Синьора Эвелина оставалась в «Вилла Радьоза» до самого Нового года. Поскольку в ее палате была свободная диван-кровать, администрация больницы разрешила детям оставаться на ночь. Пообщаться с мамой им почти не удавалось, потому что, принимая снотворные таблетки, она по большей части спала, но они не оставляли ее ни на минуту, даже в буфет за булочками и бутербродами ходили по очереди. И во время визитов Тамары кто-то из них оставался в комнате. Перед тем как заснуть, Коломба по обыкновению подумала: «Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, Филиппо. Спокойной ночи, граф Райнольди. Позаботьтесь там, пожалуйста, о Карлито. Возьмите его на ручки, покачайте, утешьте. Я знаю, папа, что это не твой сын. Но он наш брат. Спой ему одну из тех песенок, которые так смешили Лео, когда он был маленьким. Спой ему ту колыбельную, которой Дьюк научил маму, чтобы петь для меня, – да, про принца карабали. Только для Карлито принца нужно заменить на принцессу». Коломба не понимала, как такое возможно, что за все время пребывания жены в больнице Риккардо Риккарди ни разу не пришел ее навестить. И даже ни разу не позвонил. – Предвыборная кампания! – оправдывала его Тамара Казе. – Нужно ковать железо, пока горячо. Такого высокого рейтинга у него до сих пор еще не было. Люди сочувствуют, переживают. Опросы показывают, что, если бы выборы были завтра, ваш отец набрал бы семьдесят пять процентов голосов. – Он нам не отец, – механически отвечала Коломба. Ее по-прежнему беспокоило состояние матери: та продолжала молчать и смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом. «Риккардо меня ненавидит» – это была единственная фраза, которую им время от времени приходилось от нее слышать. На экране телевизора, стоявшего на старинном комоде рядом с кроватью, брат и сестра могли утром и вечером созерцать своего отчима, произносившего предвыборные речи в духе Каррады. Как и раньше, они были направлены против иностранцев, но теперь становились все более ядовитыми. «Сейчас все мы должны быть вместе с ним. По вине приезжих, установивших свои порядки в доме его жены, он лишился сына, о котором так мечтал», – драматически провозглашала Камилла Гальвани из гостиной «Сюрпризов и слез». Ночью кто-то написал пульверизатором на стене Упрямой Твердыни: ЧЕРНЫЕ УБИЙЦЫ, ВЫ ЗА ЭТО ЗАПЛАТИТЕ! Лео и Коломба узнали об этом из выпуска новостей на канале «Амика». Анонимные авторы граффити были представлены в нем героями и выразителями всеобщего негодования. Похороны Карлито, которого они продолжают называть Джанриккардо, транслировались по каналу «Амика» и «Телекуоре». Белый гроб, весь покрытый цветами, – маленький, как коробка для куклы, – несли вдвоем Мильярди и тибурон. «Несчастная мать не может присутствовать на похоронах, потому что еще находится в стенах клиники», – заунывными голосами объясняли телекомментаторы. Неужели они не знают, что маме никто ничего не сказал о похоронах? И нас двоих никто даже не спросил, хотим ли мы там присутствовать. Почему? Ведь мы уже не маленькие и можем решать такие вопросы сами. Похоронили его в желтой распашонке, которую связала Пульче. Откуда я знаю? В сумке, которую мы с тетей Мити передали для мамы, не хватало только ее. И еще петушка из вой лока. Может быть, кто-то – медсестра или сам Большой Джим (все-таки он его отец) – в последний момент вложил ему в руки игрушку. Бедный Карлито! Американский петушок-талисман не принес ему счастья. Глава пятая Теперь Коломба каждый день звонила «девчонкам» из автомата в коридоре. Они тоже не могли объяснить странного поведения Риккардо Риккарди. – Казалось, так был в нее влюблен! – говорила тетя Мити. – Да и сейчас – в интервью – выглядит таким несчастным отцом и заботливым мужем. И при этом пяти минут не может найти, чтобы забежать в клинику. – Думаешь, он зол на твою мать из-за того, что ребенок родился мертвым? – негодовала тетя Динучча. – Из-за порока в развитии? Но разве Эвелина в этом виновата? Если уж искать виновного, то это он загонял ее вусмерть со своими выборами. А Пульче, с которой они тоже часто разговаривали по телефону, говорила: – Надеюсь, твоя мама решит с ним расстаться. Это не человек, а какой-то монстр. В Упрямой Твердыне все страшно переживают из-за смерти твоего братика. Если бы Эвелину можно было навещать, мы все уже у нее побывали бы. Даже Липучка рвется из дома: вчера исцарапала всю входную дверь, пока кто-то ей не открыл. Думаю, попробует отыскать клинику и проникнуть внутрь. Хорошо еще, что по улицам Милана не бродят куры. Коломба не смогла удержаться от улыбки, представив себе курицу, караулящую Липучку за углом небоскреба. – А этот мог бы проводить целый день у ее постели, – продолжала Пульче. – Так нет же. Впрочем, чего еще ожидать от преследа и в придачу каррадиста? Я думала, что хоть в последний день Большой Джим появится, чтобы забрать маму домой. Или, если у него нет времени, пришлет Доната с мерседесом. Вместо этого Тамара сложила мамины вещи в чемодан, вызвала такси и проводила нас в Упрямую Твердыню. Мама поднималась на третий этаж сама, но была похожа на сомнамбулу или, как сказал Лео, на зомби. На лестнице мы не встретили никого из жильцов. От Пульче я знала, что они сняли с дверей все новогодние украшения и что в эту ночь ни у кого из них не будет ни праздничного ужина, ни петард. Войдя в квартиру, мы увидели, что в кабинете горит свет, и услышали голос Мильярди, говорившего по телефону. – Мы дома! – громко объявила Тамара. Навстречу нам вышла только Клотильда. Она взяла мамин чемодан и, не говоря ни слова, отнесла его в спальню. Там нас ждал еще один сюрприз. Все вещи Большого Джима исчезли. Дверцы шкафа были распахнуты, и внутри висели пустые вешалки. Его комод тоже опустел. – Риккардо меня ненавидит и не хочет иметь со мной ничего общего, – сказала мама абсолютно бесцветным голосом. – Он ушел навсегда. – Ну что ты говоришь, Эви, – поспешила возразить Тамара. – Он просто перебрался на несколько дней в гостевую комнату. Тебе нужен покой и режим. А у Риккардо немыслимое расписание. Сейчас самый разгар предвыборной кампании, ты же знаешь. До выборов осталось двенадцать дней. Это вовсе не значит, что твой муж тебя разлюбил. Не понимаю, зачем Тамаре отрицать очевидное. – Тогда я буду спать с мамой! – воскликнул мой брат, кладя на кровать сумку со своей пижамой, принесенную из клиники. «Почему бы и нет», – подумала я. В конце концов, Лео всегда был в семье младшим. Может быть, ему удастся хотя бы отчасти заменить собой малыша, пока мама не утешится. «Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, Карлито. Спокойной ночи, Филиппо. Спокойной ночи, граф Райнольди», – свернувшись калачиком под одеялом, пожелала Коломба. И вдруг услышала, как «пикнул» телефон. Первой ее реакцией было накрыть голову подушкой. «Да пусть этот червяк говорит что ему вздумается! Хотя…» Любопытство все-таки победило. С обычной осторожностью – теперь она стала в этом деле экспертом – Коломба подняла трубку и приблизила ее к уху, сразу узнав голос тибурона. – Не смей даже думать о разводе! – говорил Каррада. – Сейчас это просто невозможно. Ты забыл, что наша партия защищает традиции и семейные устои? Вот выберут тебя, тогда поговорим снова. – Ладно. Но я не могу оставаться под одной крышей с этой… с этой… – С твоей женой. Если ты переедешь к себе на виа Монтенаполеоне, кто-нибудь из журналистов обязательно пронюхает. Представляешь, какой будет скандал? – Короче, что ты от меня хочешь? Что я, по-твоему, должен делать? – Быть с ней пообходительней и убедить как можно скорей появиться перед публикой рядом с тобой. Если похнычет немного, тем лучше. Наша ставка на эмоции подняла твой рейтинг и шанс на победу. – Сомневаюсь, что смогу снова сыграть роль любящего мужа. Она нанесла мне такой удар, что… Изменить, и с кем! Если бы это всплыло… Коломба наморщила лоб и сильнее прижала к уху трубку. Но Каррада ответил спокойно: – Слушай, я никогда не испытывал симпатии к этой драной кошке. И согласен, что, если бы стало известно, кого она выродила, это было бы для нас катастрофой. Но прежде чем говорить об измене, надо подождать анализа крови и теста на ДНК. – По-моему, эта макака одной своей физиономией все уже доказала, – отрезал Риккарди. – В своем роде эта «макака» была очень даже ничего, – ухмыльнулся Каррада. – И я бы на твоем месте поостерегся пока так говорить. Может оказаться, что ты действительно ее отец. Ты же слышал гипотезу Лулли. Не исключено, что это торнатаз. Риккардо Риккарди сделал глубокий выдох. – К счастью, ее уже нет. – К счастью, ее видели только двое: Лулли и акушерка, – вторил ему Каррада. – Их молчание обойдется тебе в немалую сумму. Хорошо еще, что роды проходили в частной клинике. Если бы я не был ее владельцем, кто мог бы нам гарантировать, что эти двое не купятся на уговоры какого-нибудь желтого журнала или одного из наших политических противников? Достаточно предложить им больше твоего, и новость была бы у всех на устах. Надо благодарить судьбу, что скорая не отвезла твою жену в обычный роддом. А раскошеливаться по мере необходимости будешь сам. Ну и что там – измена или торнатаз – это тоже не моя проблема. Дальше они обсуждали еще, как вести себя Риккарди, чтобы жена согласилась по-прежнему показываться с ним на публике. До выборов двенадцать дней, и каждая минута предвыборной кампании стоит дороже золота. – Не думаю, что с этим будут проблемы, – сказал под конец Риккардо Риккарди. – Я для нее царь и бог. Что попрошу – все сделает. Когда я повесила трубку, щеки у меня горели так, как будто температура подскочила до сорока. То, что я услышала, ничего не проясн я ло. Тол ько наоборот. Что за порок разви ти я был у Карлито? И если даже он был уродом, как тот несчастный человек-слон из фильма, то почему Мильярди решил, что мама ему изменила и что это было бы крахом его предвыборной кампании? Еще: все-таки этот уродец был мальчиком или девочкой? «К счастью, ее больше нет», – сказал Риккардо. Но «макака» может относиться как к девочке, так и к мальчику. И это странное слово, которое взял откуда-то профессор Лулли, – что оно значит? Я никогда и ни от кого его не слышала. Торнатаз? Как оно пишется? И при чем тут ДНК? Может быть, торнатаз – это какая-то наследственная болезнь? Кстати, почему они ничего не сказали о результатах аутопсии? Я подошла на цыпочках к стеллажу и заглянула в словарь, которым мы пользуемся в школе. «Торнатаза» там не было. И «та́рнатаза» тоже.