Так же нечем, как и мистеру Долсону, гора счетов которого с каждым днем становилась все больше, а русская пятница обернулась жестким похмельем. На третий день мы сидели в полпервого ночи в пустом зале закрытого паба, и допивали польскую водку. Она все никак не заканчивалась, хотя Халед раз за разом нырял в картонные ящики. Эти три дня запоя были нашим лекарством от тоски. – Он мне знаете что сказал, мистер Долсон? – в который раз, я пересказывал разговор, состоявшийся с профессором Стирлингом. Разговор, из которого я вынес ту мысль, что мой собеседник был никем иным как напыщенной сволочью. – Не знаю, но думаю какое-нибудь дерьмо, Макс, – ответил бравый капитан, – эти высоколобые, все как один педерасты, поверь мне. Они корчат из себя умников только потому, что настоящему человеку трудно понять ту блевотину, которую они несут. Они мнят себя душой нации, оплотом высокой культуры и выдают вчерашнюю протухшую жвачку как откровение. Говорят тебе о пятне на рубашке и о том, что тот язык, на котором ты говоришь, мерзок, а сами чистят дымоходы друг-другу. Вроде твоих соседей по дому. Тото, так, кажется, его зовут? Я кивнул, Тото с приятелем жили на первом этаже дома, где я снимал квартиру. И считали себя музыкантами, побираясь по студиям звукозаписи. Вот только педерастов изображавших из себя музыкантов было много. Очень много. И каждый мнил себя гением. Отброшенные на обочину плотным потоком смазливых мальчиков в брючках скинни, мои соседи нашли единственный способ существования – потихоньку банчили травой. Почти безвылазно сидя в своей берлоге. Срываясь на визг в разговорах с несостоятельными клиентами, мне это было прекрасно слышно сквозь тонкие перекрытия. Эдакие мякотки с повадками базарных торговок. – Мир протух, Макс. – заключил мистер Долсон. – Индийцы учатся в колледжах, педерасты живут по-соседству, а настоящий английский джентльмен вынужден поедать весь этот тухляк и не морщиться. Даже вы, гунны и дикари, даже вы это понимаете. Он выдернул волос из носа и, задумчиво посмотрев на него, прилепил к столешнице, как знамя истинных английских джентльменов сражавшихся с прогрессом и всеобщим повальным безумием. Я оставил его во втором часу ночи, скучного и печального. Обдумывающего очередной способ обогащения, который назывался «вечеринка в джакузи». Бывший толи тридцать вторым, толи двести третьим. – Сейчас все сходят с ума по этому джакузи, Макс, – уверено заявил Долсон на прощанье. И мне представились лицо Халеда, давно спящего на боевом посту – за стойкой. Утром его ожидали неприятные известия. На грузчиках хозяин старался экономить. Нетрудно было догадаться, кто будет возиться с тяжеленной сантехникой. Впрочем, если у тебя просроченная туристическая виза, выбирать не приходится. Я это знал. *** Район, в котором я обитал, был из так называемых «с дурной репутацией». Но мне было плевать. Плевать на исписанные стены и воняющие мочой проулки. На подонков всех мастей пытавшихся выжить в этой грязи и беспросветности. Главное для меня было то, что за гнусную дыру из хозяйского тщеславия названную квартирой, я платил какой-то мизер и мог временно сводить бюджет в ноль. И во всем этом мраке, было необходимо сохранять полнейшее спокойствие. Даже тогда, когда какой-то отчаянный наркоман приставил мне шило к горлу. Дохлый и воняющий чем-то тошнотворным. Случилось это две недели назад и денег у меня при себе не оказалось. Что его сильно опечалило. Я зачем-то вспомнил эту грусть в его глазах, проходя по длинному коридору первого этажа. В желтом свете слабых ламп перекатывалась нищета. За дверью педераста Тото гремели смех и музыка. Сегодня у кексиков был фестиваль. Что же такое важное они отмечали среди недели? День рождения Элтона Джона или может свой парад, по слухам, разрешенный в Ираке? Об этом я не думал, потому что слишком устал от всего. Что-то с грохотом разбилось там у них, по осколкам прошлись, и кто-то счастливо заржал. Смех перекрыл орущую музыку, гулко отдаваясь в ночных звуках дома: тихом храпе и шуме телевизоров тех, кто не мог уснуть один. – Вот такую мелодию… – жеманно произнес Тото, остаток фразы утонул в новом грохоте и визгливом смехе. Было ясно, что консьержка уже вызвала полицию. Эта прокисшая вдова пребывала в полной уверенности, что обитает в приличном месте. И жила в этом глупом заблуждении изо дня в день, от одного стакана к другому. Из ее конуры постоянно воняло льняной кашей, а еще она любила выскакивать на каждого входящего. Блеклые глаза с красными прожилками, глаза опустившейся пьяницы ненавидели все, что могли увидеть. Я поднимался по лестнице, когда прибыли бобби. Шаги полицейских ни с чем не спутать, тяжелая поступь уверенных в себе людей. Они топали внизу подо мной и громко переговаривались, словно сейчас был полдень и шум, обычный шум города, мешал им говорить. Бобби всегда говорят громко, как глухие. – Откройте! – вслед за этим требованием, на лестнице, по которой я только что поднялся, послышались осторожные шаги. Будто кот шел по раскаленной крыше. Может быть, эта поступь и не была слышна внизу, там, где здоровые полисмены выламывали дверь квартирки Тото, но я ее слышал прекрасно. И вставил ключ в замок, чужие проблемы меня не волновали. – Кретины! – завопил один из педерастов. – Куда вы меня тащите? – Аа… Сволочь, он меня за руку укусил! Сержант! Сержант! Дверь в мою конуру почти закрылась, когда я обернулся. Да, зачем-то обернулся. Просто так, из остатков того чувства, которое люди зовут любопытством. Кинул взгляд в коридор второго этажа. Из полутемной комнатки, на пороге которой я стоял, в желтушный свет ламп. У выхода на лестницу переминался профессор Стирлинг и умоляюще смотрел на меня. Нет, он не просил ничего, просто молча стоял, испуганно вздрагивая каждый раз, когда снизу доносился шум. Даже идиоту было ясно, что как только полиция закончит упаковывать наглых торговцев дурью, то устроит тотальный шмон по этажам на предмет потерявшихся гостей. А рыхлый профессор с дрожащим подбородком и растерянными глазами пуделя был как раз из этой категории. Пиджак его топорщился, наспех надетый, из-под полы виднелся край не заправленной рубашки. Галстук был зажат в подрагивающей руке. Почему я не удивился тогда? Ну, почему? И сказал ли: добро пожаловать? Этого я не помню, но дверь открыл, приглашая его войти. Все произошло очень быстро. Так, как всегда происходят действия, о которых не думаешь. Вернее то, что делается безотчетно, и исходит из тех свойств души, какие вдолблены в тебя на уровне инстинктов. Имя моему поступку было милосердие. – Хотите выпить, профессор? – спросил я, прислушиваясь к тяжелому топоту в коридоре. Кажется, они ломились к потаскухе из соседней каморки. Усатой и немолодой. Та была с клиентом и кричала бобби через дверь, чтобы они убирались. Стирлинг затряс головой, но я плеснул ему немного кукурузной мерзости, бутылка которой завалялась у меня. Пусть успокоится, если его разберет удар прямо здесь, возникнет еще больше проблем. – С…с. спасибо, – заикаясь, поблагодарил он и залпом выпил. – Я был у друзей. Кажется мы немного…. Они немного перестарались. От той спеси, с которой он общался со мной на днях, не осталось и следа. «Мы не можем принимать в колледж всех без разбору. Наше учебное заведение по праву носит звание одного из старейших и уважаемых в Англии. Наши выпускники занимают очень ответственные должности. Результаты ваших тестов не удовлетворяют уровню, позволяющему получить грант на обучение. Вы работаете?» «Да. В пабе «Меч и Роза»». «Вполне подходящее место для вас. Вы сможете сделать там хорошую карьеру», – он презрительно попрощался со мной. Сейчас профессор сбивчиво оправдывался, но я его не слушал. Ту чепуху, которую он нес, я мог выдумать сам и не собирался загружать свой мозг чужим враньем. – У нас был диспут об одной монографии по средневековой поэзии, – по мне так диспут трех педерастов не стоил того, чтобы о нем упоминать, но Стирлинг продолжил говорить. Он говорил и говорил. Нес всю эту чушь, пока я не прервал его. – Через полчаса полиция закончит, и вы сможете выйти. Либо можете уйти сейчас, но по пожарной лестнице. Она за окном, – он выбрал первый вариант, и мы провели эти полчаса в тяжелом молчании. Прерванным лишь однажды, когда в мою дверь требовательно заколотили кулаками. – Сержант О’Хара, полиция Манчестера. Я приоткрыл дверь ровно на длину цепочки: – Да? – Вы не заметили сегодня ничего необычного, мистер? – за его плечом маячила воняющая льняной кашей консьержка. Заметил ли я что-нибудь необычное в этой клоаке? Нет, сержант, все как обычно: грязь, вонь, страх, безнадежность и нечистоты. Самое дно, сэр, от которого нельзя оттолкнуться, нельзя всплыть, на котором не существует понятий воздух и радость. А есть одна беспомощная тоска. – Нет, ничего необычного, сержант. – Незнакомые люди? Шум? Может, вы хотите о чем-нибудь заявить? Ма’ам Брайен сообщила, что вы только что вернулись. – Здесь одни незнакомые люди и сплошной шум, сержант. Что-нибудь необычное я не припоминаю, – О’Хара понимающе посмотрел на меня и криво улыбнулся. Мы были похожи. Только он нырял в эту жижу время от времени, я же обитал здесь постоянно. А весь этот цирк был рассчитан на сопящую консьержку, чья голова покачивалась с похмелья. – Хорошо, если вы что-нибудь вспомните, то сообщите об этом в участок, мистер. Мы расположены выше по улице на перекрестке. Я кивнул ему и закрыл дверь. Сержант был так же милосерден, как и я. Никаких вопросов о документах и прочем. Ни требований впустить его в мою убогую конуру. Никаких больше вопросов. Он все прекрасно знал. Это было написано у меня на лице. Просроченная на десять месяцев виза, жалкие гроши, темное прошлое и неопределенное будущее. И это его никак не касалось. Через полчаса, когда все смолкло, Стирлинг выбрался из старого кресла, в котором тихо сидел все это время, и откланялся. На пороге он обернулся: – Я что-нибудь попробую сделать для вас, мальчик мой, – я поморщился. – Нет, правда. Кажется, вы говорили, что работаете в «Розе и Щите»? – «Меч и Роза», профессор. – Я позвоню. – Звоните, профессор, – я закрыл за ним дверь и упал на продавленный диван в пятнах от сигарет, оставленных предыдущими обитателями моей каморки. Было четыре утра, и хотелось спать. Завтра Долсон был намерен заработать много денег посредством нового магического способа и пластиковой ванны, взятой в долг у знакомого подрядчика. Тот строил отель в пригороде. Завтра. Или это было уже сегодня? Ядерная физика – Единственное, что мы хорошо делаем, это дети, Макс. Да и то, пока какой-нибудь умник не догадался производить их в Китае. Так дешевле, – расстроено произнес мистер Долсон, глядя на проломленную джакузи. Тощий Халед уронил ее прямо на входе в паб, разбив дно о ступени. – А как же традиции, мой капитан? Рождественский пудинг, парламент? – Лорен, сидевшая с неизменной яичницей, улыбалась. – Все это давно делают ускоглазые, девочка, – буркнул мистер Долсон. – На всем этом дерьме уже давно написано «Мэйд ин Чайна». Даже если у тебя на трусиках нарисовано, что они сшиты в Италии, и это тоже вранье. Все наше государство – одно сплошное вранье! И корпорации. И еще неизвестно чего больше в нашей жизни: вранья или корпораций. Мне кажется – что этого мусора поровну. Равновесие! Наши матери начинают врать нам тогда, когда отнимают от груди, потом мы уже сами учимся этому. И смотрим на этот гнилой мир, пытаясь врать самим себе. Он прекрасен! Он наклонился и приладил отколовшийся кусок. Лучше от этого не стало. Я предложил приклеить его, на что мистер Долсон гневно махнул рукой. – Какой клей? Вся западная цивилизация, построена знаешь на чем? – произнес он. – На чем, мистер Долсон? – На скотче, Макс. Только на нем! Это у вас, в вашей дикой стране, все делается на болтах, завернуть которые можно с помощью десятка рабочих. Вы страдаете от этого, потому что не видите изящных решений. Создаете самолеты, над которыми надо работать отбойным молотком. Машины из бетона. И все потому, что вы люди из прошлого. Дикари. Варвары, которым чужда свободная мысль и понятие западной демократии. А вообще, чем стоять таким ослом и слушать меня, пойди, и возьми этот чертов телефон. У меня уже голова отваливается. Телефон за стойкой требовательно звонил. Словно скучал там, в одиночестве, скрытый между бутылок маленького марокканца. Я поднял трубку, ощущая взгляд Лорен. Она всегда рассматривала меня своими странными глазами. Иногда в самый неожиданный момент, когда я был занят чем-нибудь, я поднимал глаза и ловил пристальный взгляд. Улыбалась мне полными губами, перекатывая пальцами красный детский помпон на связке ключей. Он приносил ей счастье. Наивный фетиш маленькой и храброй Лорен Битти, не ожидающей ничего хорошего от настоящего, но уверенной в своем будущем. Странная вера для девчонки ежедневно полирующей шест грудью. – Добрый день, мальчик мой! – Здравствуйте, мистер Стирлинг. – мне хотелось послать его, за этого раздражающего «мальчика». Но я сдержался. – Я, собственно, по поводу нашей беседы. Было бы вам интересно поменять место вашей работы? Есть очень интересное предложение, я могу все устроить. – Какая работа? – уточнил я. – Мне бы хотелось учиться в Антонии, сэр. – Надеюсь, вы меня поймете, это выше моих сил. Решение совета я отменить не могу. Конечно, ему бы не хотелось, чтобы я там учился. И не терпелось избавиться от меня, собственно этим обстоятельством и был вызван этот звонок. «Не заметили ничего необычного, сэр?» – я припомнил глаза сержанта О’Хара. – «Наш участок выше по улице, сэр» Выше по улице. Прошло всего десять часов, а профессор уже все утряс. Мало ли? Вдруг я вспомнил что-нибудь в полиции? Запасов травки, изъятых при обыске у Тото, хватило бы на несколько лет питания в два с половиной фунта в день за государственный счет. И выпутаться из этой истории не было никаких шансов. Ни у него, ни у меня. Все это я понимал. – Вы слушаете? – обеспокоено спросил Стирлинг, мне представилось, как он потеет там, на другом конце линии.