— Ваше величество, — воскликнула молодая женщина, падая на колени, — клянусь моей душой, я готова умереть за ваше величество! Этот крик вырвался из самой глубины сердца и не оставлял никаких сомнений в его искренности. — Да, — продолжала г-жа Бонасье, — да, здесь есть предатели. Но именем пресвятой девы клянусь, что нет человека более преданного вашему величеству, чем я! Эти подвески, о которых спрашивал король… вы отдали их герцогу Бекингэму, не правда ли? Эти подвески лежали в шкатулке розового дерева, которую он унес с собою? Или я ошибаюсь, или не то говорю? — О боже, боже! — шептала королева, у которой зубы стучали от страха. — Так вот, — продолжала г-жа Бонасье, — эти подвески надо вернуть. — Да, конечно, надо. Но как, как это сделать? — вскричала королева. — Надо послать кого-нибудь к герцогу? — Но кого? Кого? Кому можно довериться? — Положитесь на меня, ваше величество. Окажите мне эту честь, моя королева, и я найду гонца! — Но придется написать! — Это необходимо. Хоть два слова, начертанные рукою вашего величества, и ваша личная печать. — Но эти два слова — это мой приговор, развод, ссылка… — Да, если они попадут в руки негодяя. Но я ручаюсь, что эти строки будут переданы по назначению. — О господи! Мне приходится вверить вам мою жизнь, честь, мое доброе имя! — Да, сударыня, придется. И я спасу вас. — Но как? Объясните мне, по крайней мере! — Моего мужа дня два или три назад освободили. Я еще не успела повидаться с ним. Это простой, добрый человек, одинаково чуждый и ненависти и любви. Он сделает все, что я захочу. Он отправится в путь, не зная, что он везет, и он передаст письмо вашего величества, не зная, что оно от вашего величества, по адресу, который будет ему указан. Королева в горячем порыве сжала обе руки молодой женщины, глядя на нее так, словно желала прочесть все таившееся в глубине ее сердца. Но, видя в ее прекрасных глазах только искренность, она нежно поцеловала ее. — Сделай это, — воскликнула она, — и ты спасешь мою жизнь, спасешь мою честь! — О, не преувеличивайте услуги, которую я имею счастье оказать вам! Мне нечего спасать: ведь ваше величество — просто жертва гнусных происков. — Это правда, дитя мое, — проговорила королева. — И ты не ошибаешься. — Так дайте мне письмо, ваше величество. Время не терпит. Королева подбежала к маленькому столику, на котором находились чернила, бумага и перья; она набросала две строчки, запечатала письмо своей и протянула его г-же Бонасье. — Да, — сказала королева, — но мы забыли об одной очень важной вещи. — О какой? — О деньгах. Г-жа Бонасье покраснела. — Да, правда, — проговорила она. — И я должна признаться, что мой муж… — У твоего мужа денег нет? Ты это хотела сказать? — Нет, деньги у него есть. Он очень скуп — это его главный порок. Но пусть ваше величество не беспокоится, мы придумаем способ… — Дело в том, что и у меня нет денег, — промолвила королева. (Тех, кто прочтет мемуары г-жи де Моттвиль, не удивит этот ответ.) — Но погоди… Анна Австрийская подошла к своей шкатулке. — Возьми этот перстень, — сказала она. — Говорят, что он стоит очень дорого. Мне подарил его мой брат, испанский король. Он принадлежит лично мне, и я могу располагать им. Возьми это кольцо, обрати его в деньги, и пусть твой муж едет. — Через час ваше желание будет исполнено. — Ты видишь адрес, — прошептала королева так тихо, что с трудом можно было разобрать слова, — «Милорду герцогу Бекингэму, Лондон». — Письмо будет передано ему в руки. — Великодушное дитя! — воскликнула королева. Г-жа Бонасье поцеловала королеве руку, спрятала письмо за корсаж и унеслась, легкая как птица. Десять минут спустя она уже была дома. Она и в самом деле, как говорила королеве, не видела еще мужа после его освобождения. Не знала она и о перемене, происшедшей в его отношении к кардиналу, перемене, которой особенно способствовали два или три посещения графа Рошфора, ставшего ближайшим другом Бонасье. Граф без особого труда заставил его поверить, что похищение его жены было совершено без всякого дурного умысла и являлось исключительно мерой политической предосторожности. Она застала г-на Бонасье одного: бедняга с трудом наводил порядок в доме. Мебель оказалась почти вся поломанной, шкафы — почти пустыми: правосудие, по-видимому, не принадлежит к тем трем вещам, о которых царь Соломон говорит, что они не оставляют после себя следа. Что до служанки, то она сбежала тотчас же после ареста своего хозяина. Бедная девушка была так перепугана, что шла, не останавливаясь, от Парижа до самой своей родины — Бургундии. Почтенный галантерейщик сразу по прибытии домой уведомил жену о своем благополучном возвращении, и жена ответила поздравлением и сообщила, что воспользуется первой свободной минутой, которую ей удастся урвать от своих обязанностей, чтобы повидаться со своим супругом. Этой первой минуты пришлось дожидаться целых пять дней, что при других обстоятельствах показалось бы г-ну Бонасье слишком долгим сроком. Но разговор с кардиналом и посещения графа Рошфора доставляли ему богатую пищу для размышлений, а, как известно, ничто так не сокращает время, как размышления. К тому же размышления Бонасье были самого радужного свойства. Рошфор называл его своим другом, своим любезным Бонасье и не переставал уверять его, что кардинал самого лучшего мнения о нем. Галантерейщик уже видел себя на пути к богатству и почестям. Г-жа Бонасье тоже много размышляла за это время, но нужно признаться, что думы ее были чужды честолюбия. Помимо воли, мысли ее постоянно возвращались к красивому и смелому юноше, влюбленному, по-видимому, столь страстно. Выйдя в восемнадцать лет замуж за г-на Бонасье, живя постоянно среди приятелей своего мужа, не способных внушить какое-либо чувство молодой женщине с душой более возвышенной, чем можно было ожидать у женщины в ее положении, г-жа Бонасье не поддавалась дешевым соблазнам. Но дворянское звание в те годы, больше чем когда-либо, производило сильное впечатление на обыкновенных горожан, а д'Артаньян был дворянин. Кроме того, он носил форму гвардейца, которая, после формы мушкетера, выше всего ценилась дамами. Он был, повторяем, красив, молод и предприимчив. Он говорил о любви как человек влюбленный и жаждущий завоевать любовь. Всего этого было достаточно, чтобы вскружить двадцатипятилетнюю головку, а г-жа Бонасье как раз достигла этой счастливой поры жизни. Оба супруга поэтому, хотя и не виделись целую неделю — а за эту неделю ими были пережиты значительные события, — встретились поглощенные каждый своими мыслями. Г-н Бонасье проявил все же искреннюю радость и с распростертыми объятиями пошел навстречу своей жене. Г-жа Бонасье подставила ему лоб для поцелуя. — Нам нужно поговорить, — сказала она. — О чем же? — с удивлением спросил Бонасье. — Мне нужно сказать вам нечто очень важное… — начала г-жа Бонасье. — Да, кстати, и я тоже должен задать вам несколько довольно серьезных вопросов, — прервал ее Бонасье. — Объясните мне, пожалуйста, почему вас похитили? — Сейчас речь не об этом, — ответила г-жа Бонасье. — А о чем же? О моем заточении? — Я узнала о нем в тот же день. Но за вами не было никакого преступления, вы не были замешаны ни в какой интриге, наконец, вы не знали ничего, что могло бы скомпрометировать вас или кого-либо другого, — и я придала этому происшествию лишь то значение, которого оно заслуживало. — Вам легко говорить, сударыня! — сказал Бонасье, обиженный недостаточным вниманием, проявленным женой. — Но известно ли вам, что я провел целые сутки в Бастилии? — Сутки проходят быстро. Не будем же говорить о вашем заточении и вернемся к тому, что привело меня сюда. — Как это — что привело вас сюда? Разве вас привело сюда не желание увидеться с мужем, с которым вы были целую неделю разлучены? — спросил галантерейщик, задетый за живое. — Конечно, прежде всего это. Но, кроме того, и другое. — Говорите! — Это — дело чрезвычайной важности, от которого, быть может, зависит вся наша будущая судьба. — Наше положение сильно изменилось за то время, что я не видел вас, госпожа Бонасье, и я не удивлюсь, если через несколько месяцев оно будет внушать зависть очень многим. — Да, особенно если вы точно выполните то, что я вам укажу. — Мне? — Да, вам. Нужно совершить одно доброе святое дело, и вместе с тем можно будет заработать много денег. Г-жа Бонасье знала, что упоминанием о деньгах она заденет слабую струнку своего мужа. Но любой человек, хотя бы и галантерейщик, поговорив десять минут с кардиналом Ришелье, уже делался совершенно иным. — Много денег? — переспросил Бонасье, выпятив нижнюю губу. — Да, много. — Сколько примерно?