– Иначе мальчик проснётся, точно от прикосновения льда. – Тсс!.. Вливаю… Раз, два!.. И тут воспитатель почувствовал сильный запах ландыша. Он разлился по всей комнате. – Три, четыре, пять, шесть… — отсчитывал чей-то голос быстрым шёпотом. — Готово. – Теперь он будет спать три дня непробудным сном. – И он не будет знать, что стало с его куклой… – Он проснётся, когда уже всё окончится. – А то, пожалуй, он начал бы плакать, топать ногами, и в конце концов Три Толстяка простили бы девчонку и даровали бы ей жизнь… Три незнакомца исчезли. Дрожащий воспитатель встал. Зажёг маленькую лампочку, горевшую пламенем в форме оранжевого цветка, и подошёл к кровати. Наследник Тутти лежал в кружевах, под шёлковыми покрывалами маленький и важный. На огромных подушках покоилась его голова с растрёпанными золотыми волосами. Воспитатель нагнулся и приблизил лампочку к бледному лицу мальчика. В маленьком ухе сверкала капля, будто жемчужина в раковине. Золотисто-зелёный свет переливался в ней. Воспитатель прикоснулся к ней мизинцем. На маленьком ухе ничего не осталось, а всю руку воспитателя пронизал острый, нестерпимый холод. Мальчик спал непробудным сном. А через несколько часов наступило то прелестное утро, которое мы уже имели удовольствие описывать нашим читателям. Мы знаем, что произошло в это утро с учителем танцев Раздватрисом, но нам гораздо интереснее узнать, что стало в это утро с Суок. Ведь мы её оставили в таком ужасном положении! Сперва решено было бросить её в подземелье. – Нет, это слишком сложно, — сказал государственный канцлер. — Мы устроим скорый и справедливый суд. – Конечно, нечего возиться с девчонкой, — согласились Три Толстяка. Однако не забудьте, что Три Толстяка пережили очень неприятные минуты, удирая от пантеры. Им необходимо было отдохнуть. Они сказали так: – Мы поспим немного. А утром устроим суд. С этими словами они разошлись по своим спальням. Государственный канцлер, который не сомневался в том, что куклу, оказавшуюся девочкой, суд приговорит к смерти, отдал приказание усыпить наследника Тутти, чтобы он своими слезами не смягчил страшного приговора. Три человека с фонарями, как вы уже знаете, проделали это. Наследник Тутти спал. Суок сидела в караульном помещении. Караульное помещение называется кордегардией. Так, Суок в это утро сидела в кордегардии. Её окружали гвардейцы. Посторонний человек, зайдя в кордегардию, долго бы удивлялся: почему эта хорошенькая печальная девочка в необыкновенно нарядном розовом платье находится среди гвардейцев? Её вид совершенно не вязался с грубой обстановкой кордегардии, где валялись седла, оружие, пивные кружки. Гвардейцы играли в карты, дымили синим вонючим дымом из своих трубок, бранились, поминутно затевали драку. Эти гвардейцы ещё были верны Трём Толстякам. Они грозили Суок огромными кулаками, делали ей страшные рожи и топали на неё ногами. Суок относилась к этому спокойно. Чтобы отделаться от их внимания и насолить им, она высунула язык и, оборотившись ко всем сразу, сидела с такой рожей целый час. Сидеть на бочонке ей казалось достаточно удобным. Правда, платье от такого сиденья пачкалось, но уже и без того оно потеряло свой прежний вид: его изорвали ветки, обожгли факелы, измяли гвардейцы, обрызгали сиропы. Суок не думала о своей участи. Девочки её возраста не страшатся явной опасности. Они не испугаются направленного на них пистолетного дула, но зато им будет страшно остаться в тёмной комнате. Она думала так: «Оружейник Просперо на свободе. Сейчас он вместе с Тибулом поведёт бедняков во дворец. Они меня освободят». В то время, когда Суок размышляла таким образом, к дворцу прискакали три гвардейца, о которых мы говорили в предыдущей главе. Один из них, голубоглазый, как вы уже знаете, вёз какой-то таинственный свёрток, из которого свисали ноги в розовых туфлях с золотыми розами вместо пряжек. Подъезжая к мосту, где стоял караул, верный Трём Толстякам, эти три гвардейца сорвали со своих шляп красные кокарды. Это было необходимо для того, чтобы караул их пропустил. Иначе, если бы караул увидел красные кокарды, он начал бы стрелять в этих гвардейцев, потому что они перешли на сторону народа. Они пронеслись мимо караула, едва не опрокинув начальника. – Должно быть, какое-нибудь важное донесение, — сказал начальник, поднимая свою шляпу и стряхивая пыль с мундира. В этот момент настал для Суок последний час. Государственный канцлер вошёл в кордегардию. Гвардейцы вскочили и стали смирно, вытянув свои огромные перчатки по швам. – Где девчонка? — спросил канцлер, поднимая очки. – Иди сюда! — крикнул девочке самый главный гвардеец. Суок сползла с бочонка. Гвардеец грубо схватил её поперёк пояса и поднял. – Три Толстяка ожидают в Зале Суда, — сказал канцлер, опуская очки. — Несите девчонку за мной. С этими словами канцлер вышел из кордегардии. Гвардеец шагнул за ним, держа Суок одной рукой на весу. О, золотые розы! О, розовый шёлк! Всё это погибло под безжалостной рукой. Суок, которой было больно и неловко висеть поперёк страшной руки гвардейца, ущипнула его повыше локтя. Она собрала силы, и щипок получился основательный, несмотря на плотный рукав мундира. – Черт! — выругался гвардеец и уронил девочку. – Что? — обернулся канцлер. И тут канцлер почувствовал совершенно неожиданный удар по уху. Канцлер упал. И за ним немедленно упал гвардеец, который только что расправлялся с Суок. Его тоже ударили по уху. Но как! Можете себе представить, какой силы должен быть удар, чтобы свалить без чувств такого огромного и злого гвардейца. Прежде чем Суок успела оглянуться, чьи-то руки снова подхватили её и потащили. Это тоже были грубые и сильные руки, но они казались добрее, и в них Суок чувствовала себя ловчей, чем в руках гвардейца, который валялся теперь на блестящем полу. – Не бойся! — шепнул ей чей-то голос. Толстяки нетерпеливо дожидались в Зале Суда. Они сами хотели судить хитрую куклу. Вокруг сидели чиновники, советники, судьи и секретари. Разноцветные парики — малиновые, сиреневые, ярко-зелёные, рыжие, белые и золотые — пылали в солнечных лучах. Но даже весёлый солнечный свет не мог украсить надутые физиономии под этими париками. Три Толстяка по-прежнему страдали от жары. Пот сыпался с них, как горох, и портил лежащие перед ними бумажные листы. Секретари ежеминутно меняли бумагу. – Наш канцлер заставляет себя долго ждать, — сказал Первый Толстяк, шевеля пальцами, как удавленник. Наконец долгожданные появились. Три гвардейца вошли в зал. Один держал на руках девочку. О, как печально она выглядела! Розовое платье, поражавшее вчера своим сиянием и дорогой искусной отделкой, превратилось теперь в жалкие лохмотья. Увяли золотые розы, осыпались блёстки, измялся и истрепался шёлк. Голова девочки уныло свисала к плечу гвардейца. Девочка была смертельно бледна, и её лукавые серые глаза погасли. Пёстрое собрание подняло головы. Три Толстяка потирали руки. Секретари вынули длинные перья из-за своих не менее длинных ушей. – Так, — сказал Первый Толстяк. — А где же государственный канцлер? Гвардеец, державший девочку, стал перед собранием и доложил. Голубые глаза его весело блестели: – У господина государственного канцлера по дороге случилось расстройство желудка.