— Но что с ней случилось? Где она сейчас? — тихо спросил Уоррен. — Кстати… — опомнился он, — от удара дубинкой столько крови не бывает… — Да и зачем ему вообще убивать ее? — задала вопрос Пегги, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. — Просто нелепость! Ни за что не поверю! Вы меня пугаете! И… и потом, откуда он добыл чистое постельное белье? Где она и зачем… Да нет, вы ведь просто пугаете меня, да? — Спокойно, детка! — Уоррен, не сводя взгляда с койки, крепко сжал ее руку. — Не знаю, зачем он это сделал и на что рассчитывал, когда перестилал постель. Но лучше все снова застелить. Осторожно поместив трубку на край дрожащего умывальника, Морган подавил отвращение и склонился над койкой. Пятна крови были еще влажные; он старался не прикасаться к ним. Морган был напряжен, словно натянутая струна, но мозг его работал четко, как часы; такое бывает по утрам, сразу после пробуждения, когда все чувства еще притуплены… Он почти не удивился, когда услышал, как между матрасом и переборкой что-то звякнуло. Обмотав руку уголком простыни, Морган пошарил на полу… — Лучше не смотрите сюда, старушка, — предупредил он после паузы. — Красивого тут мало. Прикрыв находку своим телом, так чтобы ее мог видеть только капитан Валвик, Морган осторожно вытащил руку из-под койки. На ладони у него лежала опасная бритва — прямая, старомодная и закрытая, хотя было видно, что совсем недавно ею пользовались. Она была немного больше обычного размера, искусной и хрупкой работы, с ручкой такой причудливой формы, что Морган отер с нее кровь, чтобы рассмотреть получше. Рукоятка оказалась выточена из материала, похожего на черное дерево, и с одной стороны украшенная тонкими серебряными пластинками и белым фарфором. Вначале Морган решил, что на рукоятке — замысловатая табличка с именем, но, оттерев кровь, увидел, что там изображена мужская фигурка в полный рост, размером дюйма в три, а под ней крошечная пластинка, на которой написано слово «Воскресенье». — Я снаю, — заявил капитан Валвик, посмотрев на бритву. — Она ис напора — семь штук, по отной на каштый тень нетели. Я такие уше фител раньше. Но шшто там са фикурка, похоше на шелофека? Тонкая фигурка, выполненная в серебряном, черном и белом цветах, оттенялась забавным полосатым средневековым костюмом, вызвавшим у Моргана неясные ассоциации с гравюрами Доре. Хирург, врач… Нет! Цирюльник! В кулаке фигурка сжимала бритву. Но особенно нелепо выглядела голова фигурки, напоминающая череп, с повязкой на глазах. Так что цирюльник был… — Слепой, — объявил Уоррен, смотрящий через его плечо. — Уберите ее, Хэнк! Спрячьте! Слепой… смерть… цирюльник… воскресенье… конец недели. Кто-то воспользовался бритвой, потом потерял или забыл ее здесь. Уберите! Вот, выпейте. Морган посмотрел на зловещую, выпачканную кровью композицию. Перевел взгляд на дверь, затем на выкрашенное в белый цвет основание койки, смятые в комок простыни и запятнанное кровью одеяло. Снова попытался представить девушку в желтом платье, лежащую на койке при слабом свете ночника. Тихо открывается дверь… Так кто же эта девушка и где она сейчас, наверное завернутая в окровавленные простыни, которые были здесь прежде? До дна моря пять миль. Тело, скорее всего, никогда не найдут. Морган обернулся к друзьям. — Да, — сказал он, — сегодня ночью здесь побывал Слепой Цирюльник. Глава 9 НА СВЕЖУЮ ГОЛОВУ Когда стрелки на циферблате походного будильника Моргана, стоящего в изголовье его койки, показали половину девятого, он очнулся от крепкого сна. А разбудили его звуки немузыкального баритона, фальшивившего во всю мочь. Кто-то горланил популярную песенку «Дом на гребне волны». Видимо, из-за этого мерзкого голоса Моргану перед пробуждением виделись кошмары. Он открыл глаза, услышал в коридоре бодрый, резкий и неприятный гонг, зовущий на завтрак, и вспомнил, где находится. Утро вселяло надежды на лучшее. Его каюту, выходящую на шлюпочную палубу, заливало солнце; иллюминатор был открыт, и теплый морской ветерок с солоноватым привкусом раздувал занавеску. Снова вернулся пьянящий май. В стекле иллюминатора отражалась искрящаяся на солнце вода. «Королева Виктория» спокойно вспарывала водную гладь. Морган глубоко вздохнул, ощущая душевный подъем и огромное желание съесть яичницу с беконом. Потом кто-то бросил в него ботинком, и он понял, что в его каюте находится Уоррен. Уоррен сидел наискосок от него, на диванчике под иллюминатором, и курил сигарету. На нем был белый фланелевый костюм, легкомысленная синяя куртка и галстук игривой расцветки. Бурно проведенная ночь никак не отразилась на его внешности; не было заметно и особой подавленности. Волосы Уоррена, не заклеенные лейкопластырем, снова были гладко зачесаны назад. Увидев, что Морган проснулся, он небрежно ему козырнул: — Как дела, генерал? Вставайте же! Смотрите, какое прекрасное утро! Даже наш старый морской жук, капитан, наверное, сегодня будет в хорошем расположении духа. Все сраженные морской болезнью понемногу выползают из своих нор и говорят, что, пожалуй, съедят чего-нибудь — совсем немножечко. А-ах! — Он сделал глубокий вздох, выгнул грудь, заколотил по ней кулаками, а потом с ангельским добродушием поклонился. — Умывайтесь и спускайтесь завтракать. Сегодня важное утро в жизни нескольких человек, включая капитана Уистлера. — Верно, — согласился Морган. — Займитесь чем-нибудь, пока я приму ванну и оденусь. Держу пари, весь корабль гудит от слухов по поводу событий прошедшей ночи? Насколько я помню, мы изрядно пошумели на палубе. Уоррен ухмыльнулся: — Это точно. Не знаю, как такое происходит, но на этих морских лоханках существует своего рода беспроволочный телеграф — все всегда всё узнают, пусть даже и в несколько искаженном виде. Однако до сих пор я успел услышать всего две версии случившегося. Когда я утром вышел из каюты, то оказался свидетелем того, как старушка из 310-й скандалила со стюардессой. Она буквально рвала и метала. Уверяла, будто шестеро пьяных матросов всю ночь голосили у ее иллюминатора и жутко спорили насчет жирафа; она даже собралась пожаловаться капитану. Еще я повстречал на прогулочной палубе двух священнослужителей — они совершали утренний моцион. Один из них рассказывал другому какую-то очень запутанную историю — я почти ничего не понял. По его мнению, дело в том, что у нас в трюме находится секретный груз — клетки с хищниками, но капитан и команда скрывают это, чтобы не тревожить пассажиров. Вчера ночью, в шторм, клетки открылись и бенгальский тигр чуть было не выбрался на свободу, хорошо, моряк по кличке Старый Морж загнал его обратно в клетку. Причем вооружен отважный Старый Морж был только бутылкой из-под виски. Настоящий храбрец, добавил рассказчик, хотя ругался он просто ужасно. — Ох, да перестаньте! — взмолился пораженный Морган. — Вы мне не верите, а это абсолютная правда! — пылко заверил его собеседник. Лицо его слегка омрачилось. — Послушайте, Хэнк. Вы… больше ничего не придумали по… ну, по тому, другому делу? — Фильму? — Да к черту фильм! Буду с вами откровенен. Так или иначе мы его вернем. Нет, я имел в виду… ну, вы понимаете, то, другое. Прямо мороз по коже! Если бы не… кое-что да не желание, когда я схвачу подлую мерзкую вонючку… — Прекратите, — попросил Морган. В дверь постучал стюард и сообщил, что ванна готова, как обычно. Морган облачился в халат и вышел в продуваемый ветерком коридор. Проходя мимо двери, ведущей на палубу, он осторожно приоткрыл ее, высунул голову и полной грудью вдохнул свежий утренний воздух. Его обдуло теплым ветерком. На горизонте вставало солнце, окруженное длинными розовато-белыми лентами облаков. Море переливалось из зеленого в темно-серый цвет, кое-где белели барашки волн. Писатель посмотрел вперед, на нос корабля, то высоко вздымающийся вверх, то падающий вниз, на сияющие белизной каюты, на красножерлые дымовые трубы и медные ободки иллюминаторов, буквально горящие на солнце. Потом услышал, как монотонно разбиваются о нос корабля волны, как плещет за бортом вода, и понял, что это хорошо. Все хорошо. В эту минуту он даже испытал мимолетный прилив нежности к капитану Уистлеру. Бедняга! Сейчас он, наверное, прикладывает к глазу сырое мясо и вздыхает, так как не в состоянии спуститься к завтраку. Старый добрый капитан Уистлер! Моргану даже пришла дикая мысль: отправиться всем вместе к капитану и поговорить с ним по-мужски. «Послушайте, капитан, нам очень стыдно, но это мы вчера ночью подбили вам глаз и подбросили на палубу бутылку из-под виски. Извините нас, пожалуйста. Давайте все забудем и станем друзьями. Хорошо?» Но по здравом размышлении понял, что даже все добрые предзнаменования сегодняшнего утра не в состоянии сдержать гнева Уистлера. Вряд ли после такого признания он согласится стать их другом. Он еще немного постоял, вдыхая утренние ароматы и радостно предвкушая, как высадится на берег в Англии, увидит свою жену Мадлен, которая встретит его в Саутгемптоне. Помечтал об отпуске в Париже, куда они отправятся на деньги, которые ему удалось выудить у американских издателей, о маленьком белом отеле возле Эколь-Милитэр, где в фонтане посреди садика, мощенного гравием, плавают угри, и о многих других вещах, не связанных с данным повествованием. Но пока Морган принимал ванну и брился, настроение его несколько испортилось, так как он вспомнил и о грядущих неприятностях. Морган до сих пор испытывал потрясение от ужасной находки — нелепой бритвы под койкой — и, казалось, все еще ощущал на пальцах кровь, которой был отмечен путь Слепого Цирюльника. На совещании, продолжавшемся почти до четырех утра, друзья попытались решить, как же им лучше всего поступить. Уоррен и Валвик, как всегда, предпочитали действовать прямо. Последний считал, что лучше всего будет пойти прямо к Уистлеру, прихватив бритву, и сказать: «Ну, старый дурень, видите? Если считаете меня сумасшедшим, то что вы скажете вот на это?» Морган и Пегги не соглашались с ним. Они заявили, что это вопрос психологии и следует учитывать настроение капитана. При его теперешнем возбужденном состоянии, говорили они, ему можно с таким же успехом заявить, что по возвращении в свою каюту Уоррен увидел там парочку бизонов, которые паслись среди мебели. Так что лучше подождать. Утром Уистлер начнет расследование, обнаружит исчезновение одной из пассажирок, а уж тогда можно будет к нему подойти. В конце концов на том и порешили. После того как бритва надежно упокоилась в чемодане писателя, а койку застелили на случай, если вдруг проявит любопытство стюард, Морган, одеваясь, обсудил с Уорреном дальнейший план действий, при этом сознательно воздерживаясь от обсуждения убийства, которое якобы произошло прошлой ночью. Ведь существовали более насущные вещи. Например, скоро весь корабль загудит о находке утраченного изумрудного слона. А вот когда с микроскопического мозга капитана свалится этот груз, можно будет снова осторожненько попытаться убедить его, что ночью кому-то перерезали горло. И только потом им предстоит настоящая дуэль со Слепым Цирюльником. — Вот что мне не терпится узнать, — заявил Уоррен, когда они спускались в ресторан, — кто же нашел изумруд: доктор Кайл или Перригоры? Я все еще подозреваю… — Врача? — спросил Морган. — Чушь! Но и мне хотелось бы взглянуть на доктора Кайла, лишенного его обычной невозмутимости. О боги! Вы были правы. Корабль просыпается. Сегодня утром список больных стремительно сокращается. Посмотрите, сколько здесь детишек. Если старый Жюль Фортинбрас привыкнет к морской качке… Ресторанный зал, залитый солнечным светом, полнился гулом голосов, нетерпеливым звоном ножей и вилок. Сияющие стюарды носились по залу с подносами. На завтрак в ранний час — было полдевятого утра — спустилось больше народу, чем обедало вчера вечером. Но за капитанским столом восседала лишь одинокая фигура доктора Кайла, усердно уминающего яичницу со скоростью, которой могли бы позавидовать герои романов Вальтера Скотта, славившиеся своим обжорством. — Доброе утро! — обернувшись к ним, поздоровался доктор Кайл с неожиданной приветливостью. — Славный денек, славный денек. Доброе утро, мистер Уоррен. Добр-рое утр-ро, мистер Морган. Садитесь. Заговорщики, переглянувшись, сделали вид, будто ничего не происходит. До сих пор доктор Кайл бывал с ними безукоризненно вежлив, однако вряд ли интересовался ими или питал склонность к общению. Он производил впечатление человека вполне довольного собственным обществом. За столом обычно восседала плотная ширококостная фигура в черном, с тщательно зачесанными седеющими волосами и складками, залегшими по обе стороны носа. А ел доктор так сосредоточенно, словно делал операцию. Сегодня же вид у него был почти вульгарный. На нем был твидовый костюм с полосатым галстуком, его кустистые брови не казались такими уж мефистофельскими, когда он широким жестом пригласил их к столу. Возможно, решил Морган, на него действует погода… — Д-доброе утро, сэр, — запинаясь, поздоровался Уоррен, садясь на свое место. — Да, утро в самом деле славное! А… вы хорошо выспались? — Спал как бр-ревно, — радостно закивал доктор. — Однако, — поправился он, — не скажу, что бр-ревно — лучшее слово для такого ср-равнения. Точнее, насколько я помню из детства, с бр-ревнами принято сравнивать сидячий обр-раз жизни. Тем не менее на свете возможно все. Стюард, еще яичницы с беконом! Между прочим, это было первое утро, когда доктор Кайл произносил полностью раскатистое «р», на шотландский манер. Он благожелательно посмотрел на них и на зеленое море, плясавшее за стеклом иллюминатора. — Я хочу вас спросить, — продолжал Уоррен, с любопытством глядя на доктора Кайла, — вы не… то есть, когда вы проснулись, все было в порядке, не так ли? — Все было пр-рекрасно, — заверил его доктор Кайл. Но, замолчав, задумчиво сдвинул брови. — А! Вы, навер-рное, имеете в виду шум, который поднялся ночью? — Шум? — удивился Морган. — А разве кто-то шумел? Доктор хитро подмигнул, отчего Моргану стало не по себе. — Понимаю, понимаю. Вы ничего не слышали, вер-рно? Что ж, лично меня шум не побеспокоил, мистер Мор-рган; я услышал только отбор-рную бр-рань на палубе. Но утр-ром узнал, как все пр-роизошло, от одной знакомой — за истинность ее слов не пор-ручусь, знаете ли… — И что же произошло? — Изнасилование, — кратко сообщил доктор и вдруг снова подмигнул в потрясающе вульгарной манере. — Изнасилование? — переспросил Морган. Существуют слова, обладающие загадочной, телепатической силой. Хотя шум в ресторане царил неимоверный, несколько голов тут же повернулось в его направлении. — Изнасилование? Господи! Кого же изнасиловали? — Не знаю, — хихикнул доктор Кайл. — Как бы там ни было, моя инфор-рматорша отчетливо слышала, как кр-ричала девушка, когда на нее напали. Моя инфор-рматорша заявила, что мер-рзавец отвлек внимание девушки р-рассказами о том, как он охотился на хищников в Афр-рике. Потом пр-редложил ей изумр-рудную бр-рошь, стоящую целое состояние. Когда же она отвер-ргла его подлые пр-ритязания, удар-рил ее по голове бутылкой из-под виски… — Великий Цезарь! — воскликнул Уоррен; глаза его от удивления вылезли из орбит. — А скажите… не называли ли в связи с этим делом каких-либо имен? — Моя инфор-рматорша не делала из этого секр-рета, — философски ответствовал доктор Кайл. — Она сказала, что р-распутный негодяй и соблазнитель — либо капитан Уистлер, либо лор-рд Стэртон. — И эта женщина уже успела разнести слух по всему кораблю? — поинтересовался Морган. — Если еще не успела, то непр-ременно р-разнесет, — кивнул доктор Кайл. — Непр-ременно. Пока Морган и Уоррен уничтожали завтрак, доктор Кайл продолжал благожелательно говорить. Интересно, подумал Морган, какова будет окончательная версия произошедшего ночью на «Королеве Виктории»? Очевидно, доктор Кайл никаких изумрудов не нашел. Значит, остаются лишь каменнолицый мистер Перригор и его жена в монокле. Так… Рядом с его тарелкой лежала миниатюрная корабельная газета. Глотая кофе, он небрежно просмотрел местные новости и перешел к большой статье на последней странице — очевидно, критическому обзору или эссе. И вдруг остановился, принялся перечитывать ее снова. Статья была озаглавлена «Ренессанс театра» и снабжена подзаголовком: «Лесли Перригор, перепечатано с разрешения автора из „Санди таймс“ от 25 октября 1932 года». «…Пронзительные звуки божественных арф (так плавно начинался этот неудержимый поток слов), по огульному утверждению одного старого критика, так тонки, неуловимы и ускользают от понимания, что заставляют вспомнить Бернхардта. Возможно, вы скажете: „Неужели старина Перригор тронулся рассудком?“ Однако как еще я могу отозваться о спектакле в театре марионеток Жюля Фортинбраса, ради которого и предпринял путешествие в Сохо? Как однажды Бальзак сказал Виктору Гюго: „Je suis étonné, sale chameau, je suis bouleversé“[2]. (Хотя Мольер, должно быть, выразился бы изящнее.) В двух словах, дабы скорее развеять сомнения бедной британской публики, я могу назвать спектакль потрясающим, но, по-моему, слова и оценки тут излишни… Стоит отправиться в Сохо лишь ради великолепных тонких, образных монологов, произносимых от лица Карла Великого и Роланда! Невольно на ум приходит пятый акт корнелевской „Бороды“… Помните? Помните? Монолог, произносимый Аморетт Перно, начинается со слов: „Mon âme est un fromage qui souffle dans les forêts mystérieuses de la nuit…“[3] Упоминать ли мне о тонком юморе? Отдельные реплики персонажей маленького театрика марионеток в Сохо приближаются к таким перлам самого Мольера, как, скажем, „Pour moi, j’aime bien les saucissons, parce qu’ils ne parlent pas français…“»[4]. — Что все это значит? — осведомился Уоррен, также читающий статью. При этом он испускал странные свистящие звуки, скорее напоминавшие завывания души Аморетт Перно. — Читали словесный понос на последней странице? Это и есть наш Перригор? — Боюсь, — заметил Морган, — вы не слишком высокого мнения о его образованности. Если уж начали цитировать самого Мольера… Помните, что говорила Химена Тартюфу? «Чушь»! И все же вам придется зауважать культуру, старина. Перечтите статью еще раз очень внимательно. Если встретите непонятное слово, спросите меня. Потому что… — Он осекся, так как доктор Кайл уже доел последнюю порцию яичницы с беконом и стал подниматься из-за стола. На прощание доктор Кайл пожелал им доброго утра и отплыл, присовокупив, что не прочь сыграть на палубе в теннис. В общем, он был так доволен собой, что Морган заметил: подозрения Уоррена насчет Кайла ожили вновь и стали еще мрачнее. — Верьте ему больше! — зловеще прошипел Уоррен, опасно размахивая вилкой. — Он только так говорит, будто не нашел никаких изумрудов, когда проснулся сегодня утром… — Да оставьте вы в покое доктора Кайла! — воскликнул Морган, доведенный до белого каления. — Он абсолютно ни при чем, изумруды явно попали в другую каюту, вот и все. Послушайте лучше меня… Однако тут ему стало не по себе. Доктор Кайл изумруда не нашел. Прекрасно. А что, если его не нашли и Перригоры? Предположение нелепое, абсурдное, и все же… Если допустить, что доктор и Перригоры не лукавят, то куда мог подеваться изумруд? Не заметить его они не могли, да он и сам слышал, как стальная коробка упала на пол. Если, опять же, никто не лукавит… Возможно, Пегги перепутала каюты? Но в этом он сомневался. Чопорное личико девушки светилось проницательностью и уверенностью. Ладно… А если все произошло не так? Значит, они имеют дело с очередной проделкой Слепого Цирюльника. Скорее всего, во время странных событий на палубе он был неподалеку, совсем рядом. И увидел, что произошло. А позже, ночью, ему не составило труда забрать изумруд… В раздражении Морган приказал себе не уподобляться Уоррену. Тем временем молодой дипломат, видя, что его собеседник молчит, продолжал страстно что-то говорить, и чем дальше, тем больше убеждал самого себя, так что образ доктора Кайла понемногу окрашивался во все более черные и мрачные тона. Морган отмахивался: «Чушь!» — и снова убеждал себя, что сомневаться нет причин. Изумруд нашли Перригоры, только и всего. Однако его грызла досада. Надо было раньше подумать о присутствии некоей третьей силы, а именно Слепого Цирюльника. Если в конце концов окажется, что супруги-эстеты изумруда не нашли… — Вот что нам необходимо сделать, — заявил он, прервав пылкие излияния друга на полуслове. — Нам нужно каким-то образом задать Кайлу несколько вопросов — тактично выяснить, чутко ли он спит и запирается ли на ночь… — Вот теперь вы выказываете некоторый здравый смысл, — одобрил Уоррен. — Уличим его во лжи, да? Кстати, я не утверждаю, что именно он окажется нашим… мм… цирюльником. Ему чудом, можно сказать дуриком, достался изумруд стоимостью в пятьдесят тысяч, и он считает себя самым умным… А вы заметили, как он оживился? Даже передал дикую сплетню. Он ведь знает наверняка — дело настолько запуталось, что никто не сможет обвинить… — Прочтите эту статью в газете, — приказал Морган, безжалостно хлопая по газете рукой. — Нам придется познакомиться с Перригорами, даже если они окажутся ложным следом; а вам необходимо умно рассуждать о нюансах! Где вы вообще учились? Вы ведь, кажется, находитесь на дипломатической или консульской службе? Разве вам не нужно было учить французский язык? — Он надеялся, что его саркастическое замечание уязвит Уоррена. Так оно и вышло. Молодой дипломат обиделся. — Разумеется, я знаю французский, — с холодным достоинством парировал он. — Слушайте. Мне пришлось сдавать самый суровый экзамен, какой они только сумели выдумать, и я вам докажу. Да-да; спорим, вы сами такой экзамен нипочем не сдадите. Только я делал упор на коммерческую лексику. Спросите меня что-нибудь на деловом французском. Давайте-давайте, спросите, как будет по-французски: «Дорогой сэр, в ответ на ваше письмо от восемнадцатого текущего месяца прилагаю вексель и счет в размере шестнадцати долларов (фунтов, франков, марок, лир, рублей, копеек или крон) и сорока пяти центов (шиллингов, сантимов, пфеннигов)…»