видел. И если бы не неразбавленное вино, ему сделалось бы страшно. Он сильно стиснул жирное плечо толстячка. — Говори, пузан, — прошипел он сквозь стиснутые зубы, — или я вытру пыль твоими кишками! Свободной рукой Гешрунни выхватил нож. — Кто ты такой? Толстячок невозмутимо улыбнулся неожиданно жестокой усмешкой.