— Возложите руки, — повторил кюре, делая соответствующий жест. — А святому Петру, — продолжал иезуит, — наместниками коего являются папы, было сказано напротив: «porrige digitos» — «простри персты». Теперь понимаете? — Конечно, — ответил Арамис, наслаждаясь беседой, — но это очень тонко. — Персты! — повторил иезуит. — Святой Петр благословляет перстами. Следовательно, и папа тоже благословляет перстами. Сколькими же перстами он благословляет? Тремя: во имя отца, сына и святого духа. Все перекрестились, д'Артаньян счел нужным последовать общему примеру. — Папа — наместник святого Петра и воплощает в себе три божественные способности; остальные, ordines inferiores[20] духовной иерархии, благословляют именем святых архангелов и ангелов. Самые же низшие церковнослужители, как, например, наши дьяконы и ризничие, благословляют кропилами, изображающими бесконечное число благословляющих перстов. Такова тема в упрощенном виде. Argumentum omni denudatum ornamento.[21] Я сделал бы из нее два таких тома, как этот, — добавил иезуит. И в порыве вдохновения он хлопнул ладонью по фолианту святого Иоанна Златоуста, под тяжестью которого прогибался стол. Д'Артаньян содрогнулся. — Разумеется, — начал Арамис, — я отдаю должное красотам такой темы, но в то же время сознаюсь, что считаю ее непосильной. Я выбрал другой текст. Скажите, милый Д'Артаньян, нравится ли он вам: «Non inutile est desiderium in oblatione», то есть: «Некоторое сожаление приличествует тому, кто приносит жертву господу». — Остановитесь! — вскричал иезуит. — Остановитесь, этот текст граничит с ересью! Почти такое же положение имеется в «Augustinus», книге ересиарха Янсения, которая рано или поздно будет сожжена рукой палача. Берегитесь, мой юный друг, вы близки к лжеучению! Вы погубите себя, мой юный друг! — Вы погубите себя, — повторил кюре, скорбно качая головой. — Вы затронули тот пресловутый вопрос о свободе воли, который является дьявольским соблазном. Вы вплотную подошли к ереси пелагианцев и полупелагианцев. — Однако, преподобный отец… — начал было Арамис, слегка ошеломленный градом сыпавшихся на него аргументов. — Как вы докажете, — прервал его иезуит, — что должно сожалеть о мире, когда приносишь себя в жертву господу? Выслушайте такую дилемму: бог есть бог, а мир есть дьявол. Сожалеть о мире — значит сожалеть о дьяволе; таково мое заключение. — А также и мое, — сказал кюре. — Помилосердствуйте! — опять заговорил Арамис. — Desideras diabolum,[22] несчастный! — вскричал иезуит. — Он сожалеет о дьяволе! О мой юный друг, не сожалейте о дьяволе, умоляю вас об этом! — простонал кюре. Д'Артаньян чувствовал, что тупеет; ему казалось, что он находится в доме для умалишенных и что сейчас он тоже сойдет с ума, как уже сошли те, которые находились перед ним. Но он вынужден был молчать, так как совершенно не понимал, о чем идет речь. Д'Артаньян чувствовал, что тупеет — Однако выслушайте же меня, — сказал Арамис вежливо, но уже с легким оттенком раздражения. — Я не говорю, что сожалею. Нет, я никогда не произнесу этих слов, ибо они не соответствуют духу истинной веры… Иезуит возвел руки к небу, и кюре сделал то же. — Но согласитесь, по крайней мере, что не подобает приносить в жертву господу то, чем вы окончательно пресытились. Скажите, д'Артаньян, разве я неправ? — Разумеется, правы, черт побери! — вскричал д'Артаньян. Кюре и езуит подскочили на стульях. — Вот моя отправная точка — это силлогизм:[23] мир не лишен прелести; я покидаю мир — следовательно, приношу жертву; в писании же положительно сказано: «Принесите жертву господу». — Это верно, — сказали противники. — И потом… — продолжал Арамис, пощипывая ухо, чтобы оно покраснело, как прежде поднимал руки, чтобы они побелели, — и потом, я написал рондо на эту тему. Я показал его в прошлом году господину Вуатюру, и этот великий человек наговорил мне множество похвальных слов. — Рондо! — презрительно произнес иезуит. — Рондо! — машинально повторил кюре. — Прочитайте, прочитайте нам его! — вскричал д'Артаньян. — Это немного развлечет нас. — Нет, ведь оно религиозного содержания, — ответил Арамис, — это богословие в стихах. — Что за дьявольщина! — сказал д'Артаньян. — Вот оно, — сказал Арамис с видом самым скромным, не лишенным, однако, легкого оттенка лицемерия. Ты, что скорбишь, оплакивая грезы, И что влачишь безрадостный удел, Твоей тоске положится предел, Когда творцу свои отдашь ты слезы. Ты, что скорбишь.[24] Д'Артаньян и кюре были в полном восторге. Иезуит упорствовал в своем мнении: — Остерегайтесь мирского духа в богословском слоге. Что говорит святой Августин? Severus sit clericorum sermo.[25] — Да, чтобы проповедь была понятна! — сказал кюре. — Итак… — поспешил вмешаться иезуит, видя, что его приспешник заблудился, — итак, ваша диссертация понравится дамам, и это все. Она будет иметь такой же успех, как какая-нибудь защитительная речь господина Патрю. — Дай-то бог! — с увлечением вскричал Арамис. — Вот видите! — воскликнул иезуит. — Мир еще громко говорит в вас, говорит altissima voce.[26] Вы еще мирянин, мой юный друг, и я трепещу: благодать может не оказать своего действия. — Успокойтесь, преподобный отец, я отвечаю за себя. — Мирская самонадеянность. — Я знаю себя, отец мой, мое решение непоколебимо. — Итак, вы упорно хотите продолжать работу над этой темой? — Я чувствую себя призванным рассмотреть именно ее, и никакую другую. Поэтому я продолжу работу и надеюсь, что завтра вы будете удовлетворены поправками, которые я внесу согласно вашим указаниям. — Работайте не спеша, — сказал кюре. — Мы оставляем вас в великолепном состоянии духа. — Да, — сказал иезуит, — нива засеяна, и нам нечего опасаться, что часть семян упала на камень или рассеялась по дороге и что птицы небесные поклюют остальную часть. «Поскорей бы чума забрала тебя вместе с твоей латынью!»— подумал д'Артаньян, чувствуя, что совершенно изнемогает. — Прощайте, сын мой, — сказал кюре, — до завтра. — До завтра, отважный юноша, — сказал иезуит. — Вы обещаете стать одним из светочей церкви. Да не допустит небо, чтобы этот светоч обратился в пожирающее пламя! Д'Артаньян, который уже целый час от нетерпения грыз ногти, теперь принялся грызть пальцы. Оба человека в черных рясах встали, поклонились Арамису и д'Артаньяну и направились к двери. Базен, все время стоявший тут же и с благочестивым ликованием слушавший весь этот ученый спор, устремился к ним навстречу, взял молитвенник священника, требник иезуита и почтительно пошел вперед, пролагая им путь. Арамис, провожая их, вместе с ними спустился по лестнице, но тотчас поднялся к д'Артаньяну, который все еще был в каком-то полусне. Оставшись одни, друзья несколько минут хранили неловкое молчание; однако кому-нибудь надо было прервать его, и, так как д'Артаньян, видимо, решил предоставить эту честь Арамису, тот заговорил первым. — Как видите, — сказал он, — я вернулся к своим заветным мыслям. — Да, благодать оказала на вас свое действие, как только что сказал этот господин. — О, намерение удалиться от мира возникло у меня уже давно, и вы не раз слышали о нем от меня, не так ли, друг мой? — Конечно, но, признаться, я думал, что вы шутите. — Шутить такими вещами! Что вы, д'Артаньян!