— Другими словами? — спросил д'Артаньян, уже заподозривший истину. — Другими словами, меня одурачили. Шестьдесят луидоров за лошадь, которая, судя по ее ходу, может рысью проделать пять лье в час! Д'Артаньян и Атос покатились со смеху. — Прошу вас, не сердитесь на меня, милый д'Артаньян, — сказал Арамис. — Нужда не знает закона. К тому же я сам пострадал больше всех, потому что этот бессовестный барышник украл у меня по меньшей мере пятьдесят луидоров. Вот вы бережливые хозяева! Сами едете на лошадях лакеев, а своих прекрасных скакунов приказали вести на поводу, потихоньку, небольшими переходами. В эту минуту какой-то фургон, за несколько мгновений до того появившийся на Амьенской дороге, остановился у трактира, и из него вылезли Планше и Гримо с седлами на голове. Фургон возвращался в Париж порожняком, и лакеи взялись вместо платы за провоз поить возчика всю дорогу. — Как так? — удивился Арамис, увидев их. — Одни седла? — Теперь понимаете? — спросил Атос. — Друзья мои, вы поступили точно так же, как я. Я тоже сохранил седло, сам не знаю почему… Эй, Базен! Возьмите мое новое седло и положите рядом с седлами этих господ. — А как вы разделались со своими священниками? — спросил д'Артаньян. — На следующий день я пригласил их к обеду — здесь, между прочим, есть отличное вино — и так напоил их, что кюре запретил мне расставаться с военным мундиром, а иезуит попросил похлопотать, чтобы его приняли в мушкетеры. — Но только без диссертации! — вскричал д'Артаньян. — Без диссертации! Я требую отмены диссертации! — С тех пор, — продолжал Арамис, — моя жизнь протекает очень приятно. Я начал писать поэму односложными стихами. Это довольно трудно, но главное достоинство всякой вещи состоит именно в ее трудности. Содержание любовное. Я прочту вам первую песнь, в ней четыреста стихов, и читается она в одну минуту. — Знаете что, милый Арамис? — сказал д'Артаньян, ненавидевший стихи почти так же сильно, как латынь. — Добавьте к достоинству трудности достоинство краткости, и вы сможете быть уверены в том, что ваша поэма будет иметь никак не менее двух достоинств. — Кроме того, — продолжал Арамис, — она дышит благородными страстями, вы сами убедитесь в этом… Итак, друзья мои, мы, стало быть, возвращаемся в Париж? Браво! Я готов! Мы снова увидим нашего славного Портоса. Я рад! Вы не можете себе представить, как мне недоставало этого простодушного великана! Вот этот не продаст своей лошади, хотя бы ему предложили за нее целое царство! Хотел бы я поскорей взглянуть, как он красуется на своем скакуне, да еще в новом седле. Он будет похож на Великого Могола, я уверен… Друзья сделали часовой привал, чтобы дать передохнуть лошадям. Арамис расплатился с хозяином, посадил Базена в фургон к его товарищам, и все отправились в путь — за Портосом. Он был уже здоров, не так бледен, как во время первого посещения д'Артаньяна, и сидел за столом, на котором стоял обед на четыре персоны, хотя Портос был один; обед состоял из отлично приготовленных мясных блюд, отборных вин и великолепных фруктов. — Добро пожаловать, господа! — сказал Портос, поднимаясь с места. — Вы приехали как раз вовремя. Я только что сел за стол, и вы пообедаете со мной. — Ого! — произнес д'Артаньян. — Кажется, эти бутылки не из тех, что Мушкетон ловил своим лассо. А вот и телятина, вот филе… — Я подкрепляюсь… — сказал Портос, — я, знаете ли, подкрепляюсь. Ничто так не изнуряет, как эти проклятые вывихи. Вам когда-нибудь случалось вывихнуть ногу, Атос? — Нет, но мне помнится, что в нашей стычке на улице Феру я был ранен шпагой, и через две — две с половиной недели после этой раны я чувствовал себя точно так же, как вы. — Однако этот обед предназначался, кажется, не только для вас, любезный Портос? — спросил Арамис. — Нет, — сказал Портос, — я ждал нескольких дворян, живущих по соседству, но они только что прислали сказать, что не будут. Вы замените их, и я ничего не потеряю от этой замены… Эй, Мушкетон! Подай стулья и удвой количество бутылок. — Знаете ли вы, что мы сейчас едим? — спросил Атос спустя несколько минут. — Еще бы не знать! — сказал д'Артаньян. — Что до меня, я ем шпигованную телятину с артишоками и мозгами. — А я — баранье филе, — сказал Портос. — А я — куриную грудинку, — сказал Арамис. — Все вы ошибаетесь, господа, — серьезно возразил Атос, — вы едите конину. — Полноте! — сказал д'Артаньян. — Конину! — повторил Арамис с гримасой отвращения. Один Портос ничего не произнес. — Да, конину… Правда, Портос, ведь мы едим конину? Да еще, может быть, вместе с седлом? — Нет, господа, я сохранил упряжь, — сказал Портос. — Право, все мы хороши! — сказал Арамис. — Точно сговорились. — Что делать? — сказал Портос. — Эта лошадь вызывала чувство неловкости у моих гостей, и мне не хотелось унижать их. — К тому же ваша герцогиня все еще на водах, не так ли? — спросил д'Артаньян. — Все еще, — ответил Портос. — И потом, знаете ли, моя лошадь так понравилась губернатору провинции — это один из тех господ, которых я ждал сегодня к обеду, — что я отдал ее ему. — Отдал! — вскричал д'Артаньян. — О господи! Ну да, именно отдал, — сказал Портос, — потому что она, бесспорно, стоила сто пятьдесят луидоров, а этот скряга не согласился заплатить мне за нее больше восьмидесяти. — Без седла? — спросил Арамис. — Да, без седла. — Заметьте, господа, — сказал Атос, — что Портос, как всегда, обделал дело выгоднее всех нас. Раздались громкие взрывы хохота, совсем смутившие бедного Портоса, но ему объяснили причину этого веселья, и он присоединился к нему, как всегда, шумно. — Так что все мы при деньгах? — спросил д'Артаньян. — Только не я, — возразил Атос. — Мне так понравилось испанское вино Арамиса, что я велел погрузить в фургон наших слуг бутылок шестьдесят, и это сильно облегчило мой кошелек. — А я… — сказал Арамис, — вообразите только, я все до последнего су отдал на церковь Мондидье и на Амьенский монастырь и, помимо уплаты кое-каких неотложных долгов, заказал обедни, которые будут служить по мне и по вас, господа, и которые, я уверен, пойдут всем нам на пользу. — А мой вывих? — сказал Портос. — Вы думаете, он ничего мне не стоил? Не говоря уже о ране Мушкетона, из-за которой мне пришлось приглашать лекаря по два раза в день, причем он брал у меня двойную плату под тем предлогом, что этого болвана Мушкетона угораздило получить пулю в такое место, какое обычно показывают только аптекарям. Я предупредил его, чтобы впредь он остерегался подобных ран. — Ну что ж, — сказал Атос, переглянувшись с д'Артаньяном и Арамисом, — я вижу, вы великодушно обошлись с бедным малым; так и подобает доброму господину. — Короче говоря, — продолжал Портос, — после того как я оплачу все издержки, у меня останется еще около тридцати экю. — А у меня с десяток пистолей, — сказал Арамис. — Так, видно, мы крезы по сравнению с вами, — сказал Атос. — Сколько у вас осталось от ваших ста пистолей, д'Артаньян? — От ста пистолей? Прежде всего пятьдесят из них я отдал вам. — Разве? — Черт возьми! — Ах да, вспомнил! Совершенно верно. — Шесть я уплатил трактирщику. — Что за скотина этот трактирщик! Зачем вы дали ему шесть пистолей? — Да ведь вы сами сказали, чтобы я дал их ему. — Ваша правда, я слишком добр. Короче говоря — остаток? — Двадцать пять пистолей, — сказал д'Артаньян. — А у меня, — сказал Атос, вынимая из кармана какую-то мелочь, — у меня… — У вас — ничего… — Действительно, так мало, что не стоит даже присоединять это к общей сумме. — Теперь давайте сочтем, сколько у нас всего. Портос? — Тридцать экю. — Арамис? — Десять пистолей. — У вас, д'Артаньян? — Двадцать пять. — Сколько это всего? — спросил Атос. — Четыреста семьдесят пять ливров! — сказал д'Артаньян, считавший, как Архимед.