— Это означает, что ты все принимаешь близко к сердцу, — я положил свой стакан в раковину. — Так, завтра рано утром мне нужно быть в спортзале. — Ухожу. Сколько сейчас времени? — она положила остатки печенья в рот и оттряхнула руки. Я проверил цифровые часы на микроволновой печи. — Сейчас 11:11. — О! Загадай желание! — ее лицо засияло. — Что? — Сейчас 11:11, ты должен загадать желание, — она закрыла глаза на пару секунд, ее губы двигались, словно произнося молчаливую молитву. — Ты сделал это? — Нет, — я засмеялся. — Нейт! Поторопись! Загадай желание, — она взглянула на часы и взволнованно хлопнула в ладоши. — Я не хочу этого делать. — Сделай это ради меня. И делай это быстро, пока не стало 11:12. На этот раз настала моя очередь закатывать глаза, но втайне я загадал, чтобы следующий парень, в которого она влюбится, полюбил ее так, как она заслуживала, и она была бы счастлива. Я не закрывал глаза и не шевелил губами, поэтому она понятия не имела, загадал я желание или нет. — Ты загадал? — она внимательно на меня посмотрела. — Да. — Ради меня? — Да. — Что ты загадал? — на секунду ее рот распахнулся. — Хорошая попытка, мисс Катастрофа, — я начал смеяться, пока выходил из кухни. — Даже я знаю, что нельзя произносить желания, если хочешь, чтобы они сбылись, — титры все еще шли по телевизору, и я взял пульт, чтобы его выключить. — О, теперь ты веришь в желания? — она села на диван и сняла свои пушистые тапочки. Нет, — хотел я сказать ей. Я не верю, потому что давно узнал, что желания, молитвы и надежды ничего не значат. Никто их не слушает. Но я не сказал ей не только потому, что она смотрела на меня с моим любимым выражением лица, и я не мог ей сопротивляться, но и потому, что в тот самый момент я услышал шум в холле. Странный и ужасный звук. Затем я услышал это снова — безошибочный звук вопля ребенка. Я посмотрел на Эмми. — Ты это слышала? — Да, — сказала она, натягивая тапочки. — Это ребенок? — Вряд ли. Чей этот ребенок? — мы с Эмми единственные, чьи квартиры выходят в этот холл. — Возможно, кто-то смотрит фильм на сильной громкости, — предположила она. Но потом мы услышали это снова, и на этот раз это был не единичный крик, а жалобный вой, который не останавливался. — Нам лучше посмотреть, — встала она. Я знал, что она права, но у меня было ужасное, болезненное чувство в животе. Эта тревога с раннего возраста превратилась в огромное болото чистого ужаса. Эмми подошла к двери и открыла ее. Затем она ахнула. — Боже мой. — Что там? — парализованный страхом, я не двигался. — Иди сюда. Неохотно я подошел к двери и посмотрел через плечо Эмми на кричащего ребенка, который, очевидно, был оставлен у моего порога. — Боже мой! Какого черта? — Тсс. Он может тебя слышать, — Эмми вышла в холл, и уставилась на малыша, который плакал и размахивал маленькими кулачками. Он был укрыт одеялами и лежал в каком-то автокресле с пластиковой основой и ручкой сверху. Рядом с ним стояла сумка, наполненная белыми, розовыми, а также пушистыми вещами. Меня затошнило. — Боже, — Эмми опустилась на колени рядом с ребенком, и начала шептать утешительные слова. Она сняла с него шапочку и убрала с лица сумасшедшие темные пучки волос. — Это ребенок. — Я заметил, — я прислонился к дверной раме. — Но что он тут делает? — Не знаю, — сидя на коленях, Эмми посмотрела вниз по коридору, но вокруг никого не было. Поднявшись на ноги, она взяла ручку от сидения и, застонав, потянула его, хотя ребенок не выглядел так, будто бы мог весить больше, чем бутылка виски. Она снова уставилась на автокресло, нахмурившись, изучая ручку. Затем нажала на какой-то рычаг или кнопку, и сиденье отделилось от основания. — Ух. Ладно, возьми сумку с сидением и принеси его мне. — Зачем? — я все еще стоял там, держа руки на дверном косяке, как будто хотел заблокировать ей вход. Что, конечно, я и делал. Этот ребенок был предвестником зла. Я чувствовал это. Эмми уставилась на меня, изо всех сил пытаясь двумя руками удержать люльку. Ребенок продолжал выть. — Что ты имеешь в виду? Этот малыш здесь не случайно. Мы не можем оставить его здесь. — Возможно, его просто забыли. Почему бы нам не оставить все, как есть? — Да ну тебя, Нейт, — Эмми закатила глаза. — Он тебя не укусит и не заразит или чего ты там боишься. — Мы даже не знаем, настоящий ли это ребенок. Возможно, это бомба. Он тикает? Эмми уставилась на меня. — Ты совсем рехнулся? Это ребенок, а не бомба. Теперь убирайся с моего пути, чтобы я могла войти. Эта штука тяжелая. Она подошла ко мне, и у меня не было выбора, кроме как отойти в сторону. Когда она вошла, я вышел в холл. Подойдя к лестнице, я осмотрелся. — Эй? — позвал я, и мой голос эхом отозвался в темноте. Там никого не было. Почесав голову, я вернулся к своей двери, и взглянул на переполненную сумку и пластиковую подставку для сидения. Мое сердце сильно колотилось, в плохом смысле. Не будь идиотом, Пирсон. Это просто ребенок. И это, вероятно, простое совпадение, что его оставили у твоей двери. Может быть, даже ошибка. Но я все еще нервничал, когда брал сумку и подставку, чтобы перенести их внутрь. Эмми выпустила малыша из кресла и держала его в своих руках, успокаивая качающими движениями. — Мы должны позвонить в полицию, — сказал я, пытаясь звучать авторитетно, пока ставил сумку и подставку на пол. — Нам нужно выяснить, кому принадлежит этот ребенок. Эмми остановилась, и посмотрела на меня. — Держись, Нейт. Думаю, она твоя. — Моя? Это невозможно! Она снова начала покачивать ребенка, сосредоточившись на его лице. — На сиденье есть письмо с твоим именем. Я не хотел его видеть. Боже, помоги мне, я не хотел. Если бы это был какой-то другой день, возможно, я бы не был так напуган. Но весь день мое подсознание пыталось предупредить меня о чем-то. Сглотнув, я подошел к сиденью и увидел белый конверт. Мое имя было написано на нем черными чернилами. Буквы курсивом. Женский почерк. Я нагнулся, и вытащил рукописное письмо. «Дорогой Нейт, Прости. Я должна была рассказать тебе о ней. Поверь мне, когда я скажу тебе, что для меня она стала такой же неожиданностью, как и для тебя. Я хотела ее отдать, но не смогла. Хотела оставить ее, но тоже не смогла. Мне просто нужен перерыв, ладно? Мне нужен воздух. Обещаю, я вернусь за ней. Она здорова и хорошо кушает, около 120 мл каждые три часа. Ее смесь и пара бутылочек в сумке для пеленок, там же несколько подгузников, салфетки, одежда и пара игрушек. Она может спать в своем автокресле, хотя она не очень хорошо спит. Ей восемь недель. Ее зовут Пейсли. С уважением, Рейчел». Я прочел письмо один, два, пять, десять, двадцать раз. Мне хотелось, чтобы это было ложью. Хотелось отрицать, что когда-либо знал Рейчел. Хотелось притвориться, что не помню, как мы провели сумасшедший уикенд в гостиничном номере в центре города, после того как вышли со скучного семинара по вопросам дохода от налогов.