«Сейчас пьяный приедет — только ворота открывай, может и огреть под горячую руку. Да и всем мало не покажется. Вот все и притихли — ждут. А уж как проспится на второй день, может и рублем одарить. Расспросит — он-то плохо помнит, кому вчера больше всего от него досталось, — и облагодетельствует, чтоб, значит, грех на душу не брать и чтоб зла на него не держали. Да в последний год часто хозяин гулять стал, и то: жена лежмя лежит — туберкулез, чтоб его. Не иначе помрет наша матушка Татьяна Алексевна скоро. И времена нынче неспокойные. — Печальные мысли о судьбе хозяина сменились у Прохора горестными рассуждениями о “судьбах народа”. — Царь отрекся — это ж надо? Это вот к чему? Власть-то сильной рукой надо держать! А то желающих много, а толку… Так и до свары недалеко. Да она уже началась. А кому страдать? Понятно — народу. Кому ж еще?» Не успел Прохор додумать про народ, как подъехал «лихач». — Открывай, Прошка! Чтоб тебя!.. — услышал Прохор голос хозяина и побежал неловко, боясь поскользнуться. Распахнул ворота, отпрыгнул в сторону, и вовремя: пролетка влетела во двор и остановилась у крыльца, только что не налетев на него. — Помоги! — Из пролетки, пошатываясь, вывалился Фрол Фомич. — Давай… устал я нынче… А… всё прахом пойдет… Попомни мое, Фрола Фомича Арапова, слово!.. Купец второй гильдии Арапов не без помощи дворника доплелся до своих покоев и опустился на широкую кровать. Вот здесь и наступал самый ответственный момент: если позовет лакея Николашку и попросит водки — пойдет гульба, и тогда держись, начнет бегать, всё крушить да всех, кто подвернется, бить, а если скажет рассолу принести или там квасу, воды, то всё — заснет спокойно. Прохор не уходил, ждал и думал, как вывернуться: про жену сказать больную, что тяжело ей, покой требуется, или, как в прошлый раз, позвать Настю? Вроде как неравнодушен хозяин к новой горничной. Стоит той появиться, сразу успокаивается, разговоры вести начинает, а потом и засыпает. На этот раз всё пошло по первому сценарию. — Николашка! Где этот хромоногий? Пусть водки принесет. Во-о-дки! Пока лакей, прихрамывая, бежал, Прохор стал увещевать хозяина, хотя знал, что бесполезно: — Фрол Фомич, матушка Татьяна Алексевна спать легли. Покой бы ей нужон… — К черту! Я что, не хозяин в доме? Водки! Где Николашка? Убью скотину! И ты убирайся!.. В комнату торопливо вошел Николай с подносом, где стояли бутылка водки и водочная рюмка. Дворник Прохор побежал за горничной Настей, симпатичной, тихого нрава девушкой. Та, не сопротивляясь, обреченно пошла за Прохором. Арапов уже успел разбить рюмку и теперь бегал и орал не разбери что. Николаша жался к стенке, примериваясь к отходу — только бы в дверь проскользнуть. Дворник распахнул дверь и подтолкнул горничную — знал, что Настю хозяин не тронет. И действительно, Фрол Фомич остановился, приосанился, и лицо его вроде как просветлело. Он сел за круглый стол, накрытый белой скатертью, и пригласил девушку присесть. — Настена, я вот выпил сегодня. Нет… не о том. Настена, я богатый человек, я всё могу. Веришь? Вот что пожелаешь, то и сделаю!.. Озолочу! Я же не дурак, я свои капиталы надежно вложил. Как заваруха началась, так я в банк, за границу… Араповы не дураки. У нас в роду отродясь дураков не бывало. Настя сидела тихо и только кивала. Было видно, что не в первый раз так сидит. Ждет, когда хозяин наговорится и заснет. — Я, Настена, ежели хочешь, и жениться могу. — Да как же при живой жене, Фрол Фомич! — Жена… Сколько ей осталось?.. — Арапов опустил голову, замолчал, а потом, качнувшись, продолжил: — Уедем за границу, продам всё. Там развернусь… А ежели наследника родишь… Все сделаю… Как барыня ходить будешь. — Так есть же у вас наследник, Фрол Фомич. — Есть. Володька, сын. Только не в меня пошел. Долго ждали, да толку не видали. Ни учебы, ни дела… А где мой сюртук? Николашка! Принеси сюртук! А, не надо, вот он, на стуле. — Купец дотянулся до стула и дернул на себя сюртук. Стул упал, но Арапов, не обращая на это внимания, полез в нагрудный карман и достал обшитый красным бархатом футляр. — Посмотри, что я сегодня приобрел. Я… ха… хм… У одного разорившегося дворянчика. Здесь, в Замоскворечье. Фамильная драгоценность. Дорогая… А я недорого взял. Сейчас дел-то больших нет. Все выжидают, что дальше будет. Бардак — бардак и будет. — Купец замолчал, глаза у него начали закрываться. Потом вскинулся и произнес шепотом: — А хочешь, твоим будет? Всё твоим будет… — Он замолчал и уронил голову на стол, рядом с красным футляром. Настя встала, стараясь не шуметь, вышла из комнаты. Николай, притаившийся у двери, откуда всё прекрасно было видно и слышно, поспешил уложить хозяина. Ночь уже готовилась уступить место рассвету, а двое, лежавшие на узкой железной кровати в маленькой комнате, еще и глаз не сомкнули. — Ты смотри, так и купчихой станешь, — шептал Николай. — Не стану. Ты мне люб. — С одной любовью далеко не уедешь. Вона как всё повернулось. Царь отрекся. Война эта… Уезжать надо. — Да куда? Ты же знаешь, я сирота. — То-то и оно, что сирота. Приданого нету. А куды мы без денег? — Да чем тебе плохо у Фрола Фомича? — Я вот на митинги ходил, слушал. Своим умом надо жить. Только бы денег раздобыть. Вот Фрол Фомич футляр тебе давал… — Да ты что?! Зачем мне чужое? Грех это большой. — Да какой грех! Замолим. Фрол Фомич и сам говорит: «Грех под лавку, а сам на лавку». — Чего удумал! — Настя помолчала и добавила: — Я ведь, Коленька, кажись, понесла… Без венчания-то тоже грех. — Ты… — Николай приподнялся на кровати, высвобождая руку и не зная, что сказать. — Ты… Погодь, всё точно узнай. Встречаемся-то — и месяца нету. — Он наклонился, погладил Настену по волосам. — Пойду я, скоро совсем светло станет. Фрол Фомич проснулся рано, то ли от окрика за окном, то ли от скрипа половиц в доме. Приподнял голову, поморщился, повернулся и начал искать глазами ковш с питьем — Николаша должен был оставить возле кровати. Нашел, взяв ковш за ручку, медленно поднес ко рту. Стал жадно пить, постепенно приходя в себя. Потом опустил ковш, вытер рукой рот и бороду, стряхнул с груди набежавшие капли и откинулся на подушки. Память возвращалась с трудом, обрывочно. Голова гудела, как растревоженный улей. Полежал. Наконец сел на постели и, развернувшись, опустил ноги на пол. — Николашка! Или кто там еще… Рассолу и одеваться! Прибежал лакей с рассолом. Начал суетливо хлопотать возле хозяина. Когда Арапов немного пришел в себя, то позвал дворника Прохора — ему он доверял полностью. Именно Прохор, смягчая, рассказывал о пьяных дебошах хозяина, при этом пытаясь по-своему «направлять» его. — Прохор, что в доме? — Везде порядок, Фрол Фомич! Матушке Татьяне Алексевне вчера вроде лучше стало — пообедали хорошо. — Ладно. Потом к ней зайду. Кх… Вчера-то как? Тихо? — Тихо, Фрол Фомич. С Настей побеседовали да спать легли. — Вот… Плохо помню… А где сюртук? Дай! — Арапов полез в нагрудный карман, но ничего там не обнаружил. Начал шарить глазами по полу, по кровати, по стульям. Потом обратился к Прохору: — Поищи красный футляр, может, во дворе… — Во дворе я бы сразу заметил. — Дворник начал искать в комнате, но безуспешно. — Да у нас никогда ничего не пропадало. — А, оставь. Делами надо заниматься. Вспомнил я — Настене показывал. Взяла, значится… Это хорошо. Прохор понимающе посмотрел на хозяина и ничего не сказал: да и что тут скажешь — живое живым. Правда, бабы недавно сплетничали, что Настя якобы с Николаем стала встречаться. Но тут уж не его ума дело, здесь лучше не встревать. Фрол Фомич завтракал не торопясь. Выпил два блюдца чаю вприкуску с сахаром, третье налил, поглядывая в окно на заснеженный сад. Дом Фролу Фомичу достался по наследству, от отца. Двухэтажный, добротный: первый этаж каменный, второй деревянный. На первом — лавка. Но для Арапова это так, на мелочи. По привычке держит, так еще батюшка торговал. Главный капитал на Китайском рынке. Там дела — только успевай поворачиваться. Хотел другой дом построить, на новый манер — жена слегла, сына из-за границы калачом не выманишь. Кому? После завтрака зашел в комнату к жене. Посидел возле нее, поговорил ободряюще: «Пасха через три дня — рано нынче. Хотя бывает и еще раньше. В церковь съездим, даст Бог. Аграфена уж вовсю приготовлениями к празднику занимается». На Аграфене, высокой, горластой женщине сорока двух лет, теперь и держалось хозяйство, она распоряжалась. Да и все слуги, коих было немного в доме, работали за двоих и не роптали — хозяин не жадный, и если разносил, то за дело. А через три дня, аккурат на Пасху, Татьяна Алексеевна Арапова скончалась. За горем и похоронными хлопотами не сразу хватились лакея Николая. Тот отпросился на праздник съездить в деревню к родне, да почему-то там задержался. Глава 4 Автобус, мерно покачиваясь, приближался к очередной остановке. Народу было немного — не час пик. На задней площадке, на предпоследнем сиденье, подремывала женщина лет пятидесяти, в сером пуховике, в самовязаной темной шапочке, с такой же, невыразительного цвета, сумкой на коленях. Рядом с ней, у окна, сидела девушка и время от времени поглядывала то в окно, то на входящих, то на кондуктора. На ее лице читалось неподдельное счастье и нетерпение. Через несколько остановок девушка вскочила, чтобы идти к выходу. — Можно пройти? — обратилась она к своей дремавшей «соседке». — Можно, — ответила проснувшаяся женщина, однако с места не тронулась, — но не нужно. Будет лучше, если вы сойдете на следующей остановке. Девушка сначала растерялась, потом, повысив голос, произнесла: — А мне сейчас нужно! Дайте пройти!