Прозвенел звонок, и я оглянулась. Хотела убежать, обрадовавшись причине, по которой могу оборвать разговор, но парень снова не отпустил меня. Неожиданно я поняла, что на пустой лестнице мы остались вдвоем. – Настя? Я все еще жду. Сердце колотилось испуганной птицей: было страшно опоздать на урок, и страшно остаться. Я постаралась взять себя в руки и ответить как можно спокойнее. – Я не знаю, есть ли Стасу дело до меня. Думаю, что нет. Но я точно знаю, что ему не понравится, если я стану общаться с его лучшим другом. И… я совсем не знаю тебя, Сергей. – А что, я такой страшный? Несимпатичный? Не нравлюсь тебе? – блондин игриво поднял темную бровь. – Н-не уверена, – качнула я головой. – Совсем-совсем не нравлюсь? Мне не хотелось шутить с ним и очень не нравилось находиться наедине. – Пожалуйста, отпусти. Мне нужно на урок. – Ничего. Скажешь, что ходила к медсестре. У вас, у девчонок, бывают же эти, как их, – трудные дни, – нашелся Сергей. – Никто тебе и слова не скажет, можешь поверить, проверено. Это было слишком, и щеки стали пунцовыми. Никогда еще ни с одним мальчишкой так запросто я не касалась подобной темы в разговоре. Кажется, Воропаев понял, что перегнул с советом. Растерянно поджав губы, согнал с лица улыбку. – Ну, извини, Настя, неудачная вышла шутка. Я тоже волнуюсь, можешь поверить. Не каждый день стою тут, как дурак, назначая свидания. Да отпущу я тебя, не бойся, просто понять хочу. – Что именно? – это было непросто, но я старалась смотреть ему в глаза. – Ты же меня почти не знаешь! – Не знаю, ну и что? Ты мне нравишься, и этого достаточно. Странно другое: почему нравишься? Что в тебе такого особенного, Настя? Я ведь видел тебя в первый день, ну, тогда, когда вы с отцом приехали в дом мачехи. Я помню, какой запуганной и жалкой ты была в своем смешном наряде… Догадался, насколько Стасу твой приезд поперек горла, а ведь он мой лучший друг… Я больше не могла на него смотреть и опустила глаза, чувствуя, как к губам подбирается дрожь. Боясь расплакаться, закусила их сильно-сильно. Сергей какое-то время молчал, как и я, но отпускать меня по-прежнему не спешил. – Я тебе совсем не нравлюсь, да, провинциальная девочка? – спросил с появившейся на лице недоброй ухмылкой. – А ведь я мог пригласить любую другую, не тебя? Неужели мой выбор ни о чем не говорит? Не говорил. И не мог сказать. Я просто не понимала этого парня. – Пожалуйста, у меня урок… – Я буду ждать тебя после уроков за школой, у перекрестка. Пообещай, что придешь. – Я не знаю… не смогу. Мне надо домой. – Тогда и я не знаю, буду ли молчать о том, какая ты. Кто ты и откуда взялась! Я вскинула на Сергея взгляд, и он замолчал. Сглотнув в горле комок, закончил, словно нехотя: – Маринка не скажет, пока так хочет Фрол, она помешана на нем, а вот я… Упс, могу и проговориться. Поверь, твоя спокойная жизнь в школе тут же закончится. Девчонки не простят бедности и того, что ты спишь в комнате Стаса. Особенно когда узнают, как он тебя ненавидит. Да, я знаю, что это так, он говорил мне. Сначала сводный брат, теперь его лучший друг. Мир, в котором жил мой отец, в котором жили оба этих парня, продолжал удивлять жестокостью. Какие игры для себя они придумают завтра? И насколько больнее в этом завтра они ранят меня? Конечно, я не надеялась, что Стас скроет от друга свое отношение к сводной сестре. Он не скрывал его с нашей первой встречи. Но теперь я ни на грамм не собиралась верить Сергею. Не знаю, кто ему нравился на самом деле, но точно не я. А еще… У меня была Дашка, а вместе с ней и Петька Збруев. Мне хотелось верить, что мои новые друзья не отвернутся от меня, даже узнав, в каком смешном пальто и шапке я приехала в их красивый и большой город. Мне все-таки удалось освободить руку. Опустив взгляд на грудь парня, я прижала ее к себе. Больше не хотелось на него смотреть. – Делай, как хочешь, Сергей. – Настя… Но я уже попятилась, поднявшись на одну ступеньку. – Мне все равно. Да, Стас ненавидит меня, твоя сестра ненавидит меня, видимо, ты тоже ненавидишь, раз уж тебе нравится со мной играть. Я не пойду с тобой в кино, потому что мы не друзья и никогда не будем: друзей не высмеивают и не унижают. Можешь рассказать, какой жалкой я была, хоть целому миру. Я не знаю этот город и не хочу знать! Я очень надеюсь, что когда-нибудь уеду отсюда! Я повернулась, чтобы убежать, но он легко вспрыгнул на площадку и загородил путь, но за руку не взял. – Настя, не убегай! – сказал как-то хрипло, и эта остановка стала последней каплей. Ревность, боль, обида – всего этого сегодня оказалось слишком много для пятнадцатилетней провинциальной девчонки. Закрыв лицо ладонями, я крепко зажмурилась, тщетно пытаясь сдержать слезы. Вот теперь я на самом деле была жалкой. – Пожалуйста, пожалуйста, Сергей, уйди. Не знаю, сколько я так простояла, но когда решилась открыть глаза – Воропаев уже ушел. На лестнице было тихо, урок давно начался… Я не могла в слезах вернуться в класс. – Извините, можно я у вас посижу? – спросила, спустившись в холл, у немолодой женщины-гардеробщицы, остановившись рядом с ее диванчиком, и та понятливо кивнула: – Что, деточка, с урока выгнали, да? За поведение? Ну, посиди. Все лучше, чем на улице по курилкам шастать. Она держала в руках вязание, считая петли, смотрела в журнал, и я тут же вспомнила бабушку. Как же мне ее не хватало сейчас! Дашке пришлось сказать, что урок провела в медпункте. В мой прогул подруга не поверила, и на ходу появилась история о головной боли и тошноте. И чудо-таблетке. Хорошо, что Кузнецовой сейчас было не до меня, иначе я сама бы себе не поверила, настолько неубедительно все прозвучало. Петька Збруев за помощь в столовой пообещал ей дать посмотреть какой-то новый фильм, и Дашка весь день без умолку трещала, что терпеть не может боевую фантастику, но раз уж дело коснулось принципа, все равно возьмет и посмотрит. Что она, зря убиралась, что ли? Тем более что Петька (и это по большому секрету) в это воскресенье пообещал прийти к ней домой, чтобы настроить на компьютере какие-то новые видеокодеки. И даже грозился спросить разрешения зайти в гости у ее мамы: ну не дурак ли? – Да и вообще мне кажется, что не такой уж он и бабуин, каким прикидывается. Знаешь, Настя, есть в нем что-то человеческое. Определенно в Петьке было много человеческого – в легком, веселом парне, прощающем подруге любую колкость. Все это я слушала вполуха, соглашаясь с Дашкой, но думала о своем. О том, что случилось сегодня за обедом и после, на лестнице. Почему я оказалась такой слабой? Почему не могла защитить себя? Почему мое сердце, прежде никогда не дававшее о себе знать, зажило собственной жизнью, не желая верить тому, что видят глаза? Что слышат уши? Как я могла подумать, что в этом городе мне будет так же легко, как дома в своей школе с друзьями, которых я знала с детства? Что сводный брат на самом деле примет меня за сестру, как полагал отец?.. Из всех моих ожиданий по приезде оправдалось лишь одно, на которое я не смела и надеяться. В этом большом городе только мачеха тепло приняла в свой дом тощую одинокую девчонку. Даже шапка и стоптанные сапоги не стали помехой. И уж точно она не думала надо мной насмешничать. Я не могла сегодня остаться после занятий на тренировку по чирлидингу и сказала тренеру, что плохо себя чувствую и хочу домой. Кажется, к концу уроков я действительно чувствовала себя неважно. Дашка, фыркнув в кислые лица одноклассниц, утопала следом, даже не придумав своему уходу оправдание. У раздевалки я заметила Стаса и его лучшего друга с сестрой и снова раскраснелась от волнения (вот только не стала смотреть в глаза и опускать лицо). Я ничего не могла с собой поделать: почувствовав сводного брата рядом, мое сердце тут же предательски забилось: боль в груди и не думала утихать. – Что-то наш павлин погрустнел. Полозова его бросила, что ли? – заметила подруга. – Вот был бы знатный ржач! Зато Маринка Воропаева светится, как китайская елка: дешево и ярко. Если бы Фролов сейчас дал добро, уже висела бы на нем звездой! Интересно, – Кузнецова задумчиво скосила взгляд на троицу, – чем бы жила школа, если бы не наши олени с мартышками? Скисли бы все от тоски!.. Ладно, пока, Матвеева, до завтра! – До завтра, Даш! – И скажи уже отцу, пусть купит дочери нормальный телефон, что он как жлоб! Вечно к тебе что в рельсу звонить. Так же глухо! И смотри не разболейся всерьез, а то подведем Альбиночку! У нас выступление на носу и Зимний бал! Телефон у меня и правда работал неважно, иногда отключался, но я ничего не собиралась просить у отца. Без собственного компьютера, аккаунта в соцсетях и «Айфона» я казалась Дашке пещерным человеком, но это не мешало ей со мной дружить. Я понадеялась, что Дашку не услышал Стас. Я была более чем довольна тем, что имела. Мне бы не хотелось никому доказывать, что это не так. Я натянула шапку, рюкзак, надела перчатки и вышла из школы. Побрела центральной аллейкой к проспекту и дальше к остановке, оглядываясь по сторонам. В город медленно, но верно приближался Новый год, декабрь становился суровее, и снег теперь падал на землю лапистый, тяжелый, занося обочины не снежной колкой крупой, а настоящими мягкими сугробами. Вот бы взять и очистить сердце от тяжелой грусти, чтобы снова стало таким же чистым, светлым и легким, как этот снег! Я остановилась и набрала снег в ладони. На солнце он искрился и ослеплял морозной белизной. Подняв руки, подбросила пушистую охапку вверх, глядя, какой красивой метелицей снег опускается под ноги. Рядом засмеялись какие-то школьники, и я, смутившись, отряхнув руки, поспешила к автобусу. Еще немножко, и можно будет спрятать грусть ото всех в своей комнате! За день рекламщики обклеили остановку новогодними афишами, и теперь она пестрела яркими приглашениями на праздничные спектакли и концерты. Я задержалась возле афиш совсем чуть-чуть, и когда села в автобус – с удивлением увидела на остановке сводного брата. Стас никогда не приезжал домой так рано, я знала, что у него ежедневные тренировки по баскетболу и, как ворчала мачеха, неизвестные дела с друзьями. Он редко когда возвращался домой раньше шести часов вчера… Я невольно задержала на нем взгляд, наблюдая, как сводный брат входит на заднюю площадку, бросает сумку на сиденье и опирается плечами на поручень. Запустив пальцы в заснеженные темные пряди, отводит назад от лица длинную челку, отворачиваясь к окну. Конечно, он не подошел и не окликнул меня. Мы всегда на людях вели себя так, словно незнакомы. Вот и сейчас в этом автобусе мы снова были чужими, как будто никогда не смотрели друг другу в глаза, никогда не касались руками и никогда не чувствовали тепла наших тел. Как будто в морозный пятничный вечер не спешили найти друг друга. Но автобус остановился в Черехино, и мы сошли, все еще оставшись незнакомцами. Стас всю дорогу к дому шел позади, заставляя чувствовать, как от его взгляда у меня слабеют ноги и горит затылок. И лишь у ворот отобрал из непослушных рук ключи: – Давай я сам, скелетина. Возишься тут, неумёха… Наши руки соприкоснулись, и пальцы обожгло током. Еще не сразу я увидела ключи, упавшие в снег, а он не сразу подобрал их. Сначала были лица, взгляды и серые омуты глаз. Пронзительно острые, словно сталь, и вместе с тем темные, кипучие на дне, словно в них глубоко-глубоко плескалась боль. Мне вдруг показалось, что ему сейчас было так же плохо, как мне. – Настя? Стас? – мачеха искренне удивилась, увидев нас на пороге дома. Она выглянула из кухни, вытирая руки о фартук, и улыбнулась. Сегодня родители приехали рано, и в доме вкусно пахло: им нравилось готовить вдвоем. – Как замечательно, дети, что вы вернулись. И как неожиданно, что вместе. Отец, дети дома, ставь чайник! – крикнула мужу через плечо и заметила сыну, снимающему обувь: – Стаська, я давно твержу, чтобы ты провожал Настю из школы, нечего тебе в городе до вечера с друзьями шаландаться. Смотри, какая она у нас тростиночка-незабудка, еще обидит кто. Мы молча раздевались. Стас больше не смотрел на меня, но я могла видеть его плечи: на мгновение они замерли от материнских слов. – Лучше бы телефон нормальный купила. Что вы жметесь? Можно подумать, живете с трех копеек. Слава богу, что, в отличие от меня, мачеха не поняла, о ком он говорит. Скрылась вслед за сыном на кухне, коснувшись губами его холодной с мороза щеки. Открыла шкаф, выставляя на стол приборы. – Ничего, со старым походишь. Не дорос еще чужие копейки считать. Вот заработаешь на новый – купишь, а до тех пор и не мечтай! – М-м-м… Что здесь у вас с Батей? Пахнет вкусно. – У нас здесь жаркое и шоколадно-ванильный кекс с миндалем. Пробуем в домашних условиях рецепт нашей пекарни. Настя, девочка, чего стоишь? – окликнула меня мачеха, заметив, что я замешкалась в прихожей. – Мой руки, будем обедать! Потом переоденешься, остынет все! Это было приглашение, и я не смогла отказаться. Хоть наша семья и была небольшой, мы редко обедали все вместе. Оставив сумку в холле, вымыла руки и присоединилась к родителям. Села на свое место возле сводного брата, чувствуя, как от его близости горят щеки. Сейчас они и вовсе вспыхнули огнем, когда он сказал, лениво потянувшись к тарелке с хлебом: – Кстати, мать, насчет телефона. Я не о себе говорил. Ходит, как старьевщица, за тебя стыдно. – А о ком же? – но мачеха уже и сама догадалась. Растерянно смяла в руках салфетку, поднимая на меня глаза. – Деточка, как же так? Действительно, что это мы упустили из виду… Гриша, ну хоть бы ты сказал, что дочери нужно, честное слово! – заметила мужу с упреком. Отец закашлялся, а я смутилась. Я боялась подобных разговоров и не любила. Галина Юрьевна и так не обижала меня, а у отца хватало своих забот: мне не хотелось быть для них еще большей обузой, и уж тем более послужить причиной ссоры. Я постаралась сказать убедительно, но голос все равно прозвучал тихо и неуверенно. – Что вы, Галина Юрьевна! Не надо… Да мне и звонить-то некому, вот разве что бабушке, но мы с папой часто навещаем ее. Я все про нее знаю. Повисла неловкая пауза, в которую я мечтала сжаться в слепой комок и закатиться под стол. Спасибо отцу, что попытался разбавить паузу неожиданно бодрыми словами: