— Никаких. — Ну, а я оставил их в пути: Портоса — в Шантильи с дуэлью на носу, Арамиса — в Кревкере с пулей в плече и Атоса — в Амьене с нависшим над ним обвинением в сбыте фальшивых денег. — Вот что! — произнес г-н де Тревиль. — Ну, а как же ускользнули вы сами? — Чудом, сударь! Должен сознаться, что чудом, получив удар шпаги в грудь и пригвоздив графа де Варда к дороге, ведущей в Кале, словно бабочку к обоям. — Этого еще не хватало! Де Варда, приверженца кардинала, родственника Рошфора!.. Послушайте, милый друг, мне пришла в голову одна мысль. — Какая, сударь? — На вашем месте я сделал бы одну вещь. — А именно? — Пока его высокопреосвященство стал бы искать меня в Париже, я снова отправился бы в Пикардию, потихоньку, без огласки, и разузнал бы, что сталось с моими тремя спутниками. Право, они заслужили этот небольшой знак внимания с вашей стороны. — Совет хорош, сударь, и завтра я поеду. — Завтра! А почему не сегодня же вечером? — Сегодня меня задерживает в Париже неотложное дело. — Ах, юноша, юноша! Какое-нибудь мимолетное увлечение? Повторяю вам, берегитесь: женщина погубила всех нас в прошлом, погубит и в будущем. Послушайтесь меня, поезжайте сегодня же вечером. — Сударь, это невозможно. — Вы, стало быть, дали слово? — Да, сударь. — Ну, это другое дело. Но обещайте мне, что если сегодня ночью вас не убьют, то завтра вы уедете. — Обещаю. — Не нужно ли вам денег? — У меня еще есть пятьдесят пистолей. Полагаю, что этого мне хватит. — А у ваших спутников? — Думаю, что у них должны быть деньги. Когда мы выехали из Парижа, у каждого из нас было в кармане по семидесяти пяти пистолей. — Увижу ли я вас до вашего отъезда? — Думаю, что нет, сударь, разве только будет что-нибудь новое. — В таком случае, счастливого пути! — Благодарю вас, сударь. И д'Артаньян простился с г-ном де Тревилем, более чем когда-либо растроганный его отеческой заботой о мушкетерах. Он по очереди обошел квартиры Атоса, Портоса и Арамиса. Ни один из них не возвратился. Их слуги также отсутствовали, и ни о тех, ни о других не было никаких известий. Д'Артаньян осведомился бы о молодых людях у их любовниц, но он не знал ни любовницы Портоса, ни любовницы Арамиса, а что касается Атоса, то у него не было любовницы. Проходя мимо гвардейских казарм, он заглянул в конюшню: три лошади из четырех были уже доставлены. Повергнутый в изумление, Планше как раз чистил их скребницей, и две из них были уже готовы. — Ах, сударь, — сказал Планше, увидев д'Артаньяна, — как я рад, что вас вижу! — А что такое, Планше? — спросил молодой человек. — Доверяете вы господину Бонасье, нашему хозяину? — Я? Ничуть не бывало. — Вот это хорошо, сударь. — Но почему ты спрашиваешь об этом? — Потому что, когда вы разговаривали с ним, я наблюдал за вами, хотя и не слышал ваших слов, и знаете что, сударь: он два или три раза менялся в лице. — Да ну? — Вы этого не заметили, сударь, потому что были заняты мыслями о полученном письме. Я же, напротив, был встревожен странным способом, каким это письмо попало к нам в дом, и ни на минуту не спускал глаз с его физиономии. — И какой же она тебе показалась? — Физиономией предателя. — Неужели? — К тому же, как только вы, сударь, простились с ним и скрылись за углом, Бонасье схватил шляпу, запер дверь и побежал по улице в противоположную сторону. — В самом деле, Планше, ты прав: все это кажется мне весьма подозрительным. Но будь спокоен: мы не заплатим ему за квартиру до тех пор, пока все не объяснится самым решительным образом. — Вы все шутите, сударь, но погодите — и увидите сами. — Что делать, Планше, чему быть, того не миновать! — Так вы не отменяете своей вечерней прогулки, сударь? — Напротив, Планше, чем больше я буду сердиться на Бонасье, тем охотнее пойду на свидание, назначенное мне в том письме, которое так тебя беспокоит. — Ну, сударь, если ваше решение… — …непоколебимо, друг мой. Итак, в девять часов будь наготове здесь, в казарме. Я зайду за тобой. Видя, что никакой надежды убедить хозяина отказаться от задуманного предприятия больше нет, Планше глубоко вздохнул и принялся чистить третью лошадь. Что касается д'Артаньяна — в сущности говоря, весьма осторожного молодого человека, — то он, вместо того чтобы воротиться домой, отправился обедать к тому самому гасконскому священнику, который в трудную для четверых друзей минуту угостил их завтраком с шоколадом. XXIV ПАВИЛЬОН В девять часов д'Артаньян был у гвардейских казарм и нашел Планше в полной готовности. Четвертая лошадь уже прибыла. Планше был вооружен своим мушкетом и пистолетом. У д'Артаньяна была шпага и за поясом два пистолета. Они сели на лошадей и бесшумно отъехали. Было совершенно темно, и их отъезд остался незамеченным. Планше ехал сзади, на расстоянии десяти шагов от своего господина. Д'Артаньян миновал набережные, выехал через ворота Конферанс и направился по дороге, ведущей в Сен-Клу, которая в те времена была гораздо красивее, чем теперь. Пока они находились в городе, Планше почтительно соблюдал дистанцию, которую он сам для себя установил, но, по мере того как дорога делалась все более безлюдной и более темной, он постепенно приближался к своему господину, так что при въезде в Булонский лес он естественным образом оказался рядом с молодым человеком. Мы не станем скрывать, что покачивание высоких деревьев и отблеск луны в темной чаще вызывали у Планше живейшую тревогу. Д'Артаньян заметил, что с его слугой творится что-то неладное. — Ну-с, господин Планше, что это с вами? — спросил он. — Не находите ли вы, сударь, что леса похожи на церкви? — Чем же это, Планше? — Да тем, что и тут и там не смеешь говорить громко. — Почему же ты не смеешь говорить громко, Планше? Потому что боишься? — Да, сударь, боюсь, что кто-нибудь нас услышит. — Что кто-нибудь нас услышит! Но ведь в нашем разговоре нет ничего безнравственного, милейший Планше, и никто не нашел бы в нем ничего предосудительного.