Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 6 из 14 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Все мои друзья-парни сексуально озабочены. Их любимое занятие – придумывать, какое бы порно-имя было у каждой из нас, девушек. Думаю, многие люди в порнографии используют свои вторые имена в качестве первых, а улицу, на которой живут, в качестве фамилии. Таким образом я бы стала Мари Лай. Неудачно (или идеально), знаю. Вы с Кайлом, Питером и Райаном думаете, что то, что я живу на авеню Лай, – это самая забавная вещь в мире. Это практически идеальное имя для порнозвезды. Ты начинаешь смеяться, и, видя тебя таким, я чувствую себя счастливой, так что мне все равно, что вы четверо придумываете мне побочную карьеру во взрослых фильмах. Думаю, если с режиссурой не получится, у меня будет чем заняться. Гэвин Дэвис. Я не могу выбросить тебя из головы. Воздух вокруг тебя изменился, стал тяжелее после того, что случилось. Ты выглядишь старше, словно действительно через что-то прошел. Ты даже не пытаешься прятать свои шрамы. Ты их носишь почти как знак отличия. Боевые шрамы. Мне это нравится. Почему-то ты кажешься мудрым. Словно ты нашел ответ на вопрос, который давно уже задавал. Я хочу знать ответ. Слова, которые я написала тебе две недели назад, обжигают мне пальцы. Я подношу их к губам и внезапно думаю: «Интересно, каково это – поцеловать его». Саммер перешла от страха и грусти к серьезной злости на тебя – она больше не проводит с нами время. Лис, планирующая однажды стать психологом, как ее родители, говорит, что Саммер проходит разные стадии горя. Саммер говорит, что ты ее контролировал, что тебе не нравилось, что у нее есть друзья-парни. Вообще, конечно, это не очень здорово, но надо признать, что она флиртовала с другими. Даже я это заметила. «Он хотел быть со мной все время, – говорит она. – Он хотел быть самым важным». Прости, но я не вижу, что в этом такого плохого. Будь ты моим парнем, не представляю, чтобы я не захотела проводить с тобой каждую секунду каждого дня. Если это безумие, значит, я такая. Носи меня везде с собой. Звенит звонок с последнего урока, вырывая меня из мыслей, возвращая в настоящий момент, который не очень-то счастливый. Хорошо бы как-то пройти этот ход в игре и собрать причитающийся бонус, но колледж, кажется, еще так нескоро. Так что звенит звонок, и мое сердце сжимается. Ненавижу эту часть дня, когда нужно идти домой. Раздается коллективный радостный вздох, когда мистер Денсон говорит: – Делайте свою домашнюю работу или окажетесь без дома. Произнесите вместе со мной: тригонометрия – это хорошо. Мы все стонем: – Тригонометрия – это хорошо. Я понимаю, что не слышала ни слова из того, что мистер Денсон говорил последний час. Такое происходит со мной постоянно. Я погружаюсь в свои мысли и мечтаю целые уроки напролет. «Спустись с небес», – говорит мама. Мой дом всего в несколько кварталах от школы, так что я добираюсь домой достаточно быстро. Плюс: не надо долго идти. Минус: я попадаю домой быстрее, чем хотелось бы, а не хотелось бы попадать туда вообще. Знаете это раздражающее чувство по воскресеньям – воскресную хандру? Вот так по ощущениям и возвращаться домой. Вот так я чувствую себя каждую секунду, находясь в доме моей семьи. Я не совсем уверена, зачем мама меня родила. То есть я не была ребенком-ошибкой, типа «О черт, я залетела». Моя мама хотела меня. Вот почему так странно, что теперь, кажется, я ей не нужна. Я чувствую, словно каким-то образом вторглась к ней, словно у нее и Великана стоят огромный знак «Проход запрещен» и электрический забор вокруг них и Сэма. И я все время врезаюсь в этот чертов забор. Они не хотят меня здесь видеть. Во время самых худших разборок, когда я угрожаю уйти жить к своему отцу-наркоману, моя мама говорит: «Отлично, посмотрим, как тебе там понравится». И я не знаю, что она имеет в виду. Типа «Отлично, мне все равно»? Или она думает, что жизнь с ней намного лучше? И если она это хочет сказать, то разве это типа не так уж сильно впечатляет, что жить с ней лучше, чем с наркоманом? Планка установлена достаточно низко, хочу сказать. Для мамы и Великана я в первую очередь помеха, во вторую – служанка и человек – только в далекую третью. Моя жизнь в доме – бесконечный список заданий. Вот некоторые из них: скрести между плитками в душе, организовать переработку отходов (раздавить каждую банку), поливать газон, вытирать пыль, пылесосить, складывать белье для стирки, готовить ужин, мыть окна (боже упаси, если я оставлю разводы), заправлять не мои кровати, мыть посуду, сидеть с ребенком. Моя мама не переносит грязь. Все должно быть без единого пятнышка, на своем месте, и это моя работа, несмотря на кучу заданий на дом или друзей, которые хотят сходить в кино, погулять. Великан тоже участвует в этом. Например, в мои обязанности входит мыть его машину каждую неделю, и я часто торчу за стиркой его вещей. Мы с друзьями тайно прозвали его Великаном, потому что он весь такой «нюх-нюх-нюх»[6]. Он пьет водку с тоником, и от его голоса по рукам бегут мурашки. Его слово – закон. Наш дом полон криков и слез, стены скрывают правду от соседей. Видите ли, Великан может быть очаровательным. Вне нашего дома он – замаскировавшийся огр, превращающийся в дружелюбного соседа или преданного родителя. Он – бухгалтер в бизнесе, который расходует больше, чем приносит, но его настоящее призвание, думаю, актерская игра: он так замечательно притворяется хорошим человеком. Мы живем в одноэтажном доме с тремя спальнями. Раньше я делила свою комнату со своей старшей сестрой Бет, и вот почему у меня двухъярусная кровать. Я выбрала нижнюю, потому что там чувствуешь себя как в коконе, словно можно спрятаться, когда становится слишком тяжело. Я повесила фотографии друзей на стену возле кровати – смесь фотографий с выступлений и разных снимков из жизни. Там есть один, где ты сидишь на краю сцены и смотришь на меня с ленивой усмешкой. Также есть фотографии моих идолов: Джули Теймур (самого лучшего режиссера всех времен), Уолта Уитмена. А еще там есть моя любимая цитата, которая была на постере над доской у нашего учителя английского в девятом классе: «Медицина, право, бизнес, инженерное дело необходимы для поддержания жизни. Но поэзия, красота, романтика и любовь – то, ради чего мы живем». По сути это девиз моей жизни. Цитата из «Общества мертвых поэтов», из той части, когда Робин Уильямс в классе рассказывает ученикам о Шекспире. Никто не заставлял меня полюбить Шекспира. Я запомнила наизусть почти всю «Ромео и Джульетту». Я понимаю, какими загнанными в ловушку они себя чувствовали, как отчаянно хотели выбраться. В восьмом классе я носила ее везде с собой, читая и перечитывая в свободное время. Моя книжка была достаточно потрепанной, но, наверное, это первая вещь, которую я спасла бы в случае пожара. Страницы хрупкие и уже желтеющие, запятнанные надеждой, вытекающей из моих пальцев – новой девочки в городе в поисках чего-то великого в своей жизни. Помню тот день, когда мы переехали из Лос-Анджелеса. Моя мама и Великан только что поженились, и мы с Бет долго не могли заснуть по ночам и плакали. Было слишком тихо: нам не хватало шума автострады, вертолетов. И запах был странный – навоз и грязь, а также разбитые мечты. Мы составили список всех любимых вещей, связанных с Лос-Анджелесом, и прикрепили на стену спальни. Он до сих пор тут висит: пляж «Венис», кафе «Фифтиз», каток «Пиквик», очередь в «Пинкс», мексиканская еда. Я бросаю свой рюкзак на пол в прихожей дома как раз тогда, когда забегает Сэм. Хоть я и люблю его, но брат, хоть и не по своей вине, вроде моего личного проклятия. Мама уже сказала, что моя (неоплачиваемая, неблагодарная) работа этим летом – сидеть с ним каждый день, весь день, когда я не на работе в «Медовом горшочке». Раньше Бет и я делили эту ношу, но теперь она вся на мне: присмотр за ребенком, работа по дому, груша для битья. Мама использует бесплатный труд, чтобы потратить свое время на «Минеральную магию», косметическую компанию, для которой она организовывает вечеринки, продавая косметику своим друзьями, их друзьям и друзьям из друзей. – Гэйс! – кричит Сэм. У него проблемы с произношением «р». Сэм протягивает ручки, улыбается, и я обнимаю его, поднимаю на руки и кружу. Мне нравится, как он отбрасывает назад голову, и как его смех зарождается где-то глубоко в животе. Прямо сейчас он не мое проклятие: он милый, любимый и вообще единственное хорошее в этом доме. – Грейс! Моя мама уже зовет меня, потеряв терпение, раздраженная. Время работы по дому, я знаю это. Я забрасываю Сэма себе на спину и иду на кухню. Мама занята своим питьевым ритуалом: стакан, лед, вода, долька лимона, один пакетик сахарозаменителя. Положи все в стакан в таком порядке, помешай три раза по часовой стрелке, три раза против часовой стрелки. Она заставляет меня готовить его для нее все время. «Грейс, мне нужна вода». Она даже ради этого зовет меня прийти из комнаты, пока я делаю домашку, словно я какой-то бармен. Однажды она увидела, что я его размешала четыре раза – я грезила о тебе и потеряла счет. Она накричала на меня за то, что я зря потратила лимон, сахарозаменитель и воду во время засухи, выливая содержимое, вымывая стакан и снова ставя его на стол. «Делай заново». – Мне нужно, чтобы ты прополола сорняки на заднем дворе, – говорит она. – Возьми с собой Сэма и приглядывай за ним. Никаких «Эй, как прошел твой день?». Никаких «У тебя много домашней работы?», «Еще кто-то из твоих друзей пытался покончить с собой?». С самой прошлой недели мне хотелось поговорить с ней о тебе, потому что иногда взрослые знают о таком, но она всегда занята каким-то новым проектом, и теперь мне кажется – а зачем? Я ненавижу наши отношения, похожие на йо-йо. Иногда я чувствую, что так близка к маме, словно мы два солдата в траншее, крепко прижимаем ружья к груди, готовые атаковать, когда придет враг. В другие времена она и есть враг. Это моя попытка спасти день, чтобы он не стал худшим:
– Мне нужно сделать кучу домашки по тригонометрии до работы… Она поднимает руку: – Тебе нужно было подумать об этом до того, как ты решила не полоть сорняки на прошлой неделе. Злость кипит под самой поверхностью кожи. Она там, прямо там, где мне надо. Ждет. У меня есть только час на то, чтобы сделать домашнюю работу до вечерней смены в «Медовом горшочке». А теперь у меня и этого нет. – Мам, это нечестно. У меня была работа, а потом нужно было закончить тот большой проект по английскому, помнишь? – Не хочу слышать об этом. Она уже кричит. Многого не надо, чтобы довести ее до этого. Сэм прижимает лоб к моей спине, словно пытается спрятаться. Мама злится все время. Когда она разговаривает со мной, то сжимает зубы рыча. Я слишком взрослая для настоящей порки, но мое лицо, руки, затылок – это все доступно для побоев. Я бы хотела избежать их сегодня. Не хотелось бы ее ненавидеть. – Хорошо, – говорю я внезапно тихим голосом. «Поверженная дочь». Я поджимаю пальцы ног. Смотрю на свои ботинки «Доктор Мартенс». Только в этот раз у меня не получается скрыть свое раздражение. – Я вот настолько близка к тому, чтобы оставить тебя дома. – Мне жаль, – говорю я, раскаиваясь, словно она Иисус, а я прошу отпущения грехов. Если я сегодня пропущу смену, то могу потерять работу. Я просто хочу, чтобы это прекратилось. Эти постоянные стычки изматывают. У мамы три основных состояния: злая, в депрессии, слетевшая с катушек. Под «слетевшей с катушек» я подразумеваю случаи типа того, как она решила перебрать рождественские украшения в июле. В три утра. Я так устала. Когда я пытаюсь объяснить друзьям, как тут ужасно, когда я пытаюсь объяснить им страх, в котором я постоянно живу, страх, что у меня заберут ту имеющуюся чуточку свободы, все это звучит мелочно. Бедняжка я. А я и не хочу их сочувствия. Мне нужен праведный гнев. Мне нужно, чтобы кто-то поколотил во входную дверь, готовый сказать маме и Великану, как им повезло. У меня одни пятерки. Я девственница. Единственный алкоголь в моей жизни – это наперсток вина для причастия, когда бабушка везет меня и Бет в церковь. Я никогда не курила ни траву, ни сигареты и даже не находилась в одной комнате с такими вещами. Я осторожно перехожу дорогу, не прогуливаю уроки, никогда не вру маме. По сути я действительно чертовски замечательный ребенок. Но они этого не видят. Они видят, как кто-то вторгается в их жизнь, которая, мне кажется, была бы намного лучше без меня. «Пожалуйста, не сажай меня под домашний арест». Вот какие слова вращаются у меня в голове снова и снова прямо сейчас. В прошлом месяце меня посадили под домашний арест на две недели за то, что я не помыла главную ванную, которой пользуются мама и Рой, до того, как пойти к Нат домой. Я опаздывала и быстро протерла ее, надеясь, что она не заметит. Но она заметила, конечно же. На нижней части туалета был волос («Ты называешь это ЧИСТЫМ?») и пятнышко плесени между двумя плитками («И ЭТО. Я не слепая, Грейс»). Мое наказание: две недели заключения, которые, как получилось, совпали с проектом по улучшению дома, который организовал Великан. Голос мамы становится безразличным – мое извинение ничего не меняет. – Когда закончишь, тогда можешь идти. – Но ты все еще готова подвезти меня? Торговый центр находится в получасе ходьбы, и мама не разрешает мне получить водительские права, потому что говорит, что это большая ответственность, а я недостаточно взрослая для нее (при этом круглая отличница, девственница и трезвенница). – Посмотрим, как ты справишься с лужайкой. Вот так я собираю по частям свой день, так я цепляюсь за надежду, что успею вовремя и не потеряю свою работу: я киваю, укутываясь в свою кротость, как в плащ. Я переодеваюсь из винтажного платья в стиле 60-х в старые джинсы и футболку, а потом отправляюсь к раздвижной двери, ведущей на задний двор, захватывая с собой Сэма. Я стискиваю его так сильно, что он вскрикивает, и я шикаю на него, злость льется из меня, горячая и быстрая. Сразу же я испытываю вину. Я ничем не лучше своей мамы. – Прости, дружок, – шепчу я Сэму, когда мы выходим на улицу. Я помогаю ему сесть на качели, а потом натягиваю садовые перчатки и принимаюсь за сорняки. Быть семнадцатилетней с родителями-фашистами – отстой. Ты начинаешь чувствовать, что ничто не принадлежит тебе, кроме мыслей в голове и этих крошечных моментов приватности. «Не будь мученицей», – сказала бы мама. Слушайте, я так расстроена не из-за того, что мне нужно выполнить дурацкое задание по дому или посидеть с маленьким братом несколько часов после школы. Дело в том, что все дошло до той грани, когда все плохо все время, так что любая мелочь меня доводит. Иногда хочется, чтобы у меня были разбитые губы или синяки, которые можно показать школьному психологу: сложно объяснить, какая пытка – жизнь в этом доме и как постоянные придирки, работа по дому и крики выжимают из тебя все соки. Раньше, когда на моей коже были следы от ударов Великана, я была еще слишком мала, чтобы знать, что с ними делать. Теперь же мне бы хотелось показать их школьному психологу и сказать: «Видите? Я больше не могу так жить». Я в ловушке, задыхаюсь. Жизнь в этом доме словно тот раз, когда я плавала в бассейне кузины, а большой надувной плот, с которым все играли, накрыл меня. Я застряла под водой прямо под ним и несколько секунд была уверена, что утону. Плохо не все сто процентов времени, но если что-то хорошее случается, всегда есть «но». Я научилась торговаться. Время с друзьями, одежда, билеты в кино, свободный вечер – все это чего-то стоит. Стоит ли веселье вечером в пятницу целых выходных работы по дому или сидения с ребенком? Помню, как однажды Лис пыталась объяснить, что это ненормально и что родители делают приятное детям, потому что хотят этого, потому что любят их. Нет никаких «ты мне должна», никаких «а мне что с этого?». Звучит слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я вырываю сорняки, солнце обжигает спину. Сейчас ненормально тепло, хотя мы привыкли к дикой жаре в этой части Калифорнии: тридцать два градуса, хотя на дворе март. Денег мало, так что внутри не намного лучше. В такие дни мама включает кондиционер только ночью. Слишком дорого держать его включенным весь день. Я делаю перерыв и смотрю на небо – то же самое небо, что и над Парижем. Я на минуту притворяюсь, что я там, иду вдоль Сены. На мне шикарная юбка и блузка, и… Я несу корзинку для пикников с багетом, сыром и вином. И конечно же, я держу за руку бойфренда (Жака? Пьера?). Или, может, я уже в Нью-Йорке иду вдоль Пятой авеню, держа за руку тебя… Мама открывает дверь и кричит мне, чтобы я была внимательной: Сэм ползет слишком высоко по лесенке. Каждые несколько минут мне приходится оттаскивать Сэма то от одного, то от другого: шланг, садовые инструменты, гриль. Я никогда не закончу. Проверяю время на телефоне: 16:15. Моя смена начинается в пять. Я быстро набираю Бет, и моя вечно занятая сестра берет трубку с первого звонка. – Привет, сестренка, – говорит она, и я начинаю плакать. – А-а, – тихо говорит она, – что они сделали в этот раз? Я рассказываю ей, что иду по тонкому льду, как я боюсь, что мама и Великан не разрешат мне поехать в Интерлокен. Я рассказываю о тебе, об уборке сорняков на заднем дворе и том, как я вымотана. – Почему ей нужно все усложнять? – говорю я. – Потому что… Ей тоже сложно. С Роем. Ты же знаешь? – говорит Бет. – Думаю, мама не понимает, как себя ведет.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!