– Да. И… не стал. Конрауд посмотрел в угол, в котором когда-то сидел Ингиберг, в груди которого билось крошечное овечье сердце. – Вилли ведь говорил с вами об Эскьюхлид, – произнес он. – Очень часто, – ответил Ингиберг. – Он у него просто из головы не шел. Конечно, в старые времена на Эскьюхлид много всякого народу шаталось. – Да, конечно, – согласился Конрауд. – Например, гомики, – сказал Ингиберг. – Они там бывали. – Значит, вы помните тему гомосексуалистов на Эскьюхлид, – спросил Конрауд. – В вашем детстве? – Да, – согласился Ингиберг. Поговаривали, что мужчины нетрадиционной ориентации приходили на Эскьюхлид для любовных свиданий. У полиции напрашивался вопрос, не с этой ли целью туда отправился Сигюрвин. Но у него вряд ли ориентация была нетрадиционная. Его сестра считала, что это исключено, а что он пошел на Эскьюхлид на свидание – и подавно. Такого и быть не могло! Конрауд порою задумывался, не бродили ли в ту пору возле цистерн другие люди, которые не захотели об этом заявлять, потому что в те времена мужчинам нетрадиционной ориентации приходилось трудно. Ингиберг глубоко вздохнул. – Наверное, этого не случилось бы, если б я пошел с ним, – тихо проговорил он. – После посещения бара вы обычно шли к нему домой? – Иногда, – ответил Ингиберг так тихо, что Конрауд едва расслышал. – А иногда и ко мне. Музыку слушали. Он был хорошим другом. Мне… мне его так часто не хватает! Не хватает мне Вилли. – Терять друга тяжело, – согласился Конрауд. – Я слышу, что вы по нему скучаете. – Я очень часто о нем думаю, – ответил Ингиберг. – Скучаю по нему – ужас! Просто жуть как скучаю. 28 Вечером в гости заглянул Хугоу и привел с собой близнецов. Их мама устраивала дома встречу швейного клуба, и Хугоу водил сыновей в ресторан быстрого питания, а на обратном пути они заглянули к дедушке. Конрауд встретил их, как всегда, радостно, любя, поддразнивал мальчишек и угощал шоколадным мороженым, которое хранил в морозилке. – Как дела? – спросил его сын. – Все еще думаешь о Сигюрвине? – Нет, навряд ли. С тех пор, как его нашил на леднике, я рассматривал всякие разные вещи, – ответил Конрауд, включая кофеварку. – Надо же чем-то заниматься на досуге. – Ты хочешь сказать, ты не сдаешься, – заметил Хугоу. – А хочешь выяснить, кто же его так… – Я хочу сказать, я не даю себе скучать. Мальчики уселись перед телевизором с мороженым и выбрали, какое кино будут смотреть. Хугоу не стал вмешиваться. Они и так были чересчур шумными, особенно в гостях у дедушки: тот умел «заводить» их, – так что было неплохо, что они хоть ненадолго успокоятся перед телеящиком. – А по своей работе ты не скучаешь? – спросил Хугоу. – Нет, не скучаю. – А когда тебя оттуда выгнали, то скучал. – Не выгнали меня, – ответил Конрауд. – Я в отпуск уходил на год. – Ты не сам уходил: тебя в него послали. Ты до сих пор на стадии отрицания – просто невероятно! – Ну ладно: меня туда послали, – сказал Конрауд. – Но зачем ты сейчас-то об этом вспоминаешь? Какое тебе… Какое это вообще имеет значение? Конрауд принес кофе, немного удивляясь, куда их завел этот разговор. Он не мог взять в толк, отчего Хугоу припомнил это. Да, его посылали в неоплачиваемый отпуск. Примерно в то же время, когда был совершен наезд на Вилли. Поэтому он мало знал подробности этого дела. Однажды он сорвался, и какое-то время стоял вопрос, допускать ли его снова до прежней работы. Но этот вопрос решили. Слова Марты оказались очень весомы. Он протянул Хугоу чашку кофе. Тот уродился в мать: в той семье лица были симпатичнее. – Конечно, тут дело во всем этом, – сказал Хугоу. – И в вас с мамой. И в этом старом деле Сигюрвина. С тобой вообще разговаривать было невозможно. – Это сложный вопрос, Хугоу. Не знаю, стоит ли нам о нем вспоминать. – Почему же ты тогда это не отпустишь? Ты больше в полиции не работаешь. Тебя это больше не касается. – Не знаю. Ведь это была существенная часть моей жизни. Такие дела остаются с человеком навсегда. Я еще могу постараться. К тому же Хьяльталин ни с кем не хотел говорить кроме меня. Это он меня снова туда втянул. – Несмотря ни на что? – Да, несмотря ни на что. – А ты ведь и не надеялся, что труп обнаружат. – Нет, не надеялся. – Могу представить себе, сколько призраков из-за этого восстало. Всякие неприятные вещи, которые ты, наверное, хотел забыть. И вдруг все они как вылезут снова на поверхность, и тебе приходится снова с ними бороться! – Не волнуйся, уж я справлюсь. Хугоу снял со стоящего рядом столика свадебную фотографию родителей. Снимок был сделан возле Хаутейгской церкви[21] сразу после церемонии. Конрауд был во взятом напрокат смокинге, а Эртна в красивом свадебном платье, и они улыбались друг другу. – С тех пор уже почти шесть лет прошло, – сказал Хугоу. – Да. Шесть лет. Когда Хугоу ушел и увел мальчиков, Конрауд взял фотографию и стал разглядывать. Он почти не узнавал молодых людей на церковном крыльце. Почти не помнил время, когда они жили. Он был долговязый, длинноволосый. Она – с белой ленточкой в распущенных волосах, сильно накрашенная. Ему было 26 лет. Она на год старше. Это было в солнечный летний день, последние выходные в июне, и в их улыбках таилась уверенность, что они вместе навсегда. В новостях тогда передавали в основном про контракты на промысел сельди и про рост трав. В большом мире бушевали войны – как и всегда. До свадьбы они несколько лет жили вместе, как водилось в ту эпоху свободных нравов, и в утро перед свадьбой он долго смотрел на нее спящую – и под конец не удержался и разбудил ее легким поцелуем. Затем они лежали в кровати, смеялись и веселились над всей этой ситуацией. В те времена молодежь редко устраивала церемонии бракосочетания, и уж тем более – в церкви, но они все же выбрали именно этот вариант, хотя это и отдавало мещанством. Он даже однажды вечером встал на колени и попросил ее руки. Он предлагал ей сбежать и найти какую-нибудь сельскую церковь и обвенчаться в ней без свидетелей. Она боялась, что разочарует свою родню. – Вечно ты думала только о других, – прошептал он, обращаясь к фотографии. Он глубоко вздохнул, и в его сознании выплыла строка из популярной песенки: он внезапно вспомнил, что она играла на их свадебном застолье – печальный припев слетел к нему словно отголосок давно минувшего летнего вечера: … тяжко долгими ночами мучиться и страдать.[22] 28 Конрауд редко упоминал при ком-нибудь о своем отце, но Эйглоу была исключением. Какое-то время она работала медиумом – совсем как когда-то ее отец. Однажды Конрауд встречался с ней, когда искал ответ, причастен ли его отец к одному уголовному делу, где жертвой была молодая девушка во время войны. Ту девушку звали Роусамюнда, и ее нашли убитой на задворках Национального театра, и когда поиски убийцы были в самом разгаре, ее родители обратились к медиуму. Медиум, отец Эйглоу, сговорился с отцом Конрауда и стал утверждать, что ощущает присутствие Роусамюнды на своем спиритическом сеансе, но остальные присутствующие считали, что здесь не все гладко. Выяснилось, что отец Конрауда перед сеансом собрал сведения об этих супругах и сам устроил так, чтоб они пришли к медиуму. Их продолжительный обман и мошенничество были раскрыты, и обоих обвинили в том, что они воспользовались горем и тревогой родителей девушки с целью наживы. Конрауд на какое-то время с головой погрузился в дело Роусамюнды, в котором фигурировали американские солдаты, именитые исландцы времен войны и жители Теневого квартала периода появления Конрауда на свет. Однажды Эйглоу сказал ему, что через несколько месяцев после того, как отца Конрауда закололи у Скотобойни, ее собственный отец, ясновидящий, покончил с собой. Она так и не получила никакого объяснения этому и не хотела в это углубляться. Она подозревала, что отец Конрауда что-нибудь сделал медиуму в годы войны: что-нибудь разнюхал о нем и использовал это, чтобы принудить его к сотрудничеству. Эйглоу сама признавала, что это все только догадки, но говорила, что для ее отца отец Конрауда всегда был, как она выразилась, «скверным типом». Когда они оба погибли в тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, минуло уже много лет со времен войны и их махинаций с ясновидением. Но Конрауд знал, что его отец общался с самой разнообразной публикой, и хотел выяснить, не взялся ли он в ту пору опять за старое, не стал ли снова проводить спиритические сеансы. Все это пронеслось у Конрауда в голове, когда Хьяльталин в камере начал говорить о его отце и полюбопытствовал, не утратил ли Конрауд интерес к его судьбе, не считает ли, будто его отец не стоит того, чтоб тратить на него время. Хотя сам Конрауд об этом не говорил. Смерть отца в последнее время занимала его. Расследование его убийства было по тогдашним меркам весьма масштабным, но результатов не принесло. Уже устроившись работать в полицию, Конрауд ознакомился с его материалами. Их вывод был таков, что все очень похоже на чистую случайность – и это затрудняло работу полиции. Его отец оказался не тем человеком не в том месте не в то время. Очевидно, он вступил в конфликт с кем-нибудь незнакомым, кто оказался на дороге. Судя по всему, убийству не предшествовала драка, и его не ограбили: часы и бумажник остались при нем. На заметку были взяты все, с кем он, насколько было известно, постоянно общался, из которых многие, как и он, раньше уже имели дело с полицией. Но из этого расследования ничего толкового не вышло. Сам Конрауд всегда утверждал, что ничего не знал о том, куда его отец ходил в тот вечер. Его родители много лет назад развелись. Мать с Бетой переехали на самый восток страны – в Сейдисфьёрд. Ей приходилось сносить от него побои, и из-за поведения отца их брак много лет был только одной видимостью. Постоянной работы у него не было, он выпивал, водился с другими пьяницами и преступниками. Когда жена наконец сказала ему: «С меня довольно!» – он категорически возразил ее намерению забрать Конрауда: Бета пусть едет с ней, а вот Конрауд пусть остается. Она встала перед невозможным выбором, но подумала, что со временем муж перестанет упорствовать и отпустит Конрауда к ней. Однако того не случилось, сколько бы она ни ездила в Рейкьявик, чтоб увидеться с сыном и убедить его отца образумиться и перестать использовать мальчика, чтоб мстить ей. В тот вечер, когда погиб отец, Конрауд весело проводил время с друзьями. Учебу в школе он к тому времени забросил, начал пить, его толкали на разные мелкие правонарушения. Он выполнял мелкие поручения отца, например, сбыть с рук краденое, укрыть контрабанду с американской базы в Кеплавике или с торгового судна, а однажды он с приятелем вломился в магазин часов, но им пришлось спасаться бегством, и они так ничего и не успели взять. Он и сам в глубине души понимал, что пошел по кривой дорожке и попал в дурную компанию. – Тебе, наверное, не по себе стало, когда это случилось! – сказал ему Хьяльталин в тюремной камере. То было еще мягко сказано. Конрауд как будто получил удар в челюсть, когда полиция сообщила ему о гибели его отца и ее обстоятельствах. И с этого самого вечера он ощущал ту ударную волну. Эйглоу не горела желанием видеться с Конраудом, когда он позвонил ей, но в конце концов ее удалось уломать пообедать с ним в одном ресторане в центре. Она пришла туда вовремя, одетая в черное, как при их первой встрече. Она была чуть помладше Конрауда, худенького сложения, и выглядела для своего возраста отлично. Ее лицо было гладким, словно ей никогда в жизни не приходилось ни о чем беспокоиться. Они подали друг другу руку при встрече – двое незнакомцев, общего между которыми было только знакомство с одними и теми же мошенниками в прошлом. – Ты и впрямь думаешь, что через столько лет можешь раскопать что-нибудь новенькое о своем папаше? – спросила Эйглоу, после того как выбрала себе из меню камбалу. Конрауд выбрал то же блюдо и вспомнил, что Эйглоу всегда без проволочек переходила к сути дела. – Меня недавно один человек спрашивал, не забыл ли я его совсем, – ответил Конрауд. – Не решил ли я, что не стоит тратить на него силы. Меня эти слова задели. Сейчас я не так сильно занят, и, может, на то, чтоб захотеть больше интересоваться своим отцом и больше знать о нем, мне потребовались годы. – Он был ужасно неприятный человек, – сказала Эйглоу. – По крайней мере, так считал мой отец, Энгильберт. – Скорее всего, ты и сам это заметил. У таких, как твой папаша, всегда заводятся враги. – По-моему, опросили уже всех его знакомых и целую толпу тех, кто был с ним вовсе не знаком, но толку от этого не было. Я просто не знаю, с чего мне начинать рассматривать это дело, вот я и решил поговорить с тобой. Когда мы общались в последний раз, ты решила, что у моего отца были какие-то счеты с Энгильбертом. – Да, но еще я сказала, что это всего лишь мои догадки. – Ты считаешь, что они снова начали сотрудничать? – Такого я и представить себе не могу. – Но почему? – Энгильберт твоего отца терпеть не мог. Считал его подлецом, знать его не желал.