…Все невозможно. Но что же это за страна?! Что бы ни было, интересы Родины, оборонная промышленность, военные секреты, но, господи, что это за страна, которая не позволяет встретиться двум старикам даже в письмах… «…страна!» – подумал Кутельман и испугался… кажется, он впервые в жизни выругался матом, хоть и мысленно. Как только они наконец сели за стол, Фира сказала: – Эмка, расскажи сначала, как прошла защита твоих аспирантов, тебе же не терпится… – На первом месте у него работа, на втором аспиранты, а семья у него на третьем месте, – шутливо, тоном сварливой жены сказала Фаина. Аспиранты были частью «работы», но так звучало драматичней – семья на третьем месте. Ей нравилось говорить, что семья на третьем месте, – это правильно, так и должно быть, а лучше бы на пятом или на шестом… – Один защитился блестяще, а другому кинули два черных шара, нужно посылать работу в ВАК. Ну, ничего, я им покажу, они у меня попрыгают, они у меня как миленькие признают свою предвзятость, свои ошибки… – воинственно сказал Кутельман. Он возился со своими аспирантами, как с детьми, и сейчас был так взволнован, будто это лично ему кинули два черных шара. – Вот видишь, – в пространство сказала Фира. Все поняли, что означало это «вот видишь», – это было сказано Кутельману, но на самом деле не Кутельману, а Илье, и означало: «Вот видишь, жизнь идет, люди защищаются, а ты, когда уже ты?!» – Профессор, у нас тут «первый раз в первый класс» или заседание Ученого совета? – отозвался Илья, и в его голосе прозвучало предостережение, не Кутельману, а Фире, это было «Фира, отстань от меня…». Прежде Фира с Ильей разговаривали друг с другом, а не через посредников, но кандидатская диссертация была больная тема. Илья так и работал в Котлотурбинном. Ему повысили зарплату, после института он был инженер с зарплатой 105 рублей согласно штатному расписанию, а теперь инженер с окладом 110 рублей. Если он защитится, ситуация кардинально изменится – ему дадут старшего научного сотрудника с окладом 140, а то и 160 рублей. Может быть, Фирино страстное желание, чтобы Илья стал кандидатом, неприлично? Стыдно из-за денег портить себе и мужу жизнь. Но разве Фира из-за денег!.. «Я – из-за денег?! – возмутилась бы Фира. – При чем здесь деньги?! Человек обязан расти, развиваться, достигать! Это же для человека ЕСТЕСТВЕННО!.. Что же, Илья до седых волос будет инженером штаны просиживать, это же стыд-позор!» Она действительно считала, что «инженер – кандидат наук – доктор наук» – это естественный жизненный цикл, как биологический цикл «куколка – гусеница – бабочка». Правда, если уж совсем честно, на доктора наук Фира даже в душе не замахивалась, как педагог она понимала – необходимо учитывать материал, с которым работаешь. Все же Илья, любитель преферанса, на мечту «доктор наук» не тянул. Но кандидатом может и обязан стать каждый! Фира была в этом убеждена, и в своих мыслях она не была одинока, вместе с Фирой Резник целая армия технарей, инженеров НИИ, советских интеллигентов средней руки думала: «диссертация, диссертация», мечтала о вожделенной кандидатской степени, – вот такой интеллигентский фетиш, знак, что ты чего-то стоишь. Четыре года Фира спрашивала Илью, четыре года, каждый вечер: «Илюшка, когда ты начнешь?» Со временем в вопросе зазвучали другие нотки. Фира спрашивала: «Это что, только мне надо?! Ты что, сам не хочешь защититься?!» – Фирка, давай лучше по Невскому погуляем, или Эмку с Фаинкой позовем… или сами к ним сходим… – Вот именно, Эмка! Посмотри на Эмку! – с педагогическим напором говорила Фира. Она по-учительски была уверена – положительный пример должен сыграть положительную роль. Но Илья вел себя как самый плохой ученик – не поддавался воспитанию, но и не возражал. Фира не сдавалась, теребила, настаивала, кричала, даже от постели его отлучала – ненадолго, на день-два, Илья над ней подтрунивал, – она так решительно объявляет мораторий на любовь, рукой прочерчивает между ними границу в постели – и не смей ни на сантиметр ко мне приближаться! – и всегда сама же первая переходит границу. Иногда Фира шутила – вечером, когда Лева засыпал, а мама уходила к соседке, подкрадывалась к смотрящему телевизор Илье и рявкала мужу в ухо: «Где диссертация?! Ты что, не любишь меня, что ли?!» Илья смеялся, хватал ее, тянул за шкаф: «Сейчас ты увидишь, как я тебя не люблю!» И Фира таяла, распадалась на молекулы, – «распасться на молекулы» было интимное выражение, означало ее полную готовность к любви, таких интимных слов между ними было много, – и каждой молекулой любила Илью. Какой он красивый, остроумный, обаятельный, настоящий мужчина, она за него жизнь готова отдать! Любовь любовью, но Фира не смирилась – она была не из тех, кто смиряется, кто покорно ждет у моря погоды! Она лопнет, а сделает из Илюшки человека!! Разве это ради денег, это – ЖИЗНЕННЫЙ ПЛАН! Фира заранее все решила, все продумала: две карьеры на семью много, поэтому она и пошла в школу работать, в школе кроме зарплаты есть возможность репетиторства, – она будет работать, зарабатывать и даст возможность Илье защитить диссертацию. Илье нужно было сдать экзамены, кандидатский минимум. Фира вечерами писала билеты по философии, чтобы ему самому не рыться в учебниках, конспектировала Гегеля, Маркса и Энгельса, подсовывала Илье готовые конспекты – глупо было надеяться, что Илья потратит свое вечернее время у телевизора на «Происхождение семьи, частной собственности и государства» или на «Материализм и эмпириокритицизм». Фира даже пыталась выучить английский, – в школе у нее был французский, а Илье нужно было сдавать английский, нужны были переводы технических текстов, «тысячи». Илья постоянно напевал себе под нос песни своего любимого Маккартни, выучил, как попугай, Uncle Albert – и это вместо того, чтобы переводить технические тексты?! Говорить Фира, конечно, не научилась, но хотя «тысячи» снились ей по ночам, недурно справилась с переводами. Если бы можно было, она бы английский и философию из себя вынула и в его голову положила! Но Илюша у нее такой… особенный, ласково-ускользающий, вымыливался из ее рук, нежно говорил: «Фирка, завтра…» «Завтра?! – угрожающе шипела Фира. – А что СЕГОДНЯ?!» Илье не приходило в голову расхрабриться и решительно сказать: «Я не хочу». Не хочу диссертацию, не хочу быть как Эмка. Ему не приходило в голову попытаться хотя бы мягче, в форме предположения, сказать: «А МОЖЕТ БЫТЬ, я не хочу диссертацию», даже такая беспомощная попытка была немыслима – настолько было очевидно, что Фира права, а он двоечник. Он только иногда ласково огрызался: «Фирка, я твоя педагогическая неудача» – и уточнял: «Самая большая педагогическая неудача, самая красивая, самая сексуальная неудача…» А Фира, между прочим, хороший педагог, Фире Зельмановне Резник давали самые сложные классы, к примеру восьмые, никто не мог с ними работать, а она справлялась, и не только строгостью и силой, а красотой, улыбками, блестящими глазами. В каждом классе по 40 подростков, и Фире с ними легко, и все хулиганы у нее по струнке ходят, а с одним Ильей не может справиться! Но ведь параллель восьмых классов на самом деле не такое уж важное дело, – если она не справится, кто-то другой возьмет. А Илья – это муж, если она не справится, кто его возьмет? Он без нее пропадет. Кандидатский минимум Илья сдал, Фира добила, но с диссертацией пока никак… ну не может она написать за него диссертацию! Написать не может, но может, чередуя нежность и строгость, заставить, направить. Итог Фириных четырехлетних трудов был не блестящий, но обнадеживающий: философия – четыре, английский – четыре, специальность – четыре, и все это было – любовь. …Раздался звонок, потом еще и еще один, – звонили сразу во все звонки. Фира возмущенно фыркнула – что за наглость, – вышла в коридор, через минуту вернулась, объяснила: – Близнецы из первого подъезда, ДОЧКИ. Надо же, отец большой начальник, а они бегают без присмотра, по квартирам ходят… Стоят на площадке, заглядывают в дверь – а Лева выйдет?.. Оч-чень бойкие девочки. Как они с Левой познакомились?.. Девчонки не стеснительные, сами и познакомились, во дворе, и в гости пришли. Удивились, что в квартиру столько звонков, нажали сразу на все. – Бедные партийные сироты никогда не видели коммуналку, – усмехнулся Илья. Отец девочек, первый секретарь Петроградского райкома, этим летом получил квартиру в Толстовском доме. Теперь каждое утро во дворе стояла черная «Волга», такие «Волги» в народе называли членовозами. Сам начальник – человек еще не старый и, кажется, НЕ НЕПРИЯТНЫЙ. Во всяком случае, выходя из своей черной «Волги», здоровается, улыбается… А вот жена у него неприветливая. – Это Алена с Аришей?.. Что вы им сказали? – взволнованно привстала Таня. Алена самая красивая девочка во дворе, в классе, в мире, она как немецкая кукла с золотыми волосами и огромными голубыми глазами. Ариша – ее сестра, этого уже достаточно, чтобы быть особенной. Алена с Аришей обе особенные, неудивительно, что они хотят дружить с Левой. …А с ней не хотят. – Сказала, что мы обедаем, у нас праздник в честь Левы и Тани. А одна из них, которая повыше, говорит: «А можно нам с вами обедать, у нас тоже праздник, мы с Левой в одном классе», – удивленно пересказала Фира. – … Да уж, эти дети воспитанием не блещут. Мы с их родителями даже не знакомы, а они «можно с вами?»… Таня сникла: Алена с Аришей в одном классе С ЛЕВОЙ, а ее вообще не заметили! Илья подмигнул детям: – Таня, Лева, у меня для вас кое-что есть… Илья обожал дарить подарки и всегда устраивал из этого целое представление: прятал подарки, рассовывал по углам записки с указаниями, дети должны были искать. В этот раз в кухонном шкафу лежали два набора чешских фломастеров. – Пошли, дети… дети, кричите ура, у вашего папы бура, – приговаривал Илья, уводя детей. – Вечно ты пересыпаешь свою речь картежными поговорками… Ладно, идите ищите подарки, – разрешила Фира и посмотрела на Фаину заговорщицким взглядом, словно запускала ее: «Давай начинай». Фаина с готовностью вступила: – Эмка, мы тут с Фиркой подумали – а что, если ты возьмешь Илюшку к себе? В целевую аспирантуру? Будешь его научным руководителем?.. – Илюшка просто застоялся, расслабился, вся эта жизнь в НИИ его затянула – колхозы, отгулы… – вступила Фира. – Ты же знаешь, как Фирка за него переживает… – поддержала Фаина, и все это стало похоже на отрепетированный спектакль. Эммануил Давидович, конечно, знал, – живя общей жизнью, как они жили, невозможно было не знать, как важна была для Фиры Илюшина защита, – и не знал, НАСКОЛЬКО важна для Фиры была Илюшина защита. Все же они встречались только за столом, только в приподнятом праздничном настроении, – как будто из года в год приезжаешь отдыхать в один и тот же курортный городок, кажется, что жизнь там – только море и солнце. Но в каждом доме шла своя жизнь, чужая жизнь, про которую невозможно знать все до самого последнего, стыдного. Откуда Кутельману за Фириной лучезарной улыбкой увидеть все ее «Илюшка, Илюшка, давай, Илюшка!..», как будто он спортсмен и никак не может взять высоту или как будто он скотина, а она его погоняет… – Эмка, отвечай быстро, пока Илюшка с детьми возится… – строго сказала Фира. – Но я… – замялся Кутельман. Фира посмотрела на него взглядом «никаких “но я”». – Но Илюшка… – пробормотал Кутельман, и Фира посмотрела на него взглядом «никаких “но Илюшка”». – Но ведь, не говоря обо всем прочем, у меня уже есть договоренность о новом аспиранте… и это, не говоря обо всем прочем… Илюшка сам не захочет ко мне! Он не знаком со сложным математическим аппаратом… Ты не сможешь его заставить! – бессильно вскричал Кутельман. Фира с Фаиной засмеялись, – Фирка НЕ СМОЖЕТ ЗАСТАВИТЬ?! – и Кутельман улыбнулся, развел руками. – Ну, сказал глупость, извините, девочки. Но есть одна по-настоящему важная вещь. Если Илюшка пойдет ко мне в аспирантуру, он автоматически получает секретность. Он не сможет даже в Болгарию поехать… не говоря уже о капстране… он никогда не сможет увидеть Париж… А ведь он полжизни отдаст за Париж, он мне говорил… Зачем же мы будем?.. – Подумаешь, Болгария, подумаешь, капстрана… где Париж, а где мы?.. – отмахнулась Фира. – Диссертация важнее… Кутельман машинально, стараясь скрыть смущение, потянулся к хрустальной салатнице. – Эмка! У тебя почки! – Фира встрепенулась, посмотрела возмущенно. – Тебе нельзя винегрет, там соленые огурцы! Я уже месяц отучаю тебя от соленого и острого, а ты – винегрет! Ты что, забыл про пиелонефрит, ты что, хочешь приступ?! – Я больше не буду, – пробормотал Кутельман. Фира не сказала больше ни слова об аспирантуре – принялась наводить на столе порядок, переставлять салатницы, собирать использованные салфетки, но Кутельману было совершенно ясно, что у него вскоре будет новый аспирант. И Фире было совершенно ясно, что теперь все наконец-то будет хорошо. Как же ей раньше не пришла в голову эта мысль! Подумай она три года назад, что Эмка может быть Илюшкиным научным руководителем, за сегодняшним обедом они обсуждали бы Илюшину защиту! А не каких-то чужих людей! – Я выйду на минутку?.. – по-ученически попросился Кутельман. – Пойду… покурю. Он зашел в туалет, как всегда мгновенно удивился запаху – не грязного туалета, а какой-то неопределяемой коммунальной дряни, взял с полочки коробок спичек и консервную банку, которую здесь использовали как пепельницу, взглянул на себя в криво висящее на стене зеркало и снова удивился, как будто увидел незнакомца, – какое печальное лицо… Прочитав письмо, отец будет страдать. Он старый человек и навсегда испуган – тюрьма, лагерь, годы неработы… Он сойдет с ума, будет метаться между страхом за сына и желанием хоть на мгновение припасть к своим. Отец не понаслышке знает, что чувствует человек, которого лишают математики, лишают любимой работы, он понимает, ЧТО для его сына работа… Несправедливо, что к концу жизни человек должен сделать выбор – прошлое или будущее, сестра или сын, зная, что выбора на самом деле нет. Кутельман представил отца так ясно, словно тот стоял рядом, смотрел на него робким – может быть, все-таки можно? – и понимающим взглядом – нельзя… Придется взять все на себя, избавить отца от мучительных сомнений. Кутельман зажег спичку и улыбнулся – как все-таки человек одинок… в комнате, за столом его жена и самые близкие друзья, а он как заговорщик сжигает письмо в туалете в консервной банке, и поговорить с ними нельзя, – такие вещи не обсуждают, и такие решения принимают в одиночку. Он еще раз совестливо проверил себя – нет ли здесь лукавства, не подыграл ли он себе, приняв решение в своих интересах? Кажется, все логично, но отчего же так стыдно, так безумно стыдно, как будто отнял конфету у ребенка? …«Я стыжусь, значит, существую, – подумал Кутельман, перефразировав знаменитое “Я мыслю, следовательно, существую”, и зажег спичку. – … Бедный папа». Бедный, бедный папа… Англичанину – он придет за ответом послезавтра – передать на словах от себя: Давид Кутельман жив, есть сын, внучка Таня, но поддерживать отношения невозможно. Подчеркнуть, что это не отец отказался – это его, только его решение, и ответственность на нем. Пусть Ида простит. …Фразу «Я стыжусь, значит, существую» придумал не Кутельман, это была фраза Владимира Соловьева, русского философа, который послужил прообразом Алеши Карамазова и на смертном одре молился за евреев и читал псалом на иврите. Кутельман о запрещенном философе Соловьеве даже не слышал, а про стыд просто совпало – совестливые оба. За чаем все вместе, вчетвером, обсуждали, как достать билеты на премьеру «Мольера» в БДТ, – Фира с Фаиной встанут в очередь за билетами вечером, а ночью Илья с Эмкой будут стоять в очереди посменно, полночи Эмка, полночи Илья. «Я могу всю ночь…» – азартно предложил Илья, но все одновременно покачали головами – нет. Потом вдруг Фира выскочила из-за стола, бросилась за шкаф и вернулась в новом пальто и покрутилась перед столом под восторженные возгласы мужчин и Фаинино «Я тоже такое хочу, дай померить!». Потом Фаина примерила пальто, Фира спрятала пальто в шкаф, закрывая шкаф, нежно погладила рукав и принесла пирог с капустой, потом обсуждали повесть Искандера в «Новом мире» «Сандро из Чегема», потом фильм «Калина красная». Можно ли поверить в то, что вор-рецидивист изменит свою жизнь под влиянием любви простой хорошей женщины, и вообще, имеет ли смысл надеяться на то, что возможно изменить, перевоспитать взрослого человека, – Фира одна была за перевоспитание и спорила со всеми так яростно, как будто не о фильме, а о себе, и потом опять позвонили в дверь. – Три звонка. Это уже к нам, – Фира побежала открывать, вернулась, давясь смехом. – Опять близнецы. Теперь за Таней приходили. Упорные!.. Открываю дверь, стоят, – а Таня выйдет?.. Таня вскочила, счастливая, уже готовая убежать, отставила торт, на ходу спросила: