*** Исаев изволил гневаться. Читалось это вполне отчётливо: скрещенные руки, вздёрнутый подбородок, сведённые к переносице брови, которые больше не казались такими уж идеальными. — Только не говори, что ты приняла всерьёз этот дурацкий договор. — А как я должна была к нему отнестись? Наступило тяжелое молчание, напряженность которого почти искрилось по коже. — Как я должна была отнестись к тому, что ты чётко обозначил сроки нашего общения? — повторила с нажимом, начиная закипать. — Не было никакого срока! — продолжал он гнуть своё, думаю, лишь упрямства ради. — Никто не говорил, что после сплава всё должно закончиться. Дурак. Впрочем, это далеко не самая страшная наша проблема. — Ладно, что тут спорить, вышло как вышло… Настаивать и доказывать что-то не было никакого желания. Я вдруг поняла, как дико от всего этого устала. Мне хотелось поскорее домой, забраться к себе в норку и начать зализывать раны. — То есть ты действительно собралась в Египет? — очень спокойно спросил он, но я откуда-то знала, что внутри у него клубятся едва сдерживаемые эмоции и вряд ли мне понравится, если они вырвутся наружу. — Ты сам всё слышал. — На два года? — Андрей… — швырнув на пол дурацкий пакет с мусором, я всё-таки спросила: — Чего ты от меня хочешь? — Ясности. Я хочу ясности и чтобы с моими чувствами тоже считались! — выпалил он импульсивно, похоже, выдержка и ему изменила. Ещё бы, алкоголь никогда не способствовал самообладанию. Я расхохоталась, слегка истерично, что меня точно не красило. — Ясности? Серьёзно? Тогда, уж будь добр, начни с себя! Он удивленно уставился на меня, явно силясь сообразить, о чём это я толкую. Хуже всего, что он правда не понимал. Не пытался усидеть на двух стульях по собственной эгоцентричной прихоти, нет, он реально не осознавал, насколько плохо обстоят его дела с Анечкой. — Не понял, — тряхнул головой Француз. — Ты на что-то намекаешь? — Нет, я говорю вполне прямо. О тебе и Ане. — А-а-а-а, — простонал Андрей, закатив глаза, — только не начинай ещё и ты. Я же тебе говорил, что между нами ничего не было… — Это-то меня и пугает. Лучше бы было — объясняло бы причину такого слепого обожания. — Какого обожания?! — фыркнул он. — Мы с ней просто… давние друзья. «С такими друзьями и враги не нужны» — промелькнуло в моей голове, но вслух ничего произнести я не успела, потому что Андрей ударил на опережение: — Ты к Аньке, что ли, ревнуешь? И голос его прозвучал так, словно он только что совершил открытие и сам удивился его очевидности, из-за чего я даже задумалась — ревную ли? Ответ обнаружился сразу: какой смысл ревновать к той, которая уже давно победила, лет этак десять назад? — Ты любишь её. — Нет, — он выпалил это слишком быстро, молниеносно. Одарила его выразительным взглядом «ну-ну, втирай». Неожиданно подействовало, Андрей начал оправдываться: — Ты просто не понимаешь. Мы знакомы очень давно. И она… она одна из моих самых близких друзей. — Ха! — невольно вырвалось у меня. — Что-то я не заметила, чтобы ты так смотрел на Литвинова или Савицкого. — Света… — Что Света?! — я продолжала терять самообладание. — Единственный человек, который тебя дурит, это ты сам! — Ты преувеличиваешь. — Я? Хорошо. Тогда ответь на парочку вопросов. Почему при всей своей любви к собакам ты до сих пор её себе не завёл? Его бровь взлетела вверх в немом удивлении: «Чё?» — Сёрьёзно? Собака? Да потому что я люблю путешествовать, иногда езжу в командировки, а собаку просто так не бросишь, она же… как ребёнок. — Допустим, — послушно согласилась я. — Тогда второй вопрос. То утро, когда мы впервые вместе ночевали у тебя. Тебе с утра позвонил друг и попросил помочь жене. — Св… — Подожди, — самым железным тоном из своего учительского арсенала оборвала его я. — Тогда ты бросил меня и умчался спасать девушку в беде. А теперь вопрос. Тебе позвонил Игорь, а помогать ты уехал Анечке? Француз не отвечал, играя со мной в гляделки, а потом его веки дрогнули и он отвёл взгляд. — Что и требовалось доказать, — проскрежетала я, чувствуя, как сердце в груди разлетается на сотни осколков. Почему никто не предупредил, что это всё-таки окажется так больно? — Ясно, — подытожила и шмыгнула носом, чувствуя, что вот-вот разревусь сейчас. — Тогда на этом предлагаю поставить точку. И прежде чем позорный поток слёз успел хлынуть из моих глаз, я развернулась к выходу, но Исаев успел меня перехватить, поймав за руку, и дёрнул назад. — Ты просто не понимаешь… — Чего не понимаю?! — кричала я, уже даже не пытаясь сдержаться. — Что ты, как последний дурак, кучу лет волочишься за своей Анечкой, которой ты на хрен не нужен?! Я не хотела делать ему больно, но накатившая истерика погребла под собой всё, не оставив ни милосердия, ни сострадания, ни разума. Я ударила его в самое больное место. Лицо его окаменело, пальцы разжали мою руку. Мы с минуту стояли друг напротив друга, тяжело дыша и обмениваясь гневными взглядами. А потом он сделал контрольный выстрел, уничтожая всё то, что было между нами хорошего. — Можно подумать, ты делаешь иначе, изображая из себя сильную и независимую, — бесцветным голосом припечатал меня Исаев. — Делая вид, что тебе — ничего не надо. А на деле сублимируя своё желание любви через свои книги. Любила ли ты хоть раз по-настоящему? И любил ли тебя хоть кто-нибудь… Звук удара моей ладони по его щеке разрезал ночную тишину. — Лучше быть одной, чем довольствоваться вот таким суррогатом. *** Я была настолько зла, что даже плакать не могла. Слёзы — это что-то про потерю, но как можно потерять то, что никогда не было твоим? Скорее уж рвать и метать, что подпустила к себе так близко, куда-то под кожу и в самое сердце. Ну ладно, про слёзы я явно храбрилась, прекрасно зная, рано или поздно они меня нагонят, но пока я неслась вдоль тёмной дороги частного сектора и ненавидела весь белый свет. Лишь раз в третий споткнувшись в полумраке об очередную кочку и при этом едва не свернув себе шею, я немного пришла в себя и решила: хватит геройствовать, пора домой. В конце концов, меня там ждал щенячий ребёнок, за которого я всё ещё была в ответе. Дальнейшая дорога к дому прошла без приключений, хотя я со своим умением находить приключения на свою пятую точку совсем не удивилась бы, попадись мне в качестве таксиста какой-нибудь маньяк, решивший вывезти меня в ближайшую лесополосу. Но то ли все маньяки этой ночью спали, то ли я просто за это лето исчерпала весь запас невезучести, поездка прошла молча под тихое щебетание радиостанции и закончилась сухим «всего доброго». Дома меня встретил заспанный Лёнька, у которого из подмышки торчал бодро вырывающийся Маркиз. — А мы тебя уже и не ждали, — зевнув, обрадовал меня зять. — Угу, — буркнула я, прикидывая в голове, какова вероятность того, что мне удастся избежать семейного совета. Благо судьба, видимо всё-таки решив, что с меня на сегодня хватит, перешла на мою сторону. — Все по домам разошлись, — словно прочитав мои мысли, пояснил Лёня и отпустил собакена на пол. Тот тут же, отчаянно завиляв хвостом, бросился ко мне и начал абсолютно по кошачьи проситься на руки. Кажется, мы его испортили. — А я решил тебя дождаться. — Спасибо, — шмыгнув носом, прошептала я, уже предчувствуя, что «пореветь» всё же решило меня нагнать. При этом ёрзающий у меня на руках Маркиз пытался лизнуть меня в нос, и я тешила себя надеждой, что со стороны выгляжу так, будто морщусь от всеобъемлющей собачьей любви, но Ленкин муж не обманулся. — Всё плохо? Как обычно, сделать вид, что всё в порядке, мне не удалось, и вместо ответа наружу вырвался судорожный вздох. — Понятно, — отозвался Суриков. Наверное, Лёнька тоже испытывал неловкость, хотя он вполне неплохо умел совладать с женскими истериками; при наличии двух дочерей, входящих в стадию пубертата, умение далеко не лишнее. Зять немного помялся, явно подбирая слова, после чего выдал глубоко философское: — Свет, мы, мужики иногда такие тормоза… что самим страшно. *** Остаток вечера ушёл на слабые попытки отбиться от Крутиковой, которая попеременно порывалась то приехать ко мне, то убить Исаева. Но я упорно держала оборону, настаивая на своём: мне необходимо побыть одной. В конце концов подруга сдалась, пообещав, что в таком случае она займётся убиением Француза, чем вызвала у меня слабую улыбку. В этой ситуации отчего-то стало жалко Серёгу, который невольно оказался меж двух огней. — Кому ещё посочувствуешь? — бесновался в голове голос разума. — Когда уже о себе думать начнёшь?!