— Нипочем не поймают! — заверил ее сын. — Я учился на крановщика в Бордо, а подъемный кран взял напрокат под вымышленным именем в Безансоне! Это башенный кран «Макси MD 345» фирмы Potain, настоящее чудо техники, управлять им легче, чем моей развалюхой! Завтра фирма его сама заберет. Ни о чем не беспокойся, мама. В тот же вечер он открыл свою «тетрадь мщения» и перечеркнул фотографию сестер Гийо. И с превеликим удовольствием написал под ней большими красными буквами: 11. Любовь В 1967 году Пьер-Ив Лелюк жестоко унизил Путифара перед всем классом и самой инспектрисой и сильно подпортил ему карьеру. Десять лет спустя сестры Гийо заставили его пережить истинный кошмар наяву — чудо еще, что без свидетелей. А Одри Поперди… ей он был обязан самым большим в своей жизни горем. Было это в 1988 году. Первые погожие майские дни всех выманили из дому. Люди беспечно фланировали по бульварам, по аллеям парков, по берегу реки. Влюбленные прохаживались рука об руку, улыбались друг другу и целовались на уличных скамейках. Путифар — тот гулял один-одинешенек, когда уже вечерело. Брел, понурив голову, стараясь не глядеть по сторонам: зрелище чужого счастья порой может причинять боль. Придя домой, он накрывал стол к ужину, который его мать тогда еще в силах была готовить. За столом, случалось, они вспоминали старое доброе время, когда жив был Путифар-отец, или Робер рассказывал, как прошел день в школе, но по большей части оба ели в молчании, сидя перед открытым окном. Однажды вечером мадам Путифар нарушила это молчание: — Знаешь что, Робер… — Да, мама? Она замялась. Преувеличенно тщательно отерла губы. — Да, так вот, если ты вдруг… я хочу сказать, в случае, если ты встретишь… кого-то по тебе… ну, в общем, молодую женщину… Годы твои такие, что пора бы и жениться… Путифар, которому шел сорок седьмой год, покраснел до ушей. Впервые на его памяти мать затронула эту щекотливую тему. Он жалостно пролепетал: — Но, мама, я… никого я не встретил… я… — Знаю, Робер. Просто я хочу, чтобы ты знал: если такое случится — что ж, я не против. Ты же видишь, я и одна прекрасно управляюсь. Разумеется, лучше, чтобы вы жили не слишком далеко, вот и все. — Ну… ладно, — ответил он в некоторой растерянности. — Но, клянусь тебе, пока что… Тем разговор и кончился. Однако начиная с этого вечера Путифар только о том и думал. Думал весь остаток весны, думал все лето. И все еще думал, когда настало 1 сентября 1988 года. Как и каждый год, директор собрал весь преподавательский состав в учительской и начал с официальных представлений. — В этом учебном году, — сказал он, — в наших рядах пополнение: прежде всего позвольте представить вам мадемуазель Эньерель, которая будет вести четвертые классы. Добро пожаловать, мадемуазель! Присутствующие разом повернулись к белокурой молодой женщине, которая улыбнулась всем сразу необычайно милой улыбкой и сказала: — Меня зовут Клодина… Путифара словно молния поразила. То было мгновенное озарение: это ОНА! Больше он не слышал ничего, что говорили его коллеги и директор. Их речи сливались для него в отдаленный и неинтересный звуковой фон. Все утро он только и делал, что ловил взгляд голубых глаз Клодины Эньерель. Чем больше он на нее смотрел, тем сильнее пленялся. Ее стройная фигура, изящные кисти рук, ее манера поправлять выбившийся локон, щуриться, улыбаться, ее походка — все в ней нравилось ему до невозможности. Лет ей, прикинул он, тридцать пять или около того. И директор назвал ее «мадемуазель»… «Не увлекайся, — одергивал он себя. — В конце концов, у нее, может быть, жених есть… Ты не знаешь, свободна ли она…» Несмотря на все усилия, разум не повиновался ему, а закусил удила и понес, как взбесившийся конь. В последующие дни он не осмеливался заговорить с ней, но ловил обрывки разговоров. Так он узнал, что новая учительница снимает в городе маленькую студию, что у нее нет машины, а есть кошка. Однажды она спросила, что здесь можно найти интересного в выходные. Все это достаточно ясно указывало на то, что молодая женщина живет одна. Жизнь Путифара, всегда такая размеренная, вдруг всколыхнулась. Теперь он был одержим одним желанием: видеть ее, быть рядом с ней, слышать ее голос, вдыхать ее аромат. Четверги казались ему пустыми, а выходные — невыносимо длинными. Он больше не мог читать. Лишился сна и аппетита. — Ты бы к доктору сходил, — советовала мать. «Не к доктору я хочу», — думал он. В канун Дня Всех Святых вдруг ливануло как из ведра. Путифар только было выехал со школьной парковки, как увидел мадемуазель Эньерель, которая пережидала дождь под козырьком крыльца. Он локтем открыл боковое окошко: — Вы без зонтика? Она рассмеялась: — Ну да! Представляете, каждый день таскаю его с собой, а сегодня как раз и забыла! — Давайте подвезу! Пять секунд спустя она уже сидела рядом с ним, едва верящим своему счастью. Дождь лупил по крыше машины, так что говорить приходилось очень громко, и это было весело. Все произошло так быстро, что Путифар даже не успел оробеть! — Вы далеко живете? — прокричал он. — Нет! Я покажу дорогу! Он завел мотор и безуспешно попытался включить дворники. — Не работают? — спросила она. — Работают, но только в хорошую погоду! — объяснил Путифар. — Это как с вашим зонтиком… Он хорошенько саданул кулаком по приборному щитку, и черные щетки зашмыгали по ветровому стеклу. — Надо же, теперь таких «ситроенов» почти и не встретишь… — Еще бы! Моя машина — вся в хозяина: редкая птица! Она засмеялась, а он не мог надивиться собственному остроумию и раскованности. Он бы с радостью так бы все и ехал, хоть на край света, со своей прелестной пассажиркой. Остановились у ее дома. — Ну вот, приехали. Спасибо вам, вы меня правда выручили. Без вас я бы промокла до нитки. — Да не за что. До завтра, увидимся в школе. — До завтра! Встречаемся в школе! Ее улыбка была настолько многообещающей, что его захлестнуло счастье. Она побежала к своему подъезду, прикрывая голову портфелем, а в дверях обернулась и спросила знаками: — Может, зайдете, выпьем по стаканчику? — Нет, в другой раз, — ответил он тоже знаками. — Обещаете? — спросила она. — Обещаю! — ответил он, и оба рассмеялись над своей пантомимой. На обратном пути он чувствовал себя так, словно ему пятнадцать лет и он влюблен в первый раз в жизни. Между тем как все их коллеги были на «ты», они неделю за неделей обращались друг к другу на «вы». У них вошло в привычку по средам гулять вместе после уроков. Он показывал ей разные живописные уголки города, в окрестностях они выискивали романские церкви, которыми она интересовалась. Они бродили по паркам, сидели в кафе… Вскоре молва уже недвусмысленно связала их, и в одно ноябрьское утро на доске объявлений обнаружилась, напоказ всей школе, следующая надпись, небрежно накаляканная карандашом на листке бумаги: «Путифар + Эньерель = любовь». Донельзя смущенный, он в тот же вечер открылся матери, которая уже и без того о чем-то догадывалась. Она пришла в восторг и осыпала его поздравлениями, словно он объявил ей, что на днях свадьба. — Погоди, мама, погоди, — попытался он умерить ее пыл. — Пока еще ничего такого… ничего определенного… По поводу надписи на доске объявлений старушка высказалась так: — Чтобы пресечь всякие толки, лучше всего дать им основание! — Ты это о чем, мама? — Ты должен объясниться, Робер. — Объясниться? — Да, ты должен сделать ей предложение. И чем скорее, тем лучше. Тогда все заткнутся! — Но, мама… Ты не хочешь сначала с ней познакомиться? — Я доверяю твоему выбору, Робер. По тому, что ты рассказываешь, мне представляется, что она чудесная девочка. Потом долго разрабатывали стратегию. Мадам Путифар велела подать ей травяной чай в спальню и, возлежа на подушках, принялась подробнейшим образом инструктировать сына. Сидя у нее в ногах на вышитом покрывале, Путифар почтительно внимал. Тем не менее он не раз с сомнением перебивал ее: — А ты уверена, что и теперь так делается? — А как же! — утверждала она, обмакивая печенье в питье. — Это, знаешь ли, вечное! Твой бедный отец так вот меня и заполучил. Никакая женщина не устоит, сынок, я тебе гарантирую. В результате три дня спустя Робер Путифар с замиранием сердца вошел в лучший в городе ювелирный салон. — Я хотел бы заказать кольцо… обручальное… — Конечно, месье, пожалуйста. Присаживайтесь.