– Да, – воскликнула Элси, – да! Мы ели их на пляже в Солтвик Бэй, когда искали всякие окаменелости! Я задумалась на минуту. – Но мы же так и не нашли ничего ископаемого? – Нет, – подтвердила Элси. – Тут ты права, не нашли. Воцарившееся молчание нарушила я: – Почему так? Я помню, с чем были бутерброды в Солтвик Бэй, но не могу вспомнить имя здешнего работника? В голосе Элси послышалась дрожь, и она заговорила громче, превозмогая ее: – Если бы мы это знали, мы бы не сидели здесь и не говорили об этом, правда? – Да, вряд ли, – согласилась я. – А теперь скажи мне, Флоренс, как его зовут? Этого работника? Не сдавайся, думай! Ну, как его зовут? Я не ответила. Прошло еще десять минут, прежде чем мы его увидели. Сначала я заметила того самого работника, который шел по траве, неся стремянку, но через грязное стекло и в полумраке сарая не сразу смогла разглядеть, кто несет ее с другого конца. Я схватила Элси за локоть: – Смотри! Видишь? Видишь его? – Дай же мне поглядеть! – Элси достала очки и всмотрелась через окно. – Никого я там не вижу, кроме Саймона. Пусть подойдут поближе. – Они будут здесь через минуту. И они подошли. Совсем близко. Так близко, что стало ясно: они направляются в сарай. Однако Элси его не видела. Я знаю, что не видела – до того момента, как дверь распахнулась и в сарай ворвался дневной свет. Вот тогда она отчетливо его увидела, хотя он и стоял позади Саймона: он будто заполнял собой весь дверной проем. Ронни не выказал ни малейшего удивления; наоборот, он будто ожидал нас здесь увидеть. Саймон вообще ничего не сказал. Он посматривал на нас, доставая кусок веревки с одной из полок, но меня больше интересовал человек в дверях. Когда Саймон вышел, сарай снова превратился в чернильницу, и я услышала свое судорожное дыхание. – Ну? Мы долго смотрели на то место, где они только что стояли. Наконец Элси сказала: – Но это бессмыслица какая-то. Я перестала смотреть на дверь и повернулась к ней: – И тем не менее это он! Ронни! Элси была не уверена. Да, согласилась она, этот Прайс похож на Ронни, но как можно думать, что… Не помню, что я ответила, помню лишь, как сорвалась на крик, потому что когда так боишься, то не знаешь, как с этим быть, и крик – единственный способ отогнать от себя страх. Элси дождалась, пока я выкричусь, и когда я отвела душу, взяла меня в темноте за руку. – Твоя рука была первой, за какую я держалась, – призналась она. Я была еще сердита и язвительно уточнила: – Точно моя? А не мамина? – Руки моей матери были всегда слишком заняты ожиданием возвращения отца. Наверное, в раннем детстве я держалась за руки сестер… Но твоя рука – первая, которую я помню. Элси говорила правду. Мы держались за руки, карабкаясь на холмы, стоя на тротуаре, бегая по полям. Мы держались за руки, встречая в жизни то, чего не вынести в одиночку. – Элси, ты здесь? – позвала я. Ее рука стала старой, кожа истончилась и обвисла, все косточки можно пересчитать, но рука Элси по-прежнему прекрасно ложилась в мою, как было всегда. Мне хотелось ощутить ее поддержку, и Элси сжала мою руку, подтверждая – она рядом. – Здесь. Мы долго молчали. – Как думаешь, что ему нужно? – спросила я наконец. – Мы не знаем наверняка, он это или нет. – Но если все-таки он? – Тогда я не знаю. – И что нам, по-твоему, делать? – Не знаю, – снова сказала Элси. – Вряд ли нам вообще пока нужно что-то делать. – Это еще почему? – В темноте я едва различила легкое движение. – Нужно же кому-то сказать! – Что? Что мы скажем? Что Ронни вернулся с того света? «Доказательств у нас нет, но вы уж поверьте нам на слово»… Флоренс, у тебя испытательный срок, нужно быть осмотрительнее! Снова наступила тишина. – Меня отправят в «Зеленый берег». Я услышала в темноте шепот Элси: – Возможно, он как раз этого и добивается. Хэнди Саймон – В сарае для садового инвентаря?! Мисс Амброуз отложила калькулятор и скрестила руки на груди так плотно, что они исчезли в складках жакета. – Что, черт побери, можно делать в сарае с лопатами? Хэнди Саймон тщетно искал, куда смотреть, лишь бы не в глаза мисс Амброуз, хотя они, казалось, занимали почти все пространство. – Не знаю, не могу сказать, – ответил он. – А вы что делали в этом сарае? – Мы ходили за веревкой для стремянки. – Мы? – Со мной был мистер Прайс. – Саймон начал ковырять пол мыском ботинка. Когда ему случалось волноваться, тревога всегда первым делом пробиралась к его ногам. – Вы, гляжу, там целую вечеринку устроили? – Да, мисс Амброуз. Он понял, что зря зашел, как только увидел мисс Амброуз за подсчетами. Итоги месяца всегда приводили мисс Биссель в раздражение, а эмоции мисс Биссель передавались всем. Но ведь у него в контракте прописано сообщать о подобных вещах; обязанность проявлять осмотрительность, сказано там. На ежегодной аттестации им говорили – важно мнение каждого, и если он подсобный рабочий, это не значит, что он пустое место. В «Вишневом дереве» ценен каждый. И не должность красит человека. – Что за вселенская чушь! – сказал его отец. Этот разговор происходил у них чуть больше пяти лет назад, когда Саймон только начинал работать в «Вишневом дереве». Они с отцом сидели в патио. Легкий ветерок трепал края сетчатого экрана от мух, и висевшие в ряд разноцветные ленты шлепали по дверному косяку, будто аплодируя. – Значит, по-твоему, человека определяет должность? – Конечно, еще как! – ответил отец, которого всю сознательную жизнь звали Пожарный Джон. – Работа – это наша суть. Ты хоть знаешь, откуда взялись у людей фамилии? Саймон не ответил. – Уилер, Мэйсон, Поттер, Тейлор[5]… – Ладно, ладно, – отмахнулся Саймон. – Со мной такого не случится – эта работа не оставит на мне клейма. В «Вишневом дереве» не по должности ценят.