Часть первая Он всегда казался нерешительным. Мягким, безвольным человеком, для которого любое принятие решений виделось чем-то сродни душевной муке или потере почвы под ногами. Я была отголоском его прошлой жизни, острым росчерком пера, однажды испортившим цельную картину натюрморта, и долгое время он предпочитал не вспоминать обо мне. Первенец. Единственный ребенок. Дочь, рожденная в браке, который оборвался ночной аварией в то время, когда он еще мог любить. Так говорила бабушка, так полагала я, а как было на самом деле – не думаю, что когда-нибудь узнаю. Он бежал от меня как чумной, вспоминая о дочери лишь в короткие визиты к матери, и я всегда знала, что нелюбима и нежеланна. Пустой формуляр человеческих отношений, который время от времени требуется заполнять вниманием. Коротким, как галочка или клик «ок!». Клик «ок!» в ответ на осторожное «папа?», и больше ничего. С тех пор у моего отца было много женщин, уютных домов и теплых компаний – где-то далеко от меня в больших городах – но вот семья появилась значительно позже. Впрочем, когда я узнала о ее существовании, отец как раз успел отметить трехлетний юбилей своих отношений. – Познакомься, Настя. Это – Галина Юрьевна Фролова. Мой официальный директор, а в личной жизни – жена. Она о тебе наслышана. – Здравствуй, Настя. – Здравствуйте. – А это сын Галины Юрьевны – Стас, твой сводный брат. Вы с ним почти ровесники, Стас лишь немногим старше, так что мы с Галей очень надеемся, что вы подружитесь. В ответ холодное молчание, и мое робкое: – Здравствуйте… В ту осень дожди лили непрестанно. В нашем северном городке не было никакой возможности избавиться от холодной сырости. Она проникала сквозь стены и окна, забиралась под кожу и гуляла в крови хандрой пасмурного дня. Сначала заболела я, а после, когда погода расшалилась не на шутку, встречая прохожих ледяным ветром и снежным крошевом, с воспалением легких слегла и бабушка. В городе отца мы оказались вдвоем: она в больнице, а я – в новом красивом доме его семьи. Большом, просторном, неприветливом, так непохожем на нашу старенькую маленькую квартиру в городке. То, что этому дому никогда не стать моим, я почувствовала, едва переступив порог. Они стояли в холле – мать и сын, когда отец, выпустив меня из машины, распахнул дверь и ввел свою дочь в дом. Виновато передернув плечами, стянул с шеи шарф, опуская сумку у моих ног. – Ну вот, Галя, мы и приехали. Моя Настя. Моя Настя. Это был первый раз, когда я провела почти два дня рядом с отцом, пусть не в любви, но в относительной заботе с его стороны, и сейчас чувствовала, как под взглядом незнакомой женщины отец вновь отдаляется, улыбаясь ей куда охотнее, чем мне. Своей пятнадцатилетней нелюбимой дочери. Мы с бабушкой всегда гадали: похожа ли новая жена ее сына на мою мать? На меня? Мне казалось, что да. Почему-то в это хотелось верить, глядя на родительские фотографии, где мать с отцом были еще молоды и счастливы. Но нет, действительность легко разрушила наши ожидания. Галина Юрьевна оказалась высокой, крупной и даже полноватой женщиной, с взбитой копной блондинистых волос. С волевым подбородком и взглядом валькирии. Когда этот взгляд остановился на мне – серый, немигающий, внимательно рассматривающий мое поношенное пальто, собственноручно связанную из старой бабушкиной кофты шапку и стоптанные в морозной слякоти нашего городка сапожки, мне захотелось съежиться под ним в комок и расплакаться от чувства одиночества и чуждости этому дому и этим людям. Но вместо этого я раскашлялась, едва не потеряв сознание от неловкости и испуга за свою простуду, так не вовремя напомнившую о себе. – Стас, принеси Насте воды. И помоги уже своей сестре раздеться, хватит стоять столбом! Я помню ту фразу, сказанную хозяйкой дома, очень отчетливо, потому что это был первый раз, когда я отважилась поднять глаза на своего сводного брата. Не от смелости, а от страха, что он действительно решится помочь мне. Этот взрослый темноволосый парень, чей ледяной взгляд больнее всего резанул с порога. И который, я это чувствовала, видел меня насквозь. Он стоял босиком у ступеней лестницы, сунув руки в карманы домашних брюк, и смотрел на меня холодными неприветливыми глазами. – Сестре? – темные брови взлетели вверх в искреннем удивлении. – Мать, ты шутишь? Не вздумай подобное сказать при моих друзьях. Батя, ты где ее откопал? Что, в приюте для беженцев прятал? У нее же взгляд побитого щенка! Батя. Он называл моего отца Батей, тогда как я боялась лишний раз к нему обратиться. Да, мой отец был тихим человеком и потому промолчал, недовольно поджав рот. Затрещина – крепкая, увесистая и звонкая – прилетела сводному брату от его матери. А я все-таки расплакалась, потому что в этот момент поняла, как далеко отсюда мой дом. А еще – что мне абсолютно некуда идти. Он все-таки помог мне раздеться, брезгливо стянув пальто с худых плеч под напряженными взглядами родителей, негромко переговаривающихся в стороне. Думаю, в этот момент мой отец чувствовал себя так же неуютно, как и я, но слова утешения предпочел сказать жене. – Сапоги сама снимай, я тебе не нанимался прислуживать. И вот это старье, что напялила – тоже. Моя мать не экономит на отоплении, а у нас сегодня гости. Не знаю, почему Батя не побеспокоился. На мне был бабушкин кардиган – практичный, теплый и совершенно немодный. В нем я выглядела особенно тощей, если учесть, что всегда была невысокой и щуплой. Но сейчас я бы ни за что не согласилась с ним расстаться, а потому только туже запахнула на груди толстый воротник, сняла сапоги и вновь уткнулась взглядом в обтянутую футболкой спортивную грудь сводного брата, не в силах больше решиться ни на одно действие. – И хватит уже реветь, скелетина. Все равно здесь тебя жалеть некому, – зло бросил на ухо, потянувшись рукой к моей голове, сдернул шапку… и заткнулся, когда по плечам рассыпалась непослушная густая копна темно-русых волос, а я подняла на него глаза. – Стас, покажи Насте, где у нас ванная комната, а после присоединяйтесь к нам с отцом на кухне – ужин стынет! – Спасибо. – Пошли уже… Гостей оказалось четверо – семейная пара и двое детей-подростков, парень и светленькая девчонка приблизительно моих лет. Да, вечер испытаний все еще продолжался, и Галина Юрьевна, увидев меня на пороге кухни за спиной своего сына, постаралась объяснить гостям появление чужого ребенка немного нервно и властно, словно ей кто-нибудь собрался перечить: – Настя. Дочь моего Гриши от первого брака. Вот, поживет у нас, пока свекровь не поправится. У нас места много, а в нынешние времена ребенка одного в городе оставлять опасно, мало ли что может случиться. По Стаське своему знаю: начудит будь здоров или еще ввяжется куда. В этом возрасте за детьми глаз да глаз нужен, и контроль! – И что, Галя, ее мама даже не против? – спросила незнакомая женщина, и все за столом сразу затихли. – Нет у нее мамы, Вера. Только вот Гриша и бабушка. Сегодня я понимаю, что подобный вопрос прозвучал бестактно. Что, держись отец увереннее возле жены, никто бы не осмелился его задать, а тогда… А тогда он ответил, словно дочери не было рядом, бросив на супругу короткий взгляд. – Да, Настя живет с моей матерью, ей так удобнее. Родной дом, школа, друзья, ну, вы понимаете… Пусть так и будет. – Хорошо хоть не сирота, отец есть. Да, есть. Это, видимо, понимали все, в отличие от меня. Но меня никто не спрашивал, и разговор за столом продолжился. Этот день был слишком трудным, очень долгим и тревожным за судьбу бабушки, я просто не привыкла к подобному вниманию. Открытое и с виду дружелюбное, оно было равносильно пытке, и все время ужина я жалась к углу стола, царапая вилкой пустой краешек тарелки, и куталась в кардиган. Стараясь не смотреть в сторону незнакомых подростков и сводного брата, который не спускал с меня неприязненных серых глаз. Все закончилось часа через два, когда Галина Юрьевна, проводив гостей, одобрив суету мужа по уборке стола, сказала: – Как видишь, Настя, дом у нас новый, только два месяца, как отстроили и переехали, не везде успели все устроить и сделать ремонт, так что поспишь-ка ты пока в комнате Стаса. Спальня теплая, с компьютером и ванной комнатой, думаю, там тебе будет удобнее всего. Я даже не успела удивиться, как сводный брат вскочил из-за стола, едва не опрокинув стул. – Что-о?! Нет, мам! Ты ведь не серьезно?! Это же бред! Голос Галины Юрьевны прозвучал неожиданно строго, так, что даже я не усомнилась в ее решении. – Еще как серьезно. – Но, блин! Мам, это же моя комната! И мой комп, и ванная, и вообще… Там все мое! – Поговори у меня еще, собственник! Постыдился бы перед сестрой! – Да какая она мне сестра… Еще одна затрещина удалась мачехе на славу, потому что сводный брат сразу же замолчал. – Да уж, какая есть! Ничего! Поспишь в гостиной на диване! Ты у меня парень не хлипкий, не развалишься. – Все равно комната – моя! Они стояли друг против друга – мать и сын, а я даже не могла спрятаться за спину отца. – Видно, недовоспитала я тебя, Стаська. Ты мне здесь истерики закатывать брось! Я этого не терплю! Так бы и взгрела охламона, только перед Настей за тебя стыдно. В этом доме из твоего – шкура, натянутая на задницу. Ты меня знаешь – не посмотрю, что вырос, так ремнем перетяну, что мало не покажется! – Ну, спасибо, мама. – Пожалуйста! И хорошо бы тебе почаще вспоминать о сыновней благодарности. Особенно когда просишь денег на новый телефон и новые шмотки. – Гриша! Надо же, отец все-таки оказался рядом. – Да, Галя? – Ты-то хоть чего пнем встал, Матвеев? Отнеси уже ребенку сумки наверх! Сколько можно дочь мучить! Комната сводного брата оказалась на втором этаже. Я молча поднялась по лестнице следом за отцом и остановилась у порога чужой спальни, не решаясь войти. Впрочем, отец тоже замялся, не спеша отворять дверь. – Как-то погорячилась Галя насчет спальни, – сказал неуверенно, шумно вздохнув, и посмотрел на меня с грустью во взгляде. – Ну да ладно, входи, Настя. Сказано, здесь, значит, будешь обживаться здесь. С Галиной Юрьевной в этом смысле не поспоришь… Он вошел, поставил сумку у двери, неловко осмотрелся по сторонам… Найдя нужным, включил верхний свет… и ушел, буркнув на прощание негромкое и смущенное: «Отдыхай». Комната действительно оказалась теплой, как и говорила мачеха. Это практически кожей ощущалось после дня в переездах. Небольшой, уютной и какой-то новомодной для меня, пусть и не прибранной, в мальчишеском беспорядке. В старых сапожках ноги промокли, и сейчас, глядя на новый светлый ковер на полу, я вдруг огорчилась, что непременно его испачкаю, если войду. А еще подумала, что не смогу просушить сапожки, а значит, завтра в больницу к бабушке придется идти в мокрой обуви. Я все еще стояла на пороге чужой комнаты, не в силах до конца осознать все со мной произошедшее и набраться смелости войти в спальню сводного брата, когда моего локтя коснулась чья-то рука… Это прикосновение, неожиданно горячее, отозвалось испугом в каждой клеточке моего напряженного в тревоге и страхе тела. Прозвенело паникой в сердце, и навстречу мачехе, ее внимательному серому взгляду, я повернулась, вздрогнув в плечах, поймав ладонью крик на своих губах. – Извините… Она промолчала, но в комнату ввела твердо, обхватив пальцами тонкое запястье. Усадила на кровать, постояв надо мной, и села напротив, отвернув вращающийся стул от компьютерного стола сына. – Настя, послушай… – Да? – от переживания и усталости меня начал бить озноб, но я все равно не могла оторвать руки от колен, чтобы обнять себя и хоть немного согреться. Борясь со стыдом и смущением, подняла на женщину глаза. – Это ты меня извини, девочка. Не так следует встречать падчерицу, но такая уж у нас семья. Да и не умею я вот так, чтобы очень душевно… Все как-то с набега, с наскока получается, не как у людей.