– Сигюрвин так и не узнал о вашей связи? – Нет. Насколько мне известно, нет. – А вы знали, что у Хьяльталина был роман с Салоуме? – Он сам собой сошел на нет, – ответила Линда. – Хьяльталин собирался с ней порвать, когда все это случилось. – А не проще ли вам было рассказать нам о вашей связи? – спросил Конрауд. – Он сказал, что в таком случае исчезновение Сигюрвина точно свяжут с его именем. Он был просто убежден в этом. Его не обвинили только потому, что об этом никто не знал. А так я бы тоже оказалась в это втянута, нас бы обоих обвинили. Вот рассказали бы мы, что, когда Сигюрвин пропал, мы были друг с другом, и никто бы нам не поверил. И посадили бы нас в тюрьму пожизненно. Вот как он это объяснял. Он стал очень нервным и утверждал, что на него постоянно наговаривают, и что полиция в этом тоже замешана. Вот, например, тот свидетель, который утверждает, что слышал, как Хьяльталин угрожал убить Сигюрвина – это, с его точки зрения, был полный бред и вообще выдумка полиции. Он это прямо так и утверждал. Так что он никому не доверял и считал, что факт нашей связи против нас же и используют самым беспощадным образом. – Да. Конечно, он никому не доверял, – согласился Конрауд, вспомнив Стейнара и Лео, и задался вопросом: стоит ли рассказывать Линде о том, что утверждал старик? Однако он решил покуда не делать этого. – Он не смел о нас рассказывать. Он знал, что все будет использовано против него, что про него наврут с три короба, и все в таком духе. Он был просто убит, ему в каждом углу мерещился сговор. – То есть он не только защищал замужнюю женщину, с которой был, но также и скрывал это из соображений собственной безопасности? Линда кивнула. – По-моему, Хьяльталин верно подметил, – продолжал Конрауд. – Что насчет вас двоих надо помалкивать, даже если ему это грозит неприятностями. А их он избежал просто чудом. Информация о вашей связи могла бы иметь решающее значение. – Вот именно так он и говорил. – Попав в КПЗ, он продолжал настаивать на своем. Я думаю, вы бы им гордились. Выносить заключение так, как он, не всякому под силу. – Гордиться? Я не гордилась. Я чувствовала себя ужасно: каково это – знать, что он там, и не быть в состоянии ничего сделать! Просто кошмар! А что мне было делать? Он сам так устроил. Что я могла предпринять? Я боялась. Мне надо было прибежать к вам и все-все рассказать? И что бы случилось тогда? Нас бы осудили? Что бы тогда стало с моей дочерью? Кто бы ее растил? Мы же ничего не сделали. В тот вечер Хьяльталин был у меня. Я не вру: мне незачем. Он был со мной. – Вы знаете, о чем они ссорились тогда, на стоянке? – О деньгах. Хьяльталин был не доволен тем, какой оборот приняли дела, но он никогда никого не стал бы убивать из-за крон да эйриров. – А кто-нибудь еще знал о вашей с Хьяльталином связи? – Нет. Никто. Мы вели себя очень осторожно. – Так что вы – единственная, кто может рассказать эту новую версию случившегося? – Да. – Вы с ним лгали, – сказал Конрауд. – И Сигюрвину. И полиции. Вы скрывали от нас важные сведения. Вы говорите: мол, для того, чтоб на вас обоих не пало подозрение. А другие могли бы сказать, что из-за того, что Сигюрвина убили вы. Линда смотрела на Конрауда, и на ее лице читался все сильнее разгорающийся гнев. – Мы этого не делали, – произнесла она. – Здесь нам приходится опираться только на ваши слова. – Вот видите, почему Хьяльталин ни за что не хотел об этом рассказывать, – впервые за весь разговор она повысила голос. – А вот как раз из-за этого самого! Из-за того, что полиция тотчас заподозрит нас обоих и выдумает что-нибудь, чего не было! Она в упор смотрела на Конрауда. – Мы… Да, мы ему кое-что сделали: мы ему изменили. Изменили, обманули, и это ужасно – но больше ничего не было. Не было, и все тут! 24 Когда Конрауд на следующий день зашел к Ольге, она встретила его весьма неприветливо. Ничего не изменилось. Она работала в архиве полиции, приближалась к пенсионному возрасту, и характер у нее был тяжелый. В полиции она проработала долго, фигурой напоминала глубокий архивный шкаф, твердо стояла на ногах за своей кафедрой, малорослая и чрезвычайно широкая в обхвате. Поведение у нее было странное, а настроение обычно такое, что все старались иметь с ней дело как можно реже. С годами Конрауду удалось втереться к ней в доверие, и в последние годы его работы в полиции их общение проходило довольно сносно. Однако это не спасло его от ворчания и колкостей в его адрес, когда он попросил ее помочь ему вспомнить ход событий в ДПТ, в котором наехали на Вилли, брата Хердис. – А я-то думала, ты уже уволился, – сказала она. – Вот зачем ты об этом спрашиваешь? Тебе не все равно? – Его сестра попросила меня изучить для нее этот материал, – ответил Конрауд. – Это какая-нибудь девица, за которой ты волочишься? – Нет, женщина, которая попросила меня о помощи. Конрауд понимал, что она неспроста спросила, волочится ли он за девицами. Марта рассказывала, что Ольга пребывала в самом скверном расположении духа, потому что муж в конце концов не вынес и ушел от нее. Они прожили вместе тридцать лет – и тут он заявил ей и их двум дочерям, что устал от этой ерунды и уходит. Он ничего не стал объяснять, но Ольга быстро выяснила, что он ушел к другой женщине, какой-то, как она выразилась, «селедке костлявой», и стал притворяться, что вовсе не знаком с Ольгой. Конрауд хотел показать ей, что он ей сочувствует. – Как у тебя дела? – нерешительно спросил он. – Только вот не надо притворяться, что ты ни о чем не знаешь, – ответила она. – Нет, я… Конрауд хотел сказать «соболезную», но не стал: ведь никто не умер, а что говорят человеку, которого только что бросил супруг, он не знал. – Он всегда был болваном безмозглым, – сказала Ольга, и Конрауд догадался, что она имеет в виду бывшего мужа. Его Конрауд несколько раз встречал на ежегодных празднествах, перекидывался с ним парой слов. Он не был по-настоящему знаком с ним, но жалел его за то, что ему приходится жить с такой мегерой. А сейчас он испытывал жалость к Ольге – но задавался вопросом, не обусловлен ли уход мужа перепадами ее настроения. Сам бы он ни в жизнь не посмел об этом заикнуться. – В этом доме много болтают об этом вот всем? – поинтересовалась она. – Что ты, совсем нет, – заверил ее Конрауд. – Правда, я здесь почти не бываю. Рад, что вышел на пенсию. – Каким-то немцам туристам удалось то, что тебе так и не удалось – какая глупая ситуация! – произнесла Ольга с нескрываемым удовлетворением. – По-моему, если уж начистоту, то вы просто слабаки несчастные, что никак его отыскать не могли. Хотя ты и так это знаешь. Я тебя этим все-таки часто поддевала. – Это точно, – ответил Конрауд, просто чтобы что-нибудь сказать. – Я тебе, Конрауд, никаких протоколов дать не могу, – сказала Ольга, и он понял, что она впала в самое скверное расположение духа, на какое была способна. – Сам знаешь. Ты здесь больше не служишь, а для людей с улицы мы архивы не открываем. – Да, понимаю, – ответил Конрауд. – Но мне больше хотелось расспросить тебя саму: ты этот наезд помнишь? Редко, когда водитель так быстро скрывается с места ДТП, и еще реже бывает, что он просто исчезает и так и не объявляется. Он смотрел в Интернете старые газеты, в которых много писали об этой аварии. Он видел в новостях фото с места происшествия: группу людей, обступивших машину «Скорой помощи» и полицейскую машину в пургу. – Это ты про наезд на Вильмара Хауконарсона? Зимой две тысячи девятого? – Точно, – сказал Конрауд. – Ты то дело не вел, а был в отпуске, так? – Да. – Ну, ты тогда прямо разбушевался! – Да. – Наезд произошел на улице Линдаргата среди ночи в пургу, если мне не изменяет память, – сказала Ольга, а Конрауд обрадовался, что она не стала уточнять причины его тогдашнего отпуска. – Все так, – ответил Конрауд. – Вильмар возвращался к себе домой, один. Он был изрядно пьян. Судя по количеству алкоголя в крови, вообще чудо, что он вышел из бара своими ногами. Скончался он из-за удара по голове и внутреннего кровоизлияния. Я все точно помню? Конрауд кивнул. – Они рассчитали расстояние, направление, массу Вильмара. В ту ночь был буран, навалило много снегу, так что было невозможно измерить тормозной путь и снять отпечатки протекторов. Их просто замело, а потом там все истоптали зеваки, прибежавшие к месту аварии. Свидетелей не было. Судя по всему, жертва долго пролежала на тротуаре, пока ее не обнаружили. Если мне не изменяет память. – А ничего не указывало на то, что на него наехали нарочно? – спросил Конрауд. – Нарочно? Ольга надолго задумалась. Она посмотрела на Конрауда, и ее глаза вовсе не светились удовлетворением. – А вот сейчас мне самой интересно стало, – ответила она. – Вроде бы такой вариант тоже рассматривали, но ни к чему так и не пришли. – А вот было бы полезно узнать, – сказал Конрауд. – Подожди-ка, – сказала она и сходила за протоколами. Они содержались в двух папках, и она не успела глазом моргнуть, как уже склонилась над ними вместе с Конраудом, смотрела отчет о вскрытии, фотографии с места происшествия, вычисления скорости транспортного средства, предположения насчет его марки и массы, сведения о массе тела Вильмара и его общем физическом состоянии, о степени опьянения, описание погодных условий в Рейкьявике в ту ночь, тщательное описание условий на месте происшествия, видимости, перечисление свидетелей, опрошенных полицией, в том числе в баре, где Вилли в последний раз в жизни напился. – Они вычислили, что машина была большая и тяжелая, – сказала Ольга. – Не заурядная легковушка. – Постой-ка, – сказал Конрауд, листая отчет о вскрытии. – Сила удара приходится на верхнюю часть туловища, на бедро и живот, причем удар очень сильный. В итоге перелом таза и четырех ребер. Считается, что это произошло при наезде. А потом, когда он уже падает на землю, он получает тяжелый удар по голове. – Вот они пытаются измерить тормозной путь, – Ольга читала другой протокол. – Но из-за условий там все непонятно. Они не обнаруживают признаков того, чтобы водитель остановил свою машину и вышел взглянуть на Вильмара, – ведь место происшествия все истоптано. Он поехал дальше, и считается, что ему помешала видимость: он просто не заметил Вильмара.