Подумаешь. Если бы ты был моим парнем, готова поспорить, ты бы написал мне песню или, не знаю, может быть, приготовил что-нибудь дома. Ты не похож на парня, который дарит цветы и шоколадки. Ты бы приготовил подгоревшие печеньки, и мне бы они все равно понравились, или исписал бы десять страниц причинами, по которым ты меня обожаешь. Оба варианта полностью приемлемы. Я просто умираю, так хочу узнать, что ты подарил Саммер. Что она подарила тебе. Вы вместе уже год, так что наверняка это что-то особенное. Она двенадцатиклассница, как и ты; шикарная рыжеволосая девушка, которая и в хоре умудряется быть сексуальной. Мне хочется верить, что, если бы все было по-другому, ты мог бы выбрать меня, но достаточно взглянуть на Саммер, и я быстро разубеждаюсь в этом. Мама говорит, что у меня интересное лицо, а это мягкий способ сказать, что я некрасивая. «Прости, – говорит она, – но ты вся в отца и его семью». Звенит звонок, и я иду на второй урок углубленного программирования с мистером Джексоном. Коридоры наполняются вываливающими из классов учениками. Я иду на цыпочках, выискивая твою шляпу, при этом повторяя себе, что не преследую тебя. Обычно я гарантированно вижу Гэвина по пути на программирование, потому что ты в классе напротив моего, но нет, тебя нигде не видно. Я опускаюсь на стул, когда звенит последний звонок, смиряясь с судьбой. Скорее всего, ты с Саммер, сбежал с занятий, весь такой влюбленный. А я застряла на английском и пытаюсь не думать о тебе, сбежавшем с занятий и влюбленном. Мистер Джексон гасит свет, чтобы мы могли посмотреть заключение «Ромео и Джульетты» База Лурмана, который мы начали несколько дней назад. Это достаточно крутая версия, с молодым Леонардо ДиКаприо, который мог бы с тобой потягаться в сексуальной привлекательности. Ты, однако, побеждаешь, сдаюсь. К началу субтитров половина класса притворяется, что не плачет, когда Ромео и Джульетта умирают. Мы-то знали, что все кончится плохо, но все равно тяжело смотреть на это. Глава 2 Звонок зовет на обед, и я направляюсь к театральному классу. Я в печали, и единственное, что меня немного излечит, – это следующие сорок минут. Комната драматического кружка Рузвельт Хай – мое личное святилище. Мне нравятся черные бархатные занавески, как они там висят, словно обещания, и громоздкие деревянные блоки, которые мы используем в сценах вместо столов, скамеек или стульев. Так и не поймешь, что мы в центральной Калифорнии, сельскохозяйственной Мекке Америки: мы строим здесь королевства, любовные интриги большого города и древние дома богов и монстров. Это моя любимая часть дня, когда я открываю тяжелую металлическую дверь, очень высокую, чтобы можно было заносить декорации, и сразу же погружаюсь в шум голосов, смеха и пения. Мы создаем музыку и мечтаем. Мы, люди театра, смеемся громко и часто, перебиваем друг друга, здесь избыток восторга. «Посмотрите на нас, – говорим мы всем рядом. – Позвольте развлечь вас, позвольте заставить вас улыбнуться». Наши уши готовы, мы ждем аплодисментов[4]. Каждый раз в этой комнате я знаю, что однажды, даже если сейчас это кажется невероятно далеким, я отправлюсь в Нью-Йорк – девушка из маленького городка с звездами в глазах, как и та, как ее там в «Роке на века». Я не строю новую дорогу в попытке сбежать из дома от матери, которая выжимает из меня жизнь, и отчима, который всегда в двух секундах от пощечины, – я иду так быстро, как могу, по хорошо известному пути. Я девушка, отчаянно желающая выбраться из своего маленького городка, потому что если она этого не сделает, то умрет. Она знает, что ее душа начнет гнить, словно испортившийся фрукт. «Еще один год, – говорю я себе. – Еще один год до выпуска». Я дотяну. Я так думаю. Я прохожу в дверь и выдыхаю, хотя и не осознавала, что задерживала дыхание. Вся банда в сборе. Все разговоры связаны со всеобщим помешательством по поводу прослушиваний в весенний мюзикл «Чикаго». Я буду помощником режиссера, меня уже назначили. Согласно мисс Би, это важный шаг на пути к режиссуре. Впервые за долгое время я вроде как захотела тоже пройти прослушивание – не думаю, что у меня получится ходить в черных сетчатых чулках и трико, будучи помощником режиссера. Втайне я хочу, чтобы ты увидел меня такой. Я даже засомневалась на мгновение и сказала маме, что раздумываю над прослушиваниями. – Ты не умеешь петь, – сказала она. Моя мама ходила в одну из строгих католических школ. У нее хорошо получается быть реалистом. Она не пытается быть злой, она пытается мне помочь. Просто иногда ее слова бьют, как линейка монахини по костяшкам пальцев. «Грейс и ее праздные мечты», – говорит Великан, стоит мне упомянуть постановки на Бродвее. У него хорошо получается быть придурком. У Великана есть девиз по жизни, и это «Деньги – главное». Правило, по которому он живет. Очевидно, мы не сходимся во мнениях по поводу голодной жизни артиста. Так что вместо того, чтобы быть в труппе, я буду помогать проводить репетиции и отвечать за выступления, давая распоряжения. «Свет на 47, поехали. Звук на 21. Поехали. Затемнение». Я всегда чувствую себя крутой, словно я авиадиспетчер или типа того. Сегодня я смеюсь и улыбаюсь вместе с другими, но не особо прислушиваюсь, потому что вдобавок к тому факту, что ни один парень в меня не влюблен (особенно ты), я еще думаю о том, как бы незаметно сбежать в столовую без компании и поесть. Сделать это незаметно сложно, когда ты в ярко-розовой юбке с черным пуделем. Видите ли, мои друзья платят деньгами, но моя валюта – маленькие зеленые талоны, которые получают бедные дети, нуждающиеся в бесплатном школьном обеде. Я бы использовала свои собственные деньги на обед, но мне они нужны на такие вещи, как одежда, книги и дезодорант, потому что Великан точно не купит мне ничего из этого. Мне нужно было сначала пойти в столовую, но вдруг ты бы зашел сказать «привет», прежде чем уйти из школы, а я бы пропустила тебя? Компания, как всегда, веселится. Питер пародирует голоса любимых героев видеоигр. Кайл, похожий на молодого Бруно Марса, периодически начинает петь. Вся наша группа состоит из одиннадцатиклассников, кроме трех двенадцатиклассников: тебя (солист Evergreen! Любовь всей моей жизни!), Райана (твой лучший друг и бас-гитарист Evergreen) и твоей девушки Саммер (бу-у-у, ш-ш-ш). Натали и Алисса обсуждают плюсы и минусы ношения легинсов в качестве штанов, а не замены колготкам. Обычно я становлюсь такой «я-читаю-Vogue-каждый-месяц», когда поднимается тема моды, но сегодня просто слушаю: я слишком погружена в свои раздумья, чтобы вступать в отвлеченные беседы. – Они всех полнят, – говорит Лис. Она кивает в сторону группы девятиклассниц, проходящих мимо драматического кружка. – Вон пример. Нат хлопает Лис по руке: – Не будь такой злой. Это не круто. Лис пожимает плечами: – Как и легинсы. Мои две лучшие подруги – совершенные противоположности. Нат носит платья в школу почти каждый день, у нее идеальный макияж и волосы с подкрученными концами, словно на дворе 1950-е. Она носит крошечное ожерелье с крестом и то, что называется кольцом-обещанием, которое показывает, что она займется сексом, только когда выйдет замуж (она говорит, что снимает его, когда обнимается со своими парнями, ха-ха). Я могу легко представить ее в качестве первой леди, с жемчугом и солнечными очками в стиле Джеки О. У Лис неаккуратная стрижка, высветленная почти добела, и она носит сексуальную одежду, как в манге, словно она Сейлор Мун. Она все время попадает в неприятности из-за нарушения дресс-кода: у нее тяга к клетчатым юбочкам, как у учениц католической школы. Иногда она носит тюль, словно она только что выступала в психоделическом балете – все неоновое и с безумными узорами. Думаю, я где-то посередине, потому что ношу винтажные вещи из секонд-хенда, шарфы в волосах и блеск для губ, который на вкус как газировка «Доктор Пеппер». Питер переключается с пародирования видеоигр на дефиле по импровизированной сцене, показывая свои лучшие движения в стиле Бритни Спирс. Сейчас он помешан на Бритни. В прошлом месяце это была Кэти Перри. Он не гей, просто так помешан на поп-звездах, что это доходит до абсурда. – Hit me baby one more time! – Не то чтобы ты когда-то был популярен в школе, – говорит Лис, – но прямо сейчас ты уничтожил любую надежду, что это когда-то изменится. Сегодня на ней черная тюлевая юбка поверх неоново-зеленых колготок, безумные туфли на платформе и футболка с ножом, пронзающим сердце. – Внимание, хейтер! – выкрикивает Кайл. Он громко делает «бу-у-у» на Лис, и она закатывает свои глаза Клеопатры. Я смотрю на учеников, проходящих мимо двери, открытой настежь и дающей прекрасный обзор. Я надеюсь заметить одну определенную черную шляпу. – Где Гэвин? – спрашиваю как бы невзначай. По крайней мере, я надеюсь, что звучу нормально, а не как преследователь. – Наверное, трахает Саммер, – говорит Райан. Он твой лучший друг, так что, думаю, ему виднее. Он откусывает от сочного буррито, которые продают на территории школы, и не видит ужаса на моем лице. Я чувствую, как колет в сердце. Словно сердечный приступ, но хуже, потому что это сердечный приступ нелюбимых девушек. Это медицинский факт: когда девушка слышит, что другая девушка имеет половые отношения с мальчиком, который нравится упомянутой девушке, ее сердце превращается в игольницу. Чистая наука. – Трахает? Фу-у! – Натали морщится. – Саммер не трахается. Надеюсь, это правда. Я надеюсь, ваше самое худшее проявление чувств на публике в школе – поцелуи у шкафчиков, твои руки сжимают ее талию, пальцы под ее рубашкой. Потому что это уже достаточно плохо, серьезно. Но ты просто похож на того, кто часто занимается сексом. Я и не надеюсь, что ты хранишь себя для меня. – О, прости, – говорит Райан. – Ты предпочитаешь выражение «заниматься любовью»? – Или «совокупляться»? – говорит Кайл. – Или «чпокаться»? – добавляет Питер. В молчаливом согласии заставить мальчишек замолчать Алисса, Натали и я смыкаем ряды. – Это, – говорит Лис, – еще одна причина, по которой я благодарна богу, что родилась лесбиянкой. Лис публично призналась в своей ориентации только в прошлом году и еще не нашла себе девушку. Интересно, по этой ли причине она продолжает говорить, что День святого Валентина – социальное творение мужчин. – Oh, baby, baby, how was I supposed to know…[5] – начинают Кайл и Питер петь нам. – Напомните мне еще раз, почему мы проводим время с этими придурками? – спрашивает Натали. – Не помню, – говорю я. Лис вытаскивают свою домашнюю работу по тригонометрии. – Мне есть чем заняться в любом случае. – Она бросает на мальчиков сердитый взгляд. – Просто чтобы вы знали, вы похожи на компанию идиотов. Надеюсь, вы не собираетесь терять девственность в ближайшее время. – О, иди нафиг, – говорит Райан. Желудок урчит, и я начинаю ерзать в сторону столовой. – Я вернусь через секунду. Разворачиваюсь и спешу из комнаты в гущу учеников снаружи прежде, чем кто-то успевает отреагировать. Несмотря на желание быть невидимой, часть меня расстраивается, что, кажется, никто из мальчиков в нашей компании не заметил моего ухода. Никто из мальчиков не замечает меня, точка. Это неприятно, но я театральная девушка и знаю свою роль. Я не инженю, не красавица, которая пышет жизнью. То Натали. Саммер. А я где-то на грани: таланта, популярности, ума. Я отличница, но учусь в два раза усерднее, чем другие, чтобы не отставать. Единственная причина, по которой я участвую в каждой постановке в школе РХ, – потому что я беру роль, которую другие не хотят: постановщик, помощник режиссера, козел отпущения. Я была секретарем в 10 классе, но то была просто удача: я изобразила наркомана в своей речи, и это выиграло мне голоса. Я знаю многих популярных детей (чирлидеров, спортсменов), но никогда не буду частью их тусовки. Они едва на меня смотрят в коридорах на переменах. То, что я знаю тебя, Гэвин Дэвис, – странная удача, доказывающая, что Дионис меня любит, да продлится долго правление бога театра. Я как раз успеваю съесть пиццу, которую оплатило государство, и вернуться в класс, как звенит звонок. Я вхожу и замираю. Каким-то образом всего за несколько минут черная туча загородила наше солнце. Там Саммер без тебя, ее обычно гладкие каштановые волосы растрепаны. Под глазами темные круги, а лицо красное и опухшее от слез. Маленькая часть меня – злая часть меня – взмывает ввысь. Ты расстался с ней? – Что случилось? – шепчу я, подходя. Энергия команды упала с десяти до нуля всего за несколько минут. Кайл держит Саммер в медвежьих объятиях. Он кажется… пораженным. Я никогда не видела его таким серьезным. Натали пододвигается ко мне. – Это из-за Гэвина, – шепчет она. Мой желудок сводит. Мне не нравится, что она произносит его имя с ужасом на лице. – Что с ним? – Он… – Она качает головой, ее большие карие глаза наполняются слезами. – Он пытался покончить с собой. Слова пролетают сквозь мою голову, снова и снова, как собака, гоняющаяся за своим хвостом. Покончить с собой. Покончить с собой. Звенит звонок, а мы все стоим потерянные. Это не может быть правдой. Люди вроде тебя не кончают с жизнью, пока не станут знаменитыми. Потом – и только потом – тебе полагается употребить слишком много героина, или проехать на дорогой машине слишком быстро по Малхолланд-драйв, или сделать другие вещи, присущие богам рока.