Вот что делает с человеком сельское житье. С приездом Джентльмена механизм словно сильно встряхнули. Рычаги заскрипели, фигурки покачнулись, и прочертились новые желобки, а потом движение продолжилось, тихо и гладко, как прежде, только добавилось новых сцен. Мод теперь не ходила к дядюшке читать ему вслух, пока он занимался. Она оставалась в своих комнатах. Мы с ней шили, играли в карты или шли гулять к реке или к тисовым деревьям — смотреть на могилы. А что касается Джентльмена, то он вставал в семь и завтракал, лежа в постели. Еду ему приносил Чарльз. В восемь он приступал к работе с гравюрами мистера Лилли. Мистер Лилли сам присутствовал при этом и давал советы. Над своими картинками он трясся не меньше, чем над книжками, и даже выделил Джентльмену особую комнату для занятий, правда, она оказалась еще темнее и теснее, чем библиотека. Полагаю, гравюры были старые и жутко ценные. Я их ни разу не видела. И никто не видел. У мистера Лилли и у Джентльмена были ключи, они запирались там, а когда уходили, закрывали комнату на замок. Работали они до часу дня, потом им приносили второй завтрак. Мы с Мод завтракали в одиночестве. Молча. Она порой вообще не притрагивалась к пище, сидела и ждала чего-то. Потом, в четверть второго, собирала рисовальные принадлежности — краски и карандаши, бумагу и картонки, деревянный угольник — и складывала их в определенном порядке, чтобы держать наготове. Мне не разрешалось помогать. Если кисть падала на пол и я поднимала ее, она снова все сгребала в кучу — бумагу, карандаши, краски, угольник — и принималась раскладывать заново. Я поняла, что мне к этим вещам лучше не прикасаться. Можно только смотреть. А потом, когда часы били два пополудни, мы обе начинали прислушиваться. Ровно через минуту входил Джентльмен, чтобы преподать ей очередной урок. Вначале занятия проходили в гостиной. Он клал на стол яблоко, грушу, рядом ставил кувшин с водой, а потом стоял и кивал, пока она зарисовывала все это на картонке. Кисточкой она махала так же умело, как лопатой, но Джентльмен брал ее мазню и, держа на вытянутой руке, кивал или, прищурившись, изрекал: — Говорю во всеуслышание, мисс Лилли, у вас определенно выработался стиль! Или: — Прошел всего лишь месяц, а какой прогресс в линиях! — Вы правда так считаете, мистер Риверс? — спрашивала она, заливаясь краской до самых ушей. — А по-моему, груша слишком плоская. Может, мне еще поработать над перспективой? — Перспектива, конечно, пока хромает, — отвечал он ей на это. — Но ваш талант, мисс Лилли, важнее техники. Вы видите самую суть. Мне страшно рядом с вами стоять! Боюсь, от вашего взора не укроется то, что я так долго и тщательно пытался скрывать. Так или примерно так он говорил, сперва громко и уверенно, но постепенно голос его становился все тише, все доверительнее, он даже начинал запинаться и придыхать, а она делалась похожей на куклу из воска, которую поставили слишком близко от огня. И принималась с новым усердием срисовывать фрукт, но вместо груши на сей раз получался банан. Тогда Джентльмен говорил, что света маловато или что кисть никуда не годится. — Если бы я мог свозить вас в Лондон, мисс Лилли, показать мою мастерскую! Это уже была сказка, которую он сочинил про себя: богемная жизнь в Челси, в собственной мастерской... Он сказал, что знаком со многими интереснейшими художниками. — И художницами? — спросила Мод. — Конечно, — отвечал он. — Разумеется, не все обязаны разделять мое мнение, у людей ведь разные вкусы. Посмотрите сюда: эту линию надо провести тверже, увереннее. И он подходил к ней и клал свою руку поверх ее руки. Она оборачивалась к нему: — Не скажете ли мне, что вы имеете в виду? Вы можете говорить откровенно. Я не ребенок, мистер Риверс! — Вы — нет, — отвечал он тихим голосом, глядя ей прямо в глаза. — В конце концов, — продолжал он, — убеждения мои достаточно скромны. В том, что касается женского пола и основ миропорядка. Но есть нечто, мисс Лилли, чем должен обладать только ваш пол. Она насторожилась: — Что же это, мистер Риверс? — Это свобода, — ответил он тихо, — свобода. Она застыла, потом качнулась. Стул под ней скрипнул, от этого звука она вздрогнула и отдернула руку. Подняла глаза к зеркалу, заметила, что я смотрю на нее, и вспыхнула. Джентльмен тогда тоже стал смотреть на нее в зеркало — она окончательно смутилась и потупилась. Он перевел взгляд с нее на меня, потом опять на нее. Потом выпрямился и погладил усы. Она тронула кисточкой натюрморт и вскрикнула: «Ой!» Капля краски стекала с груши, как слеза. Джентльмен успокоил ее, что ничего страшного, что она и так сегодня изрядно потрудилась. Он подошел к столу, взял настоящую грушу и протер ее. У Мод среди карандашей и кисточек лежал маленький перочинный ножик, он взял его и разрезал грушу на три сочащиеся дольки. Одну отдал ей, другую взял себе, а третью, стряхнув с нее капли, протянул мне. — Кажется, почти совсем поспела, — сказал он и подмигнул мне. Он куснул свою дольку. Капельки сока блестели в его бороде, как росинки. Он рассеянно облизнул пальцы, я последовала его примеру. Мод рискнула запачкать свои перчатки и откусывала потихоньку, задумчиво глядя в пустоту. Каждый думал о своем: о тайне. О настоящей тайне, не о пустяках каких-нибудь. Слишком многое было поставлено на карту. Когда я, оглядываясь назад, пытаюсь разобраться, кто что знал и чего не знал тогда и кто кого обманывал, я вынуждена бросить это дело — потому что голова идет кругом. В конце концов он сказал, что пора учиться писать с натуры. Я сразу смекнула, к чему он клонит, — к тому, чтобы водить ее в парк, в самые глухие места, и там учить уму-разуму. Думаю, она тоже догадалась. — Как вам кажется, сегодня будет дождь? — спросила она озабоченно, стоя у окна и глядя на тучки. Был конец февраля, на дворе холод собачий. Но, помнится, я говорила, что с приездом мистера Риверса в доме все оживилось, так что даже природа, казалось, сменила гнев на милость. Ветер стих, и окна перестали дребезжать. Небо, прежде серое, прояснилось, засияло синевой, лужайки стали зелеными, как бильярдное сукно. По утрам, когда мы гуляли с Мод вдвоем, я шла рядом с ней. Сейчас, конечно же, с ней рядом шел Джентльмен. Он иногда предлагал опереться на его руку, она хоть и не сразу, но соглашалась. Думаю, после того как она походила под ручку со мной, ей было легче на это решиться. Правда, шагала она как статуя, но он все-таки придумал способ приблизиться. Он все ниже и ниже склонял к ней свою голову, так что уже почти касался ее лица. А то делал вид, что отряхивает пыль с ее воротника. Сначала меж ними оставалось некое свободное пространство, но оно стремительно таяло, почти совсем исчезая, когда они соприкасались рукавами или край ее юбки обметал его брючину. Я все примечала, потому что шла за ними следом. Несла коробку с красками и кисточками, деревянный угольник и табурет. Иногда они уходили далеко от меня и, кажется, вовсе обо мне забывали. Потом, вспомнив о моем существовании, Мод оборачивалась ко мне: — Как вы добры, Сью! Вы не устали? Мистер Риверс говорит, еще четверть мили — и все. Мистер Риверс всегда так говорил. Он не спеша вел ее по парку, объясняя, что ищет уголок поживописнее, а сам все увереннее прижимал ее к себе, все жарче нашептывал, — а я тащилась следом со всем их барахлом. Конечно, без меня они бы вообще никуда не выбрались. Предполагалось, что я слежу за тем, чтобы Джентльмен вел себя как подобает. Я и следила. А также следила за ней. Иногда она смотрела на него, но чаще — себе под ноги, и то цветок какой приметит, то листик, то птичку — и радуется... И когда такое случалось, он оглядывался на меня и улыбался мне хитрой улыбкой, но, когда она взглядывала на него, лицо его снова становилось невозмутимым. Глядя на них, всякий бы сказал, что он любит ее. Глядя на них, всякий сказал бы, что она его любит. Но еще сказал бы, что она боится — боится своего чувства. Поэтому он должен был соблюдать осторожность, действовать не спеша. Он ни разу не дотронулся до нее, разве что подставлял локоток на прогулке да направлял ее руку, когда она рисовала. Он склонялся над ней — посмотреть, как она подбирает краски, его дыхание смешивалось с ее дыханием, и прядь его волос касалась ее теки... Но, придвинься он ближе, она бы отдернулась. Перчаток она не снимала. Наконец он выбрал удачное место у реки, и она начала писать пейзаж, каждый день пририсовывая все новые камышинки. По вечерам она спускалась в гостиную — почитать вслух ему и мистеру Лилли. Перед сном капризничала, порой капала в чашку снотворные капли, порой вздрагивала во сне. Когда это случалось, я обнимала ее за плечи, и она замирала. Я успокаивала ее — ради Джентльмена. Потом нужно будет поддерживать ее во взвинченном состоянии, но пока что моя задача — успокаивать ее, красиво одевать, ухаживать за ней. Я мыла ей волосы уксусом и расчесывала до блеска. Джентльмен входил в ее комнату, смотрел на нее, кланялся, а потом говорил: «Мисс Лилли, с каждым днем вы все прекраснее!» — и я понимала, что это чистая правда. Но понимала и то, что этот комплимент предназначался не столько ей — потому что она ничего не сделала, — сколько мне, потому что я все это сотворила. О подобных мелочах я сама догадывалась. Говорить в открытую он не мог, зато устраивал настоящую пантомиму, поводя глазами, улыбаясь заговорщицки. Мы ждали, когда удастся побеседовать с глазу на глаз, но случая все не представлялось, и я уже почти отчаялась, как вдруг Мод, в своей невинности, сама нам эту встречу и устроила. Просто как-то утром она увидела его в окно. Она стояла, прижавшись лбом к оконному стеклу, глядела во двор и вдруг произнесла: — Вон мистер Риверс гуляет по лужайке. Я подошла к ней посмотреть — действительно, он расхаживал по травке и курил сигарету. Было очень рано, солнце едва поднялось, и по лужайке тянулись длиннющие тени. — Правда, он высокий? — спросила я, искоса поглядывая на Мод. Та кивнула. От ее дыхания стекло запотело, и она протерла его перчаткой. Потом вскрикнула: «Ой!», как будто с ним что случилось — упал, например. — Ой! Кажется, у него сигарета погасла. Бедный мистер Риверс! Он внимательно смотрел на черный кончик своей сигареты, даже подул на нее. Потом похлопал по брючным карманам: искал спичку. Мод еще раз для верности протерла стекло. — А теперь, — сказала она, — он не может зажечь ее! У него спичек нет? Не может быть! А ведь уже било полчаса, минут двадцать назад. Ему скоро к дядюшке идти. Нет, у него нет спичек — в карманах нет... Она посмотрела на меня, заламывая руки, как будто у нее сердце разрывалось от горя. Я сказала: — От этого не умирают, мисс. — Но бедный мистер Риверс, — не унималась она. — О, Сью, если вы поторопитесь, вы можете отнести ему спичку. Смотрите, он прячет сигарету. Как он, должно быть, страдает! У нас спичек не водилось. Маргарет всегда носила их с собой в переднике. Когда я напомнила об этом Мод, она сказала: — Тогда возьмите свечу! Что угодно возьмите! Хоть уголек из камина. Ой, а можно побыстрее? Только прошу, не говорите ему, что я вас послала! И можете себе представить? Я послушалась. Сбежала вниз на два лестничных пролета, зажав в руке каминные щипцы с горящей головешкой — для того лишь, чтобы кому-то было чем прикурить! Можете себе представить, чтобы я это сделала? Ну да, ведь я теперь служанка, не имею права отказываться. Джентльмен увидел, что я иду к нему по траве, разглядел, что я несу, и рассмеялся. Я сказала: — Все нормально. Она послала меня передать вам это, чтобы вы зажгли сигарету. Сделайте вид, что вам приятно, она за вами наблюдает. Но если хотите, можете и о нас поговорить. Он даже головы не повернул в мою сторону, только поднял глаза к ее окну. — Хорошая девочка, — хмыкнул он. — Слишком хорошая для вас, как я понимаю. Он улыбнулся. Но так, как господа улыбаются слугам: снисходительно. Я представила, как Мод глядит на нас сверху вниз, туманя взволнованным дыханием холодное стекло. Он спокойно поинтересовался: — Как наши дела, Сью? — Неплохо, — ответила я. — Думаешь, она любит меня? — Думаю, да. Любит.