– Если ты навозная муха с помойки, тогда – да, – пробормотал Джек и вернулся к простукиванию. Он стучал по всем стенам, то тихонько, то во всю силу, сначала с надеждой, потом с отчаянием, руки прощупывали обои, как будто искали потерянный в море ключ. Внешняя уверенность пошла трещинами, наружу рвались сдерживаемые весь день усталость и отчаяние. – Нет. Черт побери. Я ошибся. Никого здесь нет. Он стоял перед стеной, которую указал на плане Рогер, но никакой двойной перегородки там не было. Если грабитель находился внутри, значит, кто-то должен был проделать в стене отверстие, а затем заделать обратно, а стена при этом была идеально зашпаклевана и покрашена. Вряд ли у заложников было время привести все в порядок. Джек выдал энергичную комбинацию из наименований половых органов и названий домашних животных. Когда он прислонился к стене, в спине что-то хрустнуло. Джим заметил, как неудача изменила черты сына, как голова ушла в плечи, а те поникли, и спросил, исполненный отцовского сострадания: – А что насчет гардеробной? – Она слишком маленькая, – отрезал Джек. – Это только на чертеже. Если верить словам Эстель, там настоящая хобби-комната… – Что? – Она так сказала. Разве я не записал это в расшифровке допроса? – Почему ты раньше мне не говорил? – простонал Джек, направляясь к гардеробной. – Я не думал, что это важно, – попытался оправдаться Джим. Сунувшись в гардеробную в поисках выключателя, Джек ударился о вешалку лбом, ровно тем его местом, где уже была шишка. Было так больно, что он со всей дури врезал по вешалке кулаком. Теперь болел и кулак. И все-таки Джим оказался прав: гардероб был больше, чем на плане квартиры. Глава 41 В гардеробную постучали. Тук-тук-тук. – Войдите! – крикнула Анна-Лена в надежде, что это Рогер, но ее ждало разочарование. – Можно? – робко спросила Юлия. – Зачем? – отвернувшись, спросила Анна-Лена, почувствовав, что плач – дело куда более интимное, чем отправление естественных потребностей в туалете. Юлия пожала плечами: – Устала я от них. Похоже, вы тоже. Значит, у нас есть что-то общее. Анна-Лена подумала, что за долгое время у нее не было ничего общего ни с кем, кроме Рогера, и что со стороны Юлии это очень мило. И молча кивнула, высунувшись из плотного ряда вешалок с допотопными костюмами. – Извините, что я плачу. Я знаю, что не права, – прошептала она. Юлия оглянулась в поисках подходящего места, куда можно сесть, достала из глубины гардеробной стремянку, расставила ее и уселась на нижнюю ступеньку. – Когда моя мама узнала, что я беременна, она первым делом сказала мне: «Теперь тебе надо научиться плакать в гардеробе, а то дети будут пугаться». Анна-Лена вытерла слезы и высунулась из-за костюмов: – Это было первым, что сказала ваша мама? – Я была сложным ребенком, поэтому у мамы сформировалось специфическое чувство юмора, – улыбнулась Юлия. Анна-Лена слегка улыбнулась. Дружелюбно кивнула в сторону живота: – Как себя чувствуете? Я имею в виду вы и… малыш. – Спасибо, ничего. Писаю тридцать пять раз на дню и ненавижу компрессионные чулки. Начинаю думать, что террористы, которые подкладывают бомбы в общественный транспорт, на самом деле беременны и по-настоящему чувствуют, как пахнет в автобусах. Там все пукают! Понимаете, я чувствую, что мужик рядом со мной сегодня наелся салями! Хотя вообще-то у нас с малюткой все хорошо, спасибо. – Ужасно в таком состоянии попасть в заложники, – посочувствовала Анна-Лена. – Да ладно, вам тоже несладко. У меня просто двойная ноша. – Боитесь грабителя? Юлия спокойно покачала головой: – Не особо. Честно говоря, я думаю, пистолет ненастоящий. – Я тоже так думаю, – кивнула Анна-Лена, хотя не имела на этот счет ни малейшего понятия. – Полиция может спасти нас в любую минуту, главное – соблюдать спокойствие, – пообещала Юлия. – Будем надеяться, – кивнула Анна-Лена. – Похоже, грабитель напуган больше, чем мы. – Тут вы правы. – Вы сами-то как себя чувствуете? – Я… даже не знаю. Я очень обидела Рогера. – Да ладно, что-то мне подсказывает, что за столько лет вам пришлось ради него такого дерьма нахлебаться, так что теперь вы квиты. – Вы его просто не знаете. Сразу не скажешь, но он очень ранимый. Просто принципиальный. – Ранимый и принципиальный, знаем мы таких, – кивнула Юлия и подумала о том, что это отличная характеристика всех мужиков в мировой истории, которые начинали войны. – Однажды в гараже молодой человек с черной бородой попросил Рогера уступить ему парковочное место. Прежде чем уступить, Рогер прождал двадцать минут. Из принципа! – Миленько, – сказала Юлия. – Вы его не знаете, – продолжала настаивать Анна-Лена с мокрым от слез лицом. – При всем моем уважении: если он у вас такой чувствительный, то в гардеробной сейчас плакал бы он, а не вы. – Он ранимый… внутри. Вот только не понимаю, как… он увидел Леннарта и сразу подумал, что у нас с ним был… роман. Как он мог обо мне такое подумать? Юлия попыталась усесться поудобнее на стремянке и посмотрела на свое отражение в металлической стенке. Н-да, так себе. – Если он подумал, что вы ему изменяли, то это его проблема, а не ваша. Анна-Лена изо всех сил прижала ладони к коленям, чтобы пальцы не дрожали. И перестала моргать. – Вы его не знаете. Подбородок Анны-Лены двигался туда-сюда. – Он прождал двадцать минут, из принципа. Утром мы по телевизору видели одного мужчину, политика, который сказал, что нам пора перестать помогать мигрантам. Они сюда понаехали и думают, будто все им положено бесплатно, а общество так не может. Он очень ругался и сказал, что все они одинаковые, эти мигранты. И Рогер проголосовал за партию, в которой состоит этот политик. У Рогера свой взгляд на экономику, нефтяные ресурсы и всякое такое, и ему не нравится, что стокгольмцы за всех решают, как люди будут жить в других городах. Рогер может быть очень ранимым. Иногда он бывает немного бестактным, что есть, то есть, но он очень принципиальный. Никто не может упрекнуть его в отсутствии принципов. Так вот, на следующий день после этой передачи мы были в торговом центре – как раз накануне Рождества, гараж был переполнен, и машины выстроились в длинную очередь. Очень длинную. И вот этот молодой человек с черной бородой увидел, как мы идем к нашей машине, опустил стекло и спросил, собираемся ли мы уезжать и может ли он занять наше место. На этих словах Юлия встала, направляясь к выходу. – Знаете что, Анна-Лена? Я не уверена, что хочу услышать конец этой истории… Анна-Лена понимающе кивнула. Для нее было не в новинку, что мало кто хочет слушать ее истории. Но она так привыкла выражать свои мысли вслух, что все равно закончила свой рассказ: – Очередь была такой длинной, что тот мужчина подъехал к нашей части гаража только через двадцать минут. Рогер отказывался двигаться с места, пока не подошла его очередь. На заднем сиденье у того мужчины сидело двое детей – я не видела, но Рогер заметил. Когда мы уехали, я сказала Рогеру, что горжусь им, а он ответил, что это вовсе не значит, что он изменил свое мнение об экономике, нефтяных ресурсах или стокгольмцах. А потом добавил, что в глазах мужчины с бородой Рогер выглядел так же, как тот политик из телевизора – они были примерно одного возраста, с волосами похожего цвета, говорили на одном диалекте и все такое. И Рогер не хотел бы, чтобы бородатый мужчина подумал, будто мы все одинаковые. Анна-Лена высморкалась в рукав висевшего рядом пиджака. Как бы ей хотелось, чтобы это был пиджак Рогера! Надо сказать, что все оставшееся время Юлия пыталась встать с лестницы, а этот маневр занял немало времени – примерно столько же, сколько последующая попытка снова принять сидячее положение. Когда она наконец открыла рот, чтобы что-то сказать, оттуда раздался кашель, перешедший в смех. – Это самая прекрасная и сумасшедшая история, давно такого не слышала!