- Какие ещё таблетки, дядя!? - возмутился во мне спортсмен-зожник — Ты за кого меня принимаешь? - Ну-ка не ля-ля мне тут! Давал или нет? - прикрикивал он на меня тихим голосом, когда мы вошли в арку, чтобы никто не услышал эха его слов. - Я тут узнал недавно, что твой Колька наркоман! Может и у тебя с памятью всё... - Дядя, перестань! - я постарался вернуть его в реальность и высвободил свою руку из его крепкого обхвата. - Хорош уже издеваться! Не наркоман я и не думал никогда употреблять! Я ж говорю, водка палёная. И пацаны подтвердят! - Угу, не наркоман! - тихо улыбнулся дядя. - Да ты посмотри на себя! У тебя же крыша поехала. Водку ты всегда называл «водярой», и никак иначе. А тут вдруг на тебе! Водка! Какие мы официальные стали. Дядя остановился, огляделся, убедившись что в квартале, куда мы вошли, нет ни души и никто не слышит разговора. Он указал на меня пальцем и продолжил медленным, негромким, но строгим тоном, как бы чеканя слова: - А меня ты всегда называл дядей Мишей! Дядьмиш, дядьмиш! А тут вдруг — просто «дядя». Я ж тебя знаю как облупленного, Костик! - Ну раз знаешь как облупленного, позвони Светке, она подтвердит мои слова. Дядя снова достал спрятанный сотовый и долго искал номер «Светлана», листая телефонную книгу с самого начала. Я разглядывал его. Это был мужчина лет пятидесяти, худой, темноволосый, со сморщенной кожей простого работяги, какая обычно бывает у тех, кто любит по выходным приговорить «чекушку». Посреди лета он стоял одетый в кофту и кожаную куртку. Куртка была по виду чуть ли не советская — поношенная, потёртая, с потрескавшейся местами кожей. Куртка была расстёгнута и я увидел, что кофта под ней тоже очень старая, кое-где она даже была поедена я молью. Она была бордового цвета и ассоциировалась у меня с советскими настенными коврами и старой деревянной мебелью брежневских времён. Как он ходит в этом в относительно тёплый, пусть и пасмурный день — для меня большая загадка. Обычно старики говорят про себя «кровь не греет». Однако, как мне объяснили в центре, греет не кровь, а колонии полезных микроорганизмов в кишечнике. И у пьющих они, как водится, погибают, оставляя медленно умирать и своего носителя... Набрав наконец Светлану, дядя поприветствовал её. Больше ему говорить не пришлось. Я услышал в трубке начало длинного монолога. Он начинался со слов: - Ой, представляете, наш Костя совсем... Я понял, что сейчас «любимая жена» сама всё доложит моему родственнику. Дядя только тихо мычал в ответ на некоторые её фразы, чтобы поддерживать разговор. Через некоторое время он спросил: - А точно пьянка? Может... Жена тут же поняла намёк и дяде пришлось на несколько секунд отстранить от уха трубку, в которой тем временем довольно громко были слышны слова: - Да нет, что вы, он не такой, да он у меня... Скорее всего жена перечисляла, какой же я козёл, но наркоманом я на стал и не стану, потому как козёл я хороший, и вообще я её козёл и она меня «любит». В последнем я не сомневался, однако глядя в зеркало на это ожиревшее тело, временами, меня удивлял её выбор. Ну, может когда-то раньше в этой «параллельности» я был другим, может у нас и были чувства. То же, что происходит между нами сейчас, я бы и не стал называть чувствами. Скорее расплатой за прошлые ошибки. - Понятно всё. Ну вы держитесь с мамой. - подытожил дядя, скинул вызов и недоверчиво посмотрел на меня, убирая телефон в карман. - Дядь Миш! Ну я правда ничего не употреблял. Водяра это. Точно тебе говорю, водяра! - словно вырвался из меня «монолог параллельного Костика». - Теперь узнаю. - сказал мягко дядя, однако взгляд его по-прежнему искрил недоверием. - Ладно, пойдём сядем что ли. Мы направились к шахматным столикам, стоящим во дворе неподалёку от детской площадки. Мой разум стал выхватывать из «параллельной памяти» обрывки образов. Я вспоминал, что уже видел это место, что здесь часто собирались пенсионеры, поиграть в шахматы, шашки и нарды. Иногда резались и в карты. Сейчас же, видимо, все эти пенсионеры на митинге, ностальгируют по советскому прошлому — с проспекта доносились обрывки старых песен, голос напоминал уже покойного в моей старой вероятности Кобзона. Сев за один из столиков, мы с дядей разговорились. Он посочувствовал мне, и посоветовал обязательно обратиться к «мозгоправу». Я просил дядю Мишу рассказать всё, что он про меня знает, от начала и до конца, внимательно слушал его и вспоминал. Вспоминал не всё, но некоторые вещи из этой параллельности приходили в виде образов и эмоций. Так я узнал всю историю нашего с матерью пребывания здесь. Действительно, после смерти моего отца мать нуждалась в поддержке родных, и переехала ближе к сестре — в Харьков. В текущей вероятности я не поступил в экономический колледж, а пошёл в 11 класс, потому был ещё школьником когда это случилось. Мать перевезла меня с собой, а квартиру сдавала, на что мы жили спокойно и безбедно, потому как цены на большинство товаров на Украине были ниже. Я вспомнил для сравнения свою вероятность, в которой я поступил в колледж, и когда возник вопрос о переезде, сказал матери, что я уже взрослый, и могу принимать решения самостоятельно. Тогда мне было ещё 17, но чуть более чем через полгода я должен был стать совершеннолетним, потому отдел опеки и попечительства разрешил матери отправить меня в свободное плавание, благо отношения с ней у нас были не самыми тёплыми, и лучшее, что я мог сделать — перестать сидеть у неё на шее. Я получал скромное пособие по потере кормильца, жил в маминой комнате, а две другие мы сдавали хорошим знакомым. Мама спокойно жила в Харькове, а хорошие знакомые присматривали за мной, чтобы чего не учудил. Денег хватало и мне, и маме, однако только на самое необходимое. Потому я начал подрабатывать в свободное от учёбы время, познал кайф от самостоятельного зарабатывания денег, можно сказать, почувствовал вкус денег. Скорее всего, именно этот период жизни научил меня любить деньги и сделал из меня будущего предпринимателя. В той вероятности, в которой я оказался сейчас, у Константина Запольского выбора не было. Мать сказала что-нибудь вроде «Да ты ещё школьник, вырастешь — тогда и будешь решать сам!». И увезла меня в братскую республику. Стратегия сдачи квартиры в аренду с проживанием в Харькове оказалась отличным выходом из тяжёлого финансового положения, и денег нам действительно хватало, не на всё, конечно, но их было заметно больше, чем в моей «реальной» вероятности. Выходит, точкой ветвления была ситуация принятия решения. Слушая дядю, я параллельно вспоминал, что очень серьёзно колебался, решая вместе с мамой, идти мне в 11 класс или поступать в колледж. В итоге, обдумав и взвесив все «за» и «против» и поняв, что запуталась, мать, как обычно, попыталась спихнуть эту ответственность на отца, а отец, как и следовало ожидать, сказал что я уже взрослый и могу решать самостоятельно. Помнится, он часто говорил такое, когда дело касалось моего принятия решений, причём было это и в начальной, и в старшей школе. И всегда я был «взрослым». Даже в десять лет. Эх, любил я отца, очень любил! Так вот, ничего толком не решив, родители тогда предоставили мне самому возможность выбирать, оставаться в школе или поступать. И то и другое решение сопровождал страх. Я боялся, что не потяну 11 класс и провалю единый экзамен. В то же время я боялся и неопределённости, смены коллектива, всего нового, что сопутствовало бы уходу из школы и поступлению в колледж. И вот оно! В памяти всплыла картинка того, как я всё-таки решаю идти в колледж, в надежде, что это будет проще дальнейшего обучения в школе. Всё, что я хорошо умел — это считать, экономика и математика были едва ли не единственными предметами, доставлявшими мне удовольствие. А значит, пойти на экономиста означало избавить себя от целого ряда мучений, связанных с гуманитарными предметами. Именно так я думал тогда. Но, о чудо, в памяти моей возникло то, чего там никогда не было — воспоминание о том, как я принимаю ровно противоположное решение! Сказался и страх всего нового, и надежда на взаимность Алёнки Ивановой, которую я тогда любил и которая оставалась учиться до 11 класса. Да, это было не просто мимолётным образом из другой реальности, это было по-настоящему! Я чётко ощутил все чувства, которые прочувствовал тогда, будто бы это было пять минут назад. Потом в голове возникло ощущение раздвоенности — я ясно и чётко помнил оба своих решения, и решение поступить в колледж, и решение остаться в школе. Оба события были как-то взаимосвязаны, как бы вплетены друг в друга так, что невообразимым образом казалось, будто бы это одно событие. По телу прошла волна дрожи и нервных импульсов, и я едва сдержался, чтобы не показать это дяде. Я понял: это точка ветвления! Эх, если бы я знал, куда приведёт меня этот выбор... Радует одно, настоящий Константин Запольский сделал тогда правильный выбор. Жаль, что ему пришлось сбежать из той реальности, которую он для себя выстроил там... Дядя рассказал практически всё, что знает. Под конец сказал мне, что я очень сильно изменился, разговариваю совершенно иначе, на вид я вообще другой человек. Посоветовал сходить в церковь, потому как, мало ли что. Даже посоветовал знакомого священника. Я вежливо отказал, вспомнив мимоходом ту самую церковь «общины» и посмеявшись про себя: «Оказался я тут в церкви недавно, не помогло, чудом жив остался!». Психолог всё же предпочтительнее. Но мне он не нужен, я же не сумасшедший, я просто из другой реальности. Настя подтвердила бы... - Дядь Миш! - улыбнулся я, дослушав его до конца. - Что, Костик? - улыбнулся он в ответ, и я почувствовал, что он действительно любит своего племянника. Я подумал, что это странно, и что раньше я чувств и эмоций других людей по отношению к себе так глубоко не воспринимал и не чувствовал. - Расскажи, пожалуйста, как всё было тогда, в этот день! - попросил я и махнул рукой в сторону центральной площади, где ещё гремел концерт. - Ты про Россию? - Ага. - Что, тоже не помнишь? - с сожалением посмотрел на меня он. - Не помню. - печально ответил я. - Плохо, надеюсь, что вспомнишь. Это был настоящий праздник. Русских везде с цветами встречали… Тебе всё с начала рассказывать? - Да, всё точно так же, с начала и до конца. - подтвердил я. Дядя начал с майдана. Уточнил, помню ли я, что западенцы нас не любят. Я сказал, что помню, и даже майдан частично помню, но попросил продолжать. Дядя поведал мне, что когда очередной разводняк под видом революции в Киеве закончился, и страну сдали штатам с потрохами, нацисты начали отправлять так называемые «поезда дружбы» во все города и населённые пункты, которые подозревались в симпатиях к русским. В Харьков отправляли тоже. Были драки, были патрули, выходившие дежурить, дабы не подпустить «нациков» к памятникам. Особенно любили валить памятники Ленину. Были столкновения, полиция бездействовала, зная что новая власть, чуть что, и их самих раздавит. Дядя и многие другие горожане участвовали тогда в народном ополчении и патрулировали улицы, дабы не допустить провокаций и сносов. С наибольшим восторгом дядя Миша отзывался о симферопольцах и крымчанах. В Симферополе нацистам дали хороший отпор, те даже не доехали до вокзала, сбежали с поезда вместе со всем своим оружием, потому как на перрон вышли тысячи горожан, создав даже оцепление из ополченцев с щитами и дубинами. Щиты ковались местными кузнецами весь день и ночь до этого. Как только жители города узнали про «поезд дружбы», все сплотились против агрессоров. На то есть и свои причины — нацисты избивали и калечили активистов антимайдана, останавливая автобусы с ними где-то в Запорожье. Крымчан среди них было очень много. Многих убили, кто-то числится пропавшим до сих пор. Ещё был крымский «беркут», бойцов которого встречали как героев по возвращению из Киева. Да и крымский менталитет сказался: с полуострова отступать некуда, так что сражаться до последнего у его жителей в крови. Я слушал и понимал: в моей параллельности всё было точно так же. Я помню и крымскую весну, и референдум, и переход Крыма в Россию без единого выстрела. Рассказывая об этих событиях, дядя так же добавил, что Крым увели прямо из-под носа американцев. Шестой флот США уже готовился войти в Севастополь, а армия Украины уже получила приказы на подавление несогласных. Не знаю, было ли это в моей параллельности, возможно я просто чего-то не знаю. Когда в Крыму был референдум, по всем украинским каналам его преподнесли как захват. Никто тогда ещё не знал о референдуме, всем пытались внушить, что Россия — агрессор. И американским политтехнологам это во многом удалось — многие семьи тогда рассорились. А дядя Миша спокойно объяснял нам с мамой, что происходит на самом деле. Бывший кадровый военный, дядя Миша понимал, кто захватил Украину и какую цену нам всем придётся заплатить, если не придут русские. Он же разработал план переезда нашей и своей семьи обратно в Россию, на случай войны. Потом последовали захваты местных администраций на востоке страны и требования об отделении от Украины. В Харькове это движение подавили сразу, Донецк с Луганском ещё сопротивлялись. Мать не знала, что делать и кому верить. Лишь события второго мая в Одессе окончательно отрезвили её и заставили поверить, что всё далеко не так, как утверждает пропаганда. К тому же, у мамы были знакомые в Одессе, которые повлияли на её решение вернуться. Они же рассказали что реальные жертвы события занижены в несколько раз, а на деле погибли полторы — две сотни человек. Потом ситуация стала накаляться на юго-востоке. Отмобилизованные украинские войска стояли там и ждали непонятно чего. Подавлять было ещё некого, стрелять было не в кого, но войска уже стояли, и против них уже совершали провокации люди в униформе без опознавательных знаков. Как и в случае с Киевом, где протестующих расстреливали снайперы «правого сектора», здесь для начала большой войны тоже нужны были первые «сакральные жертвы». Казалось бы, искра войны уже зажглась, вот-вот начнут гибнуть невинные люди, но тут возникает Стрелков с ополчением в Славянске, и оттягивает на себя все силы мобилизованной военной машины. Россия никак не вмешивается, когда против ополченцев ВСУ бросают регулярные войска. Но увы, Стрелков терпит поражение. Предатели из его окружения сдают его планы ВСУ, и отступление в Донецк, замаскированное отходом в населённый пункт Изюм, оказывается для ополченцев смертельным капканом. Слушая про смерть Стрелкова, я не мог припомнить, чтобы в моей реальности я что-то об этом слышал. «Уже пройдена точка ветвления?» Украинская артиллерия под командованием натовских инструкторов разносит походные колонны ополчения, войска ВСУ стягиваются к Донецку и армия берёт город под свой контроль. Затем пал и Луганск. Штурмы оканчиваются большим кровопролитием, ВСУ бомбит города авиацией и артиллерией. Вспыхивает бунт в армии и штурмовые бригады нацистов берут штурмом все военные части на востоке Украины, разоружая их и расстреливая без суда и следствия всех солдат родом с востока. Колонны беженцев, направляющиеся к российской границе останавливаются, нацисты калечат и убивают без разбора стариков, женщин и детей, как и в случае с крымским «антимайданом». В конце концов не выдерживают нервы у генерала Панкратова, командира 44-й армии, базирующейся на границе с луганской областью. Очередной «досмотр» беженцев с массовыми издевательствами и убийствами пресекается группой спецназа ГРУ, приданного Панкратову. Нацистов расстреливают на месте, мирных жителей освобождают, спецназ берёт под контроль ключевые опорные блокпосты и по дороге на Луганск без приказа верховного главнокомандующего проходят российские войска. Позже генерал всё же был награждён, официальный Кремль заявил, что операция планировалась на высшем уровне, однако оказывать поддержку 44-й армии начали только когда та с боями дошла до Славянска, освобождая попутно Луганск, Донецк и окрестные населённые пункты. Примерно через сутки боёв. Благо, украинская армия сдалась сразу — все генералы и полковники тут же отдали приказы своим соединениям не оказывать сопротивления, кто-то даже перешёл на сторону Панкратова и помогал в подавлении добровольческих батальонов. Сопротивлялись только нацисты — террбаты, нацбаты, просто банды отморозков, приехавших с «поездами дружбы». Их подавили только на пятый день. Некоторые подались в партизаны. До сих пор гуляют на свободе, имеют свои схроны, мародёрствуют и стреляют в солдат исподтишка при удобном случае. В общем, через сутки после демарша Панкратова, уже подняв по тревоге армию и ядерные силы, всё ещё ведя активные переговоры с НАТО и в ООН, Россия ввела войска. А в ответ на ввод российских войск, НАТО начало ввод сил блока на западной Украине. Россия не отставала, но так как у альянса были базы в Румынии, Польше, и по всей западной границе бывшей Украины, а их силы были отмобилизованы в ожидании приказа, они успели отхватить куски в виде исконно русских Одессы, Николаева, Кировограда и других. Отмобилизованные части ВСУ в тылу должны были под страхом расправы оказывать всяческое сопротивление продвижению российских войск. Им приказывали взрывать мосты, блокировать дороги и так далее. Многие из них отказывались выполнять эти преступные приказы, тогда по ним била своя же артиллерия, по крайней мере пока её не подавили авиацией наступающие российские войска. Тем не менее майданной власти удалось замедлить продвижение российской армии, в то время как НАТОвцев встречали с почётом. Для продвижения их войск даже перекрывались трассы, что позволило им быстро дойти до Днепропетровска, заняв все города на западе от Днепра. В итоге войска РФ сошлись с войсками альянса на Днепре и страна оказалась расколота на ВУР — Великую Украинскую Республику под протекторатом США и НАТО, и Новороссию — восток страны под протекторатом РФ. Я внезапно вспомнил, что «великий» означает «большой» на украинском. Выходит, образовалась большая украинская республика. Так для Малороссии, ставшей в 1919 году украинской советской социалистической республикой, окончилась история существования и государственности. Чуть меньше ста лет просуществовала она. Видимо зря «укропы» стали валить памятники создателю их государства — Ленину. На этом их государство и закончилось. И хотя формально Новороссия ещё не вошла в состав РФ, а «великие укры», как называют многие ВУР, ещё не стали полноценным государством, и Украина считается ещё отдельной страной, всем давно понятно, что больше страны не будет, и искра третьей мировой теплится на этой земле, с каждым днём всё больше грозя перерасти в большой взрыв. Из всего рассказанного дядей я сначала понял, а потом и интуитивно почувствовал, что в этой вероятности точкой ветвления стала смерть Гиркина-Стрелкова, а может быть, предательство кого-то из его окружения, ей предшествовавшее. Моей же точкой ветвления был выбор, сделанный ещё в девятом классе. Я понял, что в жизни человека и в жизни общества точки ветвления разные, и могут отличаться по времени на десятки лет. Что ж, раз другого мира у меня здесь нет, буду действовать по обстоятельствам... Часть 2. Глава 15. Без роду и племени. С лёгкостью оставив все вещи (благо, моими они мне никак не казались), я собрал лишь необходимое: одеяло (что поделаешь, походного коврика и спальника не было), немного консервов, открывашку для них, спрей от комаров, очки, крем для загара, две пары обуви (пришлось купить новые ботинки), несколько футболок, джинсов, трусов и носков. Ещё взял полотенце, не своё правда: своё мне уж совсем не нравилось, взял светкино, да простит меня супруга. Завернул в него свой ноутбук, чтобы не повредить. Ну и конечно же взял зубную щётку, пасту, туалетную бумагу. На всякий случай взял кофту и куртку. Запихнуть всё это в большую дорожную сумку получилось с большим трудом. Теперь придётся таскать её за плечами, надев за ручки как за лямки. Рюкзака-то тоже нету, да и деньги надо поэкономить: с того, что занял у дяди Миши, осталось лишь сто гривен и я понятия не имел, что я смогу здесь купить на эти деньги. Дорога встретила жарой. Я вспоминал, как же хорошо было вчера, когда накатили тучки и под вечер даже полил дождь. Тело, вовсе не подготовленное к длительным походам, местами болело, однако сдаваться было уже нельзя. Завтра приезжает моя мать, и сегодня меня уже не должно быть в городе. Продвигаясь по центральному проспекту, я разглядывал скрины карты города на бликующем экране смартфона: скачать приложение с картами из-за нехватки памяти не получилось, а чистить память девайса не было желания. Впрочем, зайдя по пути в печать и распечатав скриншоты из яндекс-карт на бумагу, я смог свободно ориентироваться по ним. Попутку легче было поймать на выезде из города, но дойти туда под полуденным солнцем было не так просто. Лицо застилал пот, пришлось купить минеральной воды, бумажных салфеток, и незаметно украсть кепку на каком-то рынке. Экономика должна быть экономной. Вожделенный выезд из города был не так уж и красив. Разбитая трасса, наспех залатанные выбоины. Покосившиеся избы пригорода. В России в последний раз я видел такую разруху в девяностые. Однако здесь, на землях Малороссии, она процветала за годы оккупации, называемой по какому-то недоразумению «незалежностью». За городом я прошёл километров пять, пытаясь поймать попутку. Никто не останавливался. Голосуя, я уже подходил к дорожной развилке, до которой оставалась сотня метров, как проезжающая мимо фура стала тормозить. Я уже обрадовался было своей удачи, но из остановившейся фуры вылезла девушка. Кто-то подал ей походный рюкзак и что-то сказал. Она в ответ улыбалась и махала рукой. Дверь кабины закрылась и фура через несколько секунд тронулась с места, заворачивая на развилке направо. Я глянул на распечатанную карту. Мне надо прямо. Подходя к девушке я разглядел её получше. Каштановые волосы, чёрные глаза, футболка цвета хаки и такого же цвета короткие шорты. Кепка и кроссовки были белыми. За спиной рюкзак болотного цвета — отличная экипировка для дальних путешествий. - Откуда стопишь? - спросила незнакомка когда я подошёл к развилке. - Отсюда. - признался я. - От Харькова вот не могу отъехать. - И давно пытаешься? - девушка осмотрела меня с головы до ног, скептически ухмыльнулась, видимо, весьма низко оценивая мои шансы на успех. - Да вышел из центра города в полдень. До пригорода дошёл часа в четыре. И вот с тех пор тут ловлю. - Ну ты и кадр! А на маршрутке за город ездить не пробовал? - Если б я ещё знал, какая ходит… - ответил я. - Да и город посмотреть охота.