Обнаружил, что основная «болтушка» переключена на режим «не беспокоить» еще с момента встречи с Галло Ш’Икитари. Длинно и сочно выругался сквозь стиснутые зубы, почти беззвучно, но от души. Обнаружил сразу два сообщения от Сапфир. Да, парни действительно меня искали, и даже приходили в «Кусок угля». Девочка, конечно, волновалась, и я чиркнул ей что-то отвлекающе-успокаивающее. На сердце стало тяжко и тревожно, но я отлично понимал, что расспрашивать Пио абсолютно бессмысленно. «Габи-шиндо» тем временем вошел в пространство Бонжура, а за окном раскинулись привычные мне улицы и лавки с их толчеей, лукавыми торговцами, фальшивыми нищими и сонными коровами на тротуарах. Мы приближались к Наросту, во дворах комплеблоков становилось все больше черно-желтых жилетов и все меньше тетронских квартетов. Что серьезного могло случиться в казоку, что отчим бросил на мои поиски парней, способных в это же самое время зарабатывать для семейства на улицах? Фаэтон снизился, без особой ласки припечатался колесами к проезжей части, покатил в визгливом потоке гендо; там, куда мы направлялись, силовых коридоров не было и в помине. Впереди показался сам Нарост — угловатое бесформенное пятно в небе, бесконечно-черное на фоне сверкающих за ним высоток и рекламных ветростатов. Под особняком «Детей» раскинулась мрачная клякса старого кладбища «Поляны заполночи», которому клан и был обязан своим именем. Если верить старикам, когда-то на нем зарывали в землю верующих в Двоепервую Стаю (в древности отважно покинувшую подземные убежища и позволившую уничтожить себя гигантскому змею Бансури во искупление кармических проступков всех живущих и нерожденных чу-ха). Даже если это было правдой, на погосте давно никого не закапывали, а шесть лет назад его землю заминировали так, что пробраться меж надгробиями не смог бы даже самый ловкий хатьяра… Над кладбищем нависал широкий язык недостроенной эстакады; на ее массивных бетонных опорах виднелись балконы, обшитые броневыми листами, там заседали дозорные казоку; а на обрыве моста, повиснув в пяти десятках метров над древними могилами, угнездился и сам Нарост. При всей его эффективности и внутренней продуманности, он никогда не казался мне красивым. Более того, выглядел откровенно грубой поделкой, абы как собранной из бетонных блоков и с ложной хаотичностью изрезанной бойницами. Увенчанное одиноким флагом семейства нагромождение плит, а не жилая постройка… Немолодой «Габи-шиндо» с натугой вкатил на эстакаду, сбросил скорость у блок-поста, где Пио обменялся приветствиями с охранниками подъезда, и совсем скоро доставил нас к толстым воротам казоку-шин. Лязгнули затворы и механизмы, створка отползла в сторону, и мы медленно въехали внутрь. Я вздохнул, полез в рюкзак и все же раскрутил фляжку. Чуть-чуть, буквально на один глоточек, отдавая дань презрительного уважения месту, с которого все начиналось. Месту, которое я долгое время считал своим единственным домом. И куда снова попал не совсем по собственной воле. praeteritum Мне стоит весьма немалых трудов убедить Нискирича фер Скичиру в необходимости удовлетворения своей странной просьбы. С одной стороны, казоку-хетто действительно ничего не теряет. С другой стороны — он официально и на виду всего клана простил Ксиммика, признал его невиновность и, таким образом, не вправе даже допускать мыслей о ворошении старого. А еще его внимание расфокусированно, а мысли витают исключительно вокруг нереально важного решения, на принятие которого осталось совсем мало времени. На огромном столе перед Нискиричем водружены лишь ему видимые весы, на одной чаше которых покоится огромная сумма денег, а на другой — жизнь любимой дочери… Но, вероятно, что-то в моем голосе и искреннем напоре все же убеждает хетто дать добро. Может, подспудное доверие к странному безобразно-безволосому мутанту из пустыни… или отсутствие окончательной уверенности в искалеченном собрате? Ункац-Аран (он тоже в центральном кабинете), разумеется, против. Не исключено, он старик что-то подозревает на мой счет, но Нискирич принял решение и не намерен тратить время на споры. Поэтому меня торопливо ведут в покои к Ксиммику. Через тот самый холл, где «Явандра» моими руками оборвал жизнь неизвестного лазутчика. В личную спальню, где изуродованный палачами «Дитя заполночи» стоически переживает увечья и медитирует над будущим. Дежурного лекаря просят выйти, после чего нас осторожно запирают снаружи. Ксиммик выныривает из медитации и привстает на ложе. Он, конечно же, немало удивлен моим визитом. Мы знакомы, за время моего обитания в Наросте несколько раз болтали, да и в числе любопытствующих после драки за базу данных он тоже бывал. Чу-ха подтыкает одеяло, приветствует меня и бережно баюкает укороченную лапу. Он, безусловно, заинтересован. Может быть, предполагает терапию питомцем. И совершенно не ожидает подвоха от столь жалкого существа, как я… И тогда я совершаю первую настоящую попытку. Еще без так называемого фонетического фиксатора, в сыром виде, на недошлифованном «низком писке», как впоследствии назову его сам. Начинаю отвлеченную беседу ни о чем. Справляюсь о его здоровье и даже припоминаю заумную цитату о терпении и умении стойко сносить удары судьбы, пусть и не самые справедливые. Церемонно наливаю нам обоим ароматного отвара. Интересуюсь, не могу ли как-то скрасить выздоровление Пятого Когтя… а затем без предупреждения начинаю рассказывать про безумных мышек, и осторожно играть голосом. «Явандра» (или то, что он оставил в моем сознании после удара) просыпается. Я почти ощущаю на губах и в поджившем носу аромат пряного порошка, взгляд улавливает каждую пылинку, висящую в воздухе личной комнаты Ксиммика. Тот заинтересованно топорщит уши, кивает в такт нелепому стишку, а в его единственном глазу посверкивает терпеливая насмешка, с которой счастливый родитель может слушать новую песенку несмышленого детеныша. Через несколько мгновение этот самый глаз затягивает поволока. Ксиммик остается в сознании, и даже продолжает кивать в такт куплетам про гибель глупых зверьков. Когда слюной захлебывается последняя героиня повествования, я придвигаюсь ближе и спрашиваю однолапого одноглазого чу-ха про Амму фер Скичира. И тот с достоинством отвечает мне, что не имеет к ее исчезновению ни малейшего отношения… Но делает это сонно, крайне задумчиво, заставляя меня и дальше сомневаться… И вот в тот самый момент с моих губ впервые срывается бессмысленный набор слов про относительность и горизонт радости. Тогда Ксиммик вдруг добавляет, что готов поклясться жизнью, что если до рассвета Нискирич переведет им всю нужную сумму, то мелкохвостая ни в коем случае не пострадает. Потому что им вовсе не нужна ее жалкая жизнь, им нужна казоку стареющего пройдохи. Я обмираю и чуть не расплескиваю отвар в пиале. Молюсь всем познанным божествам Тиама, что у подслушивающих нашу беседу хватит мозгов не ворваться в комнату раньше времени. Осторожно и бережно, как если бы разворачивал бумажный сверток с ядовитой змеей, начинаю задавать легкие наводящие вопросы. С остекленевшим взглядом, рассеянно поглаживая повязку на залитой медицинской пеной культ е, Ксиммик рассказывает, где именно спрятана Амма. Он честно сообщает, кто охраняет девочку, и каким образом сам предатель должен дать сообщникам знак выпустить пленницу все в тот же парк… И, наконец, приходит в себя. Пораженный, обомлевший, с отвисшей челюстью, с которой тянется блестящая паутинка слюны. В следующий миг чу-ха выставляет когти, замахивается и бросается вперед, а от былого благодушия несправедливо обвиненного не осталось и следа… В спальню врываются казоку-йодда, верещащие настоящими демонами. Хватают и крутят Пятого Когтя, меня поспешно выводят, затем едва ли не волоком утаскивают в нужное крыло и снова сажают под замок. По угнетенной цитадели мгновенно проносится новый слух. Первый предвестник сплетен, домыслов и страхов, что отныне будут сопутствовать мне на каждом шагу, опережать и окружать ореолом проклятья. Через полчаса Нарост вновь бурлит и гудит десятками разгневанных голосов, а Ксиммика уводят в подвалы, обустроенные в коммуникационных ярусах недоделанного моста. Не нужно быть гадателем, чтобы знать: на этот раз ближники Нискирича приступят к пыткам даже без намека на церемониальный такт, используя все подручные средства и методы, лишь бы развязать язык предателя и получить подтверждение сказанному им терюнаши. И он, конечно же, развязывается… Через какое-то время я слышу, как крепость покидает сразу несколько фаэтонов. Я кожей ощущаю скопившееся напряжение, не могу ни пить, ни есть, ни даже спокойно сидеть. В эту ночь в доме «Детей заполночи» не спит вообще никто… А ранним утром меня снова конвоируют к Нискиричу фер Скичире. И серьезность сопровождающих пустынного питомца не дает тому ни малейших сомнений — меня ведут убивать. Неожиданная награда за неожиданную развязку, не так ли? А потому я осматриваюсь в поисках присмотренных заранее путей возможного бегства. И прочищаю горло, еще не зная, что в такой обстановке история про десять мышат на моих охранников толком и не подействует… В кабинете Нискирича невероятно душно, невообразимо шумно, а за ночь выкуренные хетто оковалки с «бодрячком» дали столько дыма, что на него можно облокотиться. Бойцы «Детей» обсуждают коварное предательство, причем раз за разом, с присущей чу-ха эмоциональностью и приукрашениями. А еще они составляют расстрельные списки и планируют жестокое возмездие. Когда меня вводят, все разом замолкают, а кое-кто даже чертит напротив сердца охранные знаки. Как и несколько часов назад, меня заставляют встать напротив огромного, как платформа для посадки ветростата, столом вожака. Какое-то время тот молча сверлит меня коронно-раскосым взглядом ярко-зеленых глаз. Все молчат, все чего-то ждут. Так тихо, что я слышу слабый треск, с которым в лапе Нискирича тлеет очередная скрутка. А затем боковая дверь кабинета распахивается, будто по ней влупили из ассолтера, и в комнату юрким смерчем врывается Амма. Девчонка уже переоделась в новенькую куртку с портретами любимых героев известного манга-шоу. Она выглядит слегка исхудавшей, еще не совсем оправившейся от стресса, но все столь же неугомонной. Из-под высокого ворота блузки тревожно выглядывает краешек повязки: чуть позже я узна ю, что когда взбешенные «Дети» ворвались в убежище похитителей, один из запаниковавших дерьмоедов попытался избавиться от заложницы… Не успевают широкоплечие, тотально усыпанные шрамами ближники Нискирича ухватить его вертлявую любимицу, как она подлетает прямо ко мне. Без лишних слов прыгает на шею, обвивает ногу хвостом, и разом подтверждает тезис, что слухи в Юдайна-Сити распространяются куда быстрее ветра, а у стен есть уши… Амма чуть отодвигается, заглядывает мне в глаза и громким шепотом спрашивает, я ли ее спас. Я что-то мямлю. Ощущаю тяжелый взгляд ее отца и сбивчиво отвечаю, что, технически, почти так и случилось… но на самом деле за спасение ей стоит благодарить исключительно папеньку, и все в таком роде. От неубедительности собственных слов мне становится очень не по себе, причем это въедливое чувство даже вытесняет страх наказания за неведомый для крыс талант. Девчонка целует меня в щеку, щекотно и влажно прижимаясь мокрым носом к небритой щеке. Затем спрыгивает, совершенно отцовским жестом потирает подбородок, невольно прикасается к повязке под ним, задумчиво кивает сама себе, шустро снимает с пальца серебряное кольцо и при десятке обомлевших свидетелей называет меня Старшим Братом. Я дрожащей рукой принимаю подарок. Кланяюсь названной сестричке, красный от страха и стыда. И краем глаза наблюдаю за казоку-хетто, неподвижным и стиснувшим челюсти так, что сейчас захрустят зубы. Наконец тот медленно кивает. Продолжает буравить меня пронзительным взглядом, а затем приказывает всем выйти. Всем, считая Открытое Око, и не нужно спорить. Всем, включая любимую дочку, и он снова не желает слушать возражений. Всем, за исключением необычного манкса по кличке Ланс, машинально подавшегося к дверям… Глаза вожака предательски поблескивают, когда он наблюдает за насупившейся девчонкой (особенно за «жидким бинтом» на ее горле)… Но этот чу-ха умеет очень быстро прятать лишние эмоции, и вот он вновь неприступная твердь. Когда мы остаемся наедине, Нискирич молча изучает меня сквозь дым. Долго. Достаточно долго, чтобы усилить и без того немалый страх, перемешанный с гордостью за эффективно примененное умение. Наконец фер Скичира переводит взгляд на подаренное дочерью кольцо, а затем начинает негромко говорить. Я прекрасно знаю, о чем он собирается меня расспросить. И даже готов подарить ему ровно половину правды. Но совершенно не представляю, что же Нискирич фер Скичира в итоге предложит существу по имени Ланс, до этого рассвета не имевшему в Тиаме никакого родства… Глава 12 ПОДОЗРЕНИЯ И БЛАГОДАРНОСТИ Дальше просторного гулкого гаража Пио со мной не пошел. Махнул на прощание и остался болтать с приятелями из ремонтной бригады. Со вздохом выбравшись из фаэтона и забросив рюкзак на одно плечо, я двинулся знакомыми коридорами. Всюду встречались «Дети», как знакомые, так и не очень. Большинство здоровалось, но новенькие предпочитали вытаращить глаза и юркнуть в смежный проход. Ноздри забило знакомым запахом убежища, ароматом из числа тех, от которых воротит, но одновременно и надышаться не можешь. Подмечая, что поменялось в крепости с моего последнего визита, я неспешно шел из одной его части в другую, вспоминая собственное утверждение, что даже если провел в этих стенах всего несколько минут, это уже многим больше нужного для счастливой жизни. Впрочем, кем бы я стал, если бы шесть лет назад не вышел из этих ворот свободным «Дитем» в форменном жилете? Теперь же мне было, с чем сравнивать, и я не мог удержаться от параллелей. Конечно, Нарост был ничуть не похож на казоку-шин Данава фер Шири-Кегареты. Если цитадель Песчаного Карпа отличала роскошь и даже излишняя помпезность (вспомнить хотя бы живые деревья и корову!), то база клана моего отчима больше напоминала казармы.