Часть 3 из 33 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да, Айван, ты ни в чем не виноват, ни по чьему заданию ты не действовал и злого умысла не имел. Наши аналитики и нейронная сеть искусственного интеллекта дают 78,6 % вероятности такого варианта. Это много. Так что твою невиновность можно считать практически доказанной.
– Но? – криво усмехнувшись, спросил я.
– Но… – преувеличенно скорбно повторил Капитан. – Всегда есть это паршивое но, и никуда от него не деться. Эти же аналитики и этот же искусственный интеллект утверждают, что тебя использовали втемную с вероятностью 57,4 %. И поскольку ты сам не знаешь, кто тебя использовал, ты нам ничего и не говоришь. Тем не менее есть одна зацепка, очень туманная и слабенькая, но есть. Честность. Ты удивительно честный человек. А это нехарактерно для нашего лживого мира. Не скрою: вероятность, что кто-то намеренно сделал тебя таким, меньше пятидесяти процентов, точнее 48,1 %. Однако и это немало. Вспомни, Айван, вспомни в мельчайших деталях всю свою жизнь и до Sekretex, и после. Скорее всего это кто-то очень близкий к тебе. Думай о честности. Припомни все эпизоды, связанные с честностью, но и не только с ней. Вспомни все. Дай нам ниточку – и… Свободы я тебе не обещаю. Да и не сможешь ты после всего случившегося жить обычной жизнью среди обычных людей. Но остров вроде Эльбы у Наполеона, очень комфортабельный, почти без охраны, с родными тебе людьми, с женщинами и алкоголем, с прекрасным климатом и жильем я тебе гарантирую. Будешь владыкой острова – не мир, конечно, но тоже неплохо. И кстати, насколько я помню, Наполеон с этого острова сбежал. Чего только в жизни не бывает…
В последних словах Капитана явно заключался намек на окончательную свободу и даже, чем черт не шутит, грядущий триумф. Но не это было важно, а то, что они, похоже, действительно убедились в моей, как минимум, незлонамеренности. Уже неплохо. Хотя они думают, что мною кто-то хитро манипулировал… Ой, сомневаюсь! Миром правит хаос, и большая часть происходящего происходит случайно. Впрочем, терять-то мне сейчас особо нечего…
– Согласен, – произнес я твердо. – Но… – Тут я сделал расчетливую паузу, насладился ею: должно же быть, в конце концов, и у меня свое маленькое “но”… – Но что если вы ошибаетесь? Вероятности же не стопроцентны. Или не вспомню я ничего существенного? И что тогда – опять вернусь в свой телевизионный гробик?
– Нет, – искренне, как мне показалось, расстроился Капитан. – К сожалению, не вернешься. Я же тебе говорил, что нас всех ждут большие перемены. Через несколько часов или дней… точнее не скажу, не знаю… но очень скоро к тебе прибудет гость. Некто могущественный и влиятельный. Из небесных, можно сказать, сфер. Он сделает тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. С вероятностью 98,7 % не сможешь. А согласившись, ты в течение недели умрешь самой мучительной смертью, которую только можешь себе вообразить. С вероятностью 100 %. Так что это последний наш с тобой шанс.
Имевшийся в загашнике у Капитана кнут ударил очень больно. Немо никогда явно мне не врал. Недоговаривал, путал, лукавил немного, но все, что он говорил прямо и недвусмысленно, оказывалось правдой. Конечно, я жаждал смерти, однако море, солнце и небо значительно ослабили эту жажду, а призрак грядущей полусвободы почти ее уничтожил. И потом – в речи Немо не смерть была ключевым словом. Мучительная… Мучиться я не хотел. И так уже намучился дальше некуда.
– Понял, – сказал я и для верности кивнул, чтобы Немо понял, что я понял и вспоминать буду со всем возможным усердием. – А можно мне здесь повспоминать? – жалобно попросил я Капитана. – На палубе. Так легче будет.
– Можно, – добродушно улыбнувшись, ответил Немо и показал на прятавшийся за припаркованным истребителем шезлонг. – Но недолго, не больше 48 минут. Так аналитики вычислили. Потом ты с вероятностью 84,6 % слишком расслабишься и ничего уже не вспомнишь. Так что давай, укладывайся на лежак, закрывай глаза и вспоминай. Время пошло.
* * *
Время уже минут пять как пошло, а я так ничего и не вспомнил. Ничего. От слова совсем. Лежал тупо на шезлонге, закрывал и открывал глаза, щурился. И ничего… Нет, у меня не отшибло память. Свою жизнь я помнил более-менее связно лет с четырех. Проблема заключалось в другом: я нынешний никак не мог совместить себя с собой прошлым. С любопытным шестилетним мальчишкой, исследующим мир, с вундеркиндом-школьником, с молодым владельцем небольшой, но перспективной фирмы, с миллионером, а потом и миллиардером, с властелином мира и его Князем. Все эти персонажи были не я, а другие, совсем чужие мне и в общем-то непонятные люди. Десятилетнее заключение порвало связь времен. Я словно бы знал краткое содержание фильма, но сам фильм не смотрел. Этого было недостаточно. Капитан говорил о зацепках, о мельчайших деталях… Плохо, очень плохо. Я взглянул на солнце, на не известное мне море и почти уже позабытое небо. Умирать совершенно не хотелось. Особенно умирать мучительно и скорее всего без толку. Нужно что-то срочно придумать. Выход какой-нибудь, уловку… Прежде я был мастер на такие штуки, потому, скрестив ужа с ежом, и создал Sekretex. Тогда получилось – или не получилось, это как посмотреть… Неважно. Важно, получится ли сейчас.
А что если… а что если действительно фильм? Посмотрю свою жизнь, как кино. Не я? Хорошо, не я. Персонажи! Просто персонажи: маленький мальчик, юноша, миллионер, властелин мира… Я все про них знаю. Они – главные герои эпической трагикомедии под названием “Моя жизнь, сука, непроста”. Я всего лишь посмотрю на них одним глазком и, может быть, что-то пойму. Ну, а начну я с честности, конечно. В ней корень зла, а также 48,1 % вероятности, что меня использовали втемную. Ладно, с честности так с честности. Я закрываю глаза, свет медленно гаснет, и на моем мысленном экране появляется, появляется…
* * *
Маленький мальчик.
Маленький мальчик лет пяти-шести лежал в кроватке и изо всех сил пытался уснуть. Он жмурил глаза, ровно дышал и даже имитировал храп. Ничего не получалось. Рядом с ним в большой комнате лежали еще тридцать маленьких мальчиков и девочек. Многие действительно спали, и маленький мальчик Ванюша им сильно завидовал. “Везет же, – думал он, – уснули и никаких делов, не нужно жмурить глаза, ворочаться и скучать. Время р-р-раз – и прошло. Не тихий час, тихая минутка. А у меня тихий год получается”.
Ванюша изнывал. Как можно днем спать, когда в мире столько интересных вещей? Взять хотя бы Машку или вообще всех девочек. Удивительно загадочные существа, зачем-то садятся на горшок, когда писают. А зачем? Встал, пописал, ушел. Нет, садятся. Колдовство какое-то…
В этот момент с соседней кроватки как раз поднялась та самая девочка Маша и направилась к стоявшему неподалеку горшку. Сделав свои дела, она уже совсем было собралась вернуться в постельку и продолжить прерванный тихий час, когда внезапно набравшийся храбрости Ванечка задал ей вопрос:
– Маш, а Маш, а ты чего сидя писаешь? Ножки у девчонок слабенькие, да?
– Дурак, что ли? – обиделась девочка. – Да у меня ножки посильнее твоих будут!
– Тогда чего?
Машка внезапно застеснялась, покраснела и пробормотала что-то о какой-то щелке или складке, из которой… Ее сбивчивый ответ ошеломил Ванюшу. Желание понять, как там все у девчонок устроено, было настолько сильным, что в голове у него мгновенно созрел первый в жизни мужской план.
– Значит так, – зашептал он горячо и быстро, – забирайся ко мне в кровать, мы укроемся одеялом, ты раздвинешь ножки, и я посмотрю. Ты, главное, не бойся, никто не увидит.
– А вдруг увидит? – проявила типичную женскую нерешительность Маша.
– Точно не увидит! – авторитетно успокоил ее Ванюша.
И Маша сдалась. Она быстро юркнула под одеяло и там… Жаль, что из-за темноты увидеть Ванечке так ничего и не удалось. Он уже малодушно подумывал отказаться от своей смелой затеи, но тут произошло страшное, немыслимое, резкое… Укрывавшее их с Машкой одеяло взметнулось вверх, невинный детский грех захлебнулся беспощадным божьим светом, и свет этот явил ребятишкам великую и ужасную воспитательницу Нину Павловну.
Узрев невозможную, отвратительную картину, воспитательница сначала впала в ступор, а потом ее лицо перекосилось, приобрело свекольный оттенок и изо рта грохочущим камнепадом выкатился мощный рык. Ванечке стало так стыдно и страшно, так нестерпимо душно и огненно больно, что он буквально провопил дурным и тоненьким детским голоском классическое оправдание всех прелюбодеев:
– Это не я, она сама пришла!!!
Конечно, тридцать маленьких мальчиков и девочек мгновенно проснулись. Заорали, засмеялись, заплакали. А Ванечка все вопил:
– Это не я, она сама, сама пришла!!!
Не кричала одна только Маша. По ее красивым щечкам беззвучно текли крупные слезы, и она шепотом повторяла одно короткое слово:
– Нет, нет, нет, нет, нет…
И мотала головой.
* * *
Мать, забравшая Ванечку из детского сада, разбираться с ним не стала, велела сидеть и дожидаться отца в своей комнате. И он сидел в своей комнате, потом стоял в своей комнате, потом лежал в ней и даже прыгал. Это было хуже, чем тихий час. Время до прихода отца тянулось нестерпимо долго. И без того немаленькая вина за время ожидания разрослась и достигла масштабов вселенской катастрофы. К приходу отца мальчик был готов сознаться и повиниться в чем угодно. Родителям даже не пришлось его уговаривать. Как на духу, меньше чем за минуту он выпалил стыдную правду и скорбно замер, уронив на грудь свою непутевую головушку.
– Что ты сделал не так? – после долгой, разрывающей остатки души и сердца паузы, спросил отец.
Тихий отцовский голос действовал сильнее любого ора. Сильнее, чем мамины причитания. Вообще сильнее всего на свете. От шока мальчик вдруг понял, в чем его ошибка, и даже, запинаясь, попытался ее озвучить.
– Я… я… Нине Павловне… сама пришла… а ведь это я… – Говорить дальше сил не было, и он снова расплакался.
– Слава богу, – дав сыну отрыдаться, с облегчением произнес отец, – понял все-таки… Не ожидал, что мой сын вырастет в трусливого обманщика. Ну хоть понял…
Раскаяние несчастного Ванюши было настолько трогательным и искренним, насколько только может быть первое настоящее раскаяние. Смотреть на это было невыносимо. Родители, не выдержав душераздирающего зрелища, с двух сторон обняли бедного мальчика, и отец преувеличенно бодро скомандовал:
– Отставить слезы! Все еще можно исправить!
– Как? – не поверил Ванечка, но плакать перестал.
– Не как, а чем. Честностью.
– А что, так можно? – боясь поверить, но начиная уже осторожно надеяться на лучшее, спросил Ванюша. – Вот так можно все исправить – честностью?
– Да, можно, и это легко.
– Что мне надо сделать?
Ванюша был готов буквально на все. Если понадобится, он отдаст Маше все свои игрушки. И даже любимых пластиковых индейцев, привезенных папой с научного симпозиума в Белграде. К счастью, отец не потребовал от него таких жертв, но и помогать не стал, а просто сказал:
– Думай.
Ваня был очень сообразительным мальчиком, да и родители буквально подталкивали его к правильному решению. Поэтому размышлял он недолго. Набравшись храбрости и решив отныне всегда быть самым честным человеком в мире, он, чтобы не передумать, на одном дыхании выпалил:
– Надо завтра всем сказать, что это я предложил Машке трусы снять!
Родители синхронно кивнули. Мальчик облегченно выдохнул и впервые за этот долгий и трудный день улыбнулся.
* * *
Вечером от перевозбуждения Ванечка долго не мог заснуть, ворочался, представлял завтрашнее утро. Ужасался и восторгался одновременно. Боялся. В конце концов, обессиленный, пошел в туалет, твердо решив по возвращении все-таки уснуть, чего бы это ему ни стоило. На обратном пути он услышал голоса, доносившиеся из родительской спальни, и в нерешительности остановился. Что подслушивать нельзя, Ванечка усвоил, кажется, с самого рождения. Но день сегодня выдался особый, он сильно устал и сопротивляться любопытству сил не имел. На цыпочках подойдя к двери, Ванечка прильнул к ней ухом и услышал…
– …Знаешь, а мне кажется, это ты во всем виноват, со своим прогрессивным социал-демократическим воспитанием. Мальчики не должны лазить в трусы к девочкам, а девочки должны быть скромными. Сейчас ему почти шесть, и сегодня это смешно, а завтра, а послезавтра? Хочешь через десять лет сорокалетним дедушкой стать? Мораль и божеские законы нужно вдалбливать в ребенка с детства.
– Ир, ну прекрати, мы же договорились… Вырастет – сам решит, какие у него будут законы. Божеские, коммунистические, атеистические или законы физики, например. И не такая уж ты фанатично верующая. Не строй из себя старушку в черном платочке со свечечкой.
– Я не строю, Костя, но пойми, что ни один моральный кодекс строителя коммунизма не заменит человеку Божьих заповедей. Каждый раз приходится исключения делать, выворачиваться, диалектический твой материализм придумывать. А по десяти заповедям человечество тысячи лет живет. И все просто, и ничего объяснять не нужно. Я вообще не понимаю, как ты мог в эту свою коммунистическую партию вступить. После Сталина, после голодомора и тридцать седьмого года?
– Ну, эти перегибы, к счастью, далеко в прошлом. У вас тоже, знаешь ли, инквизиция была и людей на кострах сжигали. И что? А потом – я искренне верю в коммунистическую идею. Не фанатично, но по-честному. И в партию я вступил не тогда, когда ее упыри и маразматики возглавляли, а когда нормальный человек к власти пришел. Тебе же нравится Михаил Сергеевич?
– Он всем нравится.
– Вот видишь. Как сказал академик Сахаров, будущее за конвергенцией. Возьмем все самое лучшее и из капитализма, и из коммунизма… да и в христианстве есть замечательные вещи. Именно в таком прекрасном будущем станет жить наш Ванька. Я уверен, Ир, что так и будет. Он парень умный, хороший, сам разберется, что откуда взять. Нас еще научит.
– Он-то да, научит, пожалуй…
– Ну зачем ты так, я ведь серьезно.