И пусть пахнет от Арея брагою, да ныне тверез. — Не надобно… давно так? — Давно. Уже и ноги затекли, уж не ведаю, смогу ли встать. Да только ноги — малая плата. И не жалею… сидела пока, думала все, как оно мы жить бы могли, если б… — Простишь? Он не вставал. Глядел снизу вверх. Разглядывал. И боязно стало. Чего увидит? После царицы-то… а невеста его небось собою хороша. Не бывает, чтоб некрасивая боярыня. А может, она навроде Велимиры нашее? Лицом бела, волосом темна… или светла… главное, что кожа у нее гладенькая и мягонькая, будто шелковая. Что нет на руках у нее мозолей, что махонькие оне, будто бы дитячие. И сама-то она, птичка дивная, с ирия слетевшая… …шелками шьет. Беседы ведет умные… иль не ведет, но и молчит так, что в словах нужды нет. Прежде-то что? Прежде Арею на боярынь заглядываться смыслу не было, а ныне… милостью царской… — Ты видел ее? — спросила, и сердце сжалось болезненно. — Не видел. И видеть не желаю. — А ну как красива? — Глупость. — Он все же сел, за голову руками держась. — Что эта сволочь мне подмешала? — Самогону, — с самым серьезным видом отвечала я. — В самогон же. Арей кривовато усмехнулся. — Какое коварство… Славушка, мне… мне и вправду стыдно. Я, когда ко мне с этой грамотой пришли… отказался ведь. Мне не нужно было это наследство, веришь? — Верю. — Я не хотел ввязываться в грызню эту… а… какой из меня боярин? Раньше, может быть… раньше спал и видел, чтоб он меня признал. А как признал… они ж знали про завещание. С самого начала знали. Отец не так глуп был, чтобы в доме оставить эту треклятую грамоту. И кому он ее вручил? Не важно, главное, что этот кто-то решил, что ему выгоднее не исполнять последнюю волю, а боярыню приструнить… Арей поскреб лоб и поморщился. — Чешется… скребусь, что шелудивый… я все гадал, почему она просто от меня не избавилась. Молвы людской побоялась… как же… не позволили… не забрали, оставили будто бы во власти, а убить… нет, убей она меня, мигом бы следствие учинили… а ушла, и вот, пригодился. Наследничек. Я только вздохнула. Кажному боги по силам его посылают. Так бабка сказывала, да только откуда силы-то взять? …и как придушить тихий голос, что нашептывает, будто все к лучшему? Что не пара я Арею. И не была парой, что пусть и носил он простые одежи, что звался рабыничем, а растили его будто боярина. Я же… Я просто Зослава из Больших Барсуков. …и сколько книг ни прочту, собою ж остануся. …другое дело, боярыня. Царская племянница, ежель подумать, благословением Божини отмеченная. Глянет Арей на нее и разом позабудет про все обещания. — Может, если б меня не было, придумали бы… и сговор — это еще не свадьба, Зослава. Отказаться… царицам не отказывают. Только это слабая отговорка. Я должен был… должен… Он дернул себя за темную прядь. — Собирался взять тебя и в храм… идиотский план. Думал, что если быстро обвенчают, то… а Кирей… я понять не могу, почему с ним пошел? Я ведь не пью. Вообще не пью… не умею… ничего, очнется дядюшка, я уж спрошу, как оно все вышло… скажи что-нибудь. — Что? — Скажи, что я дурень. — Дурень. — Я смахнула со щеки слезу. А от не буду плакать. Не буду, и все тут. С чего? Все живые, здоровые, при милостях, чтоб их… — И что недостоин тебя. — Точно дурень. — Я ж и говорю. — Он усмехнулся. — Мне другая не нужна. Я… Зослава, пожалуйста, поверь. — Верю. Он тряхнул головой и, вытащив из-за голенища маленький ножичек, полоснул себя по ладони. Алая руда полилась на траву. — Я, Арей, клянусь силою своею, что не будет у меня другой жены, кроме Зославы, внучки берендеевой… …надобно было остановить. Я б успела. Я б сумела. Удержала. Но не стала. Он ведает, что творит. А я? Я ведаю? — Так оно надежней. — Арей стряхнул капли крови и руку порезанную протянул. — Залечишь? Разве ж можно было отказать ему? Тою ночью спалося мне беспокойственно. Полночи ерзала, не способная улечься, то на один бок лягу — мулько. То на другой перевернуся, а все одно никак. Будто не перина подо мною пуховая, но матрац тонюсенький, соломою набитый. И колется. И зудит с того шкура. И не солома то, а совесть моя, которая взяла и к ночи, будь неладна, очнулася. А ну как не получится у меня с моим последним женихом поладить? И пойду за него замуж? Что будет? Я-то, может, притерплюся, небось не первая и не последняя, кого против воли отдавали. А Арей? Он клятву принес и лазеек в ней не оставил. И будет ему выбор, или одинцом оставаться, ожидаючи, когда ж супруг мой, чтоб его до сроку Морана прибрала, преставится, или клятву рушить и силы лишаться. Нельзя было так. Не из обиды, не из жадности, не из жалости к себе, несчастной… нельзя. Да только слово вылетевшее не поймаешь, в клетку не запрешь. И кровь пролитая в жилы не вернется. Так что лежи, Зослава. Спи. И глаза все ж закрылися. Упала я будто бы в болото, но не то, не снежное, знакомое до тошноты. Нынешнее со снегов свободно. Зелено. Пухло. Поросло мелкою травкой, которая в народе пустозвонкой зовется, а по-научному если — шейхцерия. Бесполезная она и вредная даже. Ее топленики и болотники по трясинам и топям расстилают, чтоб зеленели они да солнцу глаза не мозолили, а то выжжет еще. А я вот стою. И чую, что под ногами — глыбь глыбокая. Варухнуся и ухну в нее, следов не сыщут. На помощь звать? Так кто отзовется. — А ты попробуй, девонька, — раздался знакомый такой старушечий голосок. — С тебя ж не убудет. Оглянулася… …стоит давешняя старуха, сгорблена и космата, волосья седые из-под платка черного выбиваются, свисают до самое травы, которая под ногами старушечьими, в лапти худые обутыми, гнется, что кланяется. — Доброго вам дня, бабушка, — сказываю, а у самой-то зуб на зуб не попадает. Страшно. Потому как сон сну рознь. Иные-то не выпускают, и тогда отходит человек в этом самом сне, а прочие лишь кивают печальственно, мол, сердце не выдюжило.