– Это не к тому, что я предлагаю знакомиться. – Жалко. Я бы с тобой потрахалась, – заявила Оля деловито. – Без всякого, не думай. Без обязательств и всё такое. Прикольно. – Эй, а тебе не рано? – спросил я. – Мне двадцать, – обиделась поэтесса. – Я просто мелкая. Маленькая собака до старости щенок… Что, не хочешь? – Не в этом дело. – Понятно, – вздохнула она, возвращая самокрутку. – Обидно. Ну ладно, тогда просто поболтаем? Я вздохнул. Глянул на часы – шел второй час ночи. – Поболтаем. Скажи, как так получается, что, если поссоришься с девушкой, тут же другие начинают с тобой знакомиться? Оля забрала самокрутку и серьезно сказала: – Потому что мы все ведьмы. Чувствуем, что парень освободился, и начинаем присматриваться, не прибрать ли к рукам. Вдруг ценная вещь, по ошибке выбросили… Она даже хихикнула, видимо, понравился образ. – Ко мне бесполезно присматриваться, – на всякий случай напомнил я. – Ты где-то учишься? – Восьмой «бэ», – она снова хихикнула. – Знаешь песню такую старую? «А я тебя зову в кабак, конечно… У-у, восьмиклассница, у-у…» – Первокурсница! – поправил я. – Это сейчас поют «первокурсница», потому что иначе статья. А раньше пели «восьмиклассница», – Оля усмехнулась. – Да шучу, шучу. Не учусь я, работаю. Медсестра. – Врачом хочешь стать? – Хотела когда-то, – она вдруг посерьезнела. – Потом подумала – на фига? Учиться шесть лет, потом сидеть на приеме? Я зарабатываю побольше врача, сестры сейчас в цене. Еще серчем промышляю. Ты кристаллы ищешь? – Все ищут. – Вот! Завтра дадут Инсеки какое-нибудь чудо-лекарство, и все врачи окажутся на улице. Зачем под такое закладываться? – Не дадут, – сказал я. Мне вдруг стало тоскливо от этого разговора. В стихах у девчонки и впрямь что-то было… а в ней самой – нет. Неужели так бывает? – Ты, наверное, лучше знаешь, – задумчиво сказала она. – А как это – «не совсем человек»? Тебя изменили, но не до конца? – Всё сложно, – уклонился я. Оля размышляла. Потом сказала: – На самом деле я не то чтоб хочу с тобой секса. Я подумала: вдруг, если у нас с тобой что-то будет, ты мне поможешь? – В чем? – Ну… я могу пройти Изменение? – Зачем оно тебе? – спросил я. – Ты что, не понимаешь, что станешь жницей или стражей? – Мне надо стражей. – Зачем? – повторил я. В голове мелькнула сумасшедшая мысль: мелкую девчонку все вечно обижали, у нее возник комплекс, и она хочет стать большой и страшной. – Не слыхал, что стражей тайно отправляют с Земли на другие планеты? – понизив голос, спросила она. – Ну… что-то слыхал, – ушел я от прямого ответа. – Так их вряд ли отправляют цветочки нюхать. На то они и стражи, верно? Или ты прям хочешь воевать? Оля как-то обмякла, пожала плечиками. – Да нет, не хочу. Но… это что-то, понимаешь? Что я тут забыла? Сидеть на Земле всю жизнь, замуж выйти, детей родить, помереть… Тоска. – Люди тысячи лет так сидели. – Потому что когда жрать нечего, то думаешь только о жратве! А сейчас с голода никто не умирает. Просто… – Она беспомощно развела руками. – Просто иначе зачем, зачем всё? Хочется какого-то челленджа… Я ее понял. Неожиданно для самого себя. И мне вдруг стало ее жалко. – Сколько тебе лет? – спросил я. – Только честно! – Двадцать два… – Не выйдет. Мутагены в таком возрасте не работают. Иначе бы в Гнезда и кого постарше забирали, верно? – Блинский блин… – Оля махнула рукой. – Точно? Я кивнул. – Думала, может, врут… – Она вздохнула. – Купишь мне пива? В общем, мы с ней тусовались часов до пяти, когда стали расходиться последние поэты и слушатели. Я несколько раз покупал ей пиво, она достала еще одну самокрутку. Я никакого кайфа не поймал, может, трава у нее была фиговая… а может быть, мой организм перестал на нее реагировать? Я ведь выпил еще один стакан коктейля и не почувствовал совершенно ничего. Оля несколько раз выходила и читала стихи. Не очень хорошие. И по разговору она мне показалась… ну, не глупой, нет, скорее скучноватой. Но все-таки мы поболтали о разном, даже поцеловались на балконе – ничего больше, только поцелуи. Просто от нечего делать. А потом я проводил ее до метро (это заняло двадцать секунд) и пошел пешком в Комок. Удивительно, но никакого полицейского усиления, несмотря на вчерашний вечер, я на улице не наблюдал. Я люблю утреннюю Москву. Раньше, хоть я сам уже и плохо помню, столица вообще ни на час не замирала. Отец любил повторять, что таких городов в мире единицы, а в России – так и вообще один, даже Питер под утро засыпает. Теперь Москва тоже засыпала, а в пять только-только начинала оживать. Прохожие были редкостью, машины тем более. Кое-где встречалась молодежь, расходящаяся со вписок, несколько собачников выгуливали своих псов. Наверное, если жизнь будет идти своим чередом, постепенно всё наладится. Люди вернутся в крупные города, снова станут рвать жилы за право поселиться в Москве. Оживут ночные клубы и бары, станет совсем уж безопасно. Люди ведь ко всему привыкают, и не всем хочется странностей, вроде медсестры Оли. Вот мне не хочется, к примеру. Я обычный. Я даже рассмеялся при этой мысли. Мне странностей не хочется? Месяц назад не хотелось, а сейчас? Это я-то обычный? И дело даже не в том, что Призыв чего-то там изменил в моих генах. Самое главное изменилось в мозгах. И Призыв ни при чем, тут я сам, всё сам… Словно пытаясь доказать себе, что ничего особенно и не изменилось, я достал зеркалки и половину пути прошел в них, поглядывая то под ноги, то по сторонам. Утро – хорошее время для серча, почти как вечер, и я действительно нашел кристалл возле остановки – вполне приличный пятигранный гринк, валяющийся под скамейкой. Я постоял, глядя на зеленую искорку. Эмоции. Как человеческие эмоции могут переходить в материальную форму? И для чего они все же нужны? Продавцы ловят от них кайф, испытывая те же чувства, что и люди, вроде бы так. А остальные? Тоже? Мы стали производителями наркотиков? Или для других разумных кристаллы значат что-то другое? И что породило этот гринк? Вряд ли радость, я почему-то не мог соотнести зеленый цвет с радостью. Тоска? Она ведь не зря называется зеленой? Вожделение? Скука? Мне стало противно. Гринк я все же подобрал, согрел в руке и спрятал в пакетик. Деньгами не разбрасываются, даже если они грязные. Но очки после этого снял и пошел дальше, уже не выискивая кристаллы. У Комка никого не было. Я толкнул дверь, вошел. Продавца за прилавком не оказалось. На мгновение я представил, как он лежит за занавесью, с каким-нибудь топором или ледорубом в металлическом теле, в луже синей жижи. Вот был бы облом! – Эй! – выкрикнул я. – Тут… есть кто-нибудь? Штора колыхнулась, и появилась внушительная фигура. – Конечно, Макс, – мягко сказал Продавец. – Подумали дурное? – Да, – признался я. – Всё в порядке, я жив. Пришли за своим заказом? – Понимаю, что рано, – кивнул я. – Можно тут посидеть? – Конечно, – ответил Продавец. Тонкие красные губы шевелились в просвете капюшона, и, если не знать того, что знал я, так легко было подумать, будто я говорю с человеком. Вначале я хотел сесть на пол, но потом подпрыгнул и уселся на барьер, свесив ноги. Будто ребенок, которого уставшая мать посадила на прилавок.