Мы с Крысой несколько раз сплавали наперегонки в 25-метровом бассейне, потом уселись рядом в шезлонгах и открыли холодную колу. Отдышавшись, я затянулся сигаретой. Крыса тем временем умиротворенно глядел, как в бассейне плавает молодая американочка. По безоблачному небу пронеслись несколько реактивных самолетов, оставив за собой белые, будто замороженные следы. — Такое впечатление, — сказал Крыса, глядя вверх, — что, когда мы были маленькие, самолетов летало больше. Причем, в основном летали американские — двухфюзеляжные, с пропеллерами. — P-38? — Нет, транспортные. Огромные, куда там P-38… Одно время летали очень низко, можно было всю военную маркировку разглядеть. Еще помню DC-6, DC-7, а один раз видел «Сэйбер»! — Ну, это давно… — Да, при Эйзенхауэре. Тогда еще к нам в гавань крейсер зашел. В городе ступить было негде, кругом моряки. И патрули. Ты видел патрули? — Ага. — Теперь все куда-то пропало… Хотя это я не к тому, что мне военные нравятся. Я кивнул. — Но «Сэйбер» был классный самолет! Пока не начал напалм сбрасывать. Ты когда-нибудь видел, как сбрасывают напалм? — Видел, в фильмах про войну. — Люди, они чего только не напридумывают! Хотя это они выдумали здорово. Кто знает, может лет десять пройдет — и по напалму будет ностальгия. Я рассмеялся и достал вторую сигарету. — Любишь самолеты, да? — Когда-то хотел летчиком стать. Потом глаза испортил и раздумал. — Понятно… — Небо люблю. Сколько угодно могу на него смотреть — не надоедает. А когда не хочу, то просто не смотрю. Крыса замолчал минут на пять, а потом вдруг заговорил: — Иногда становится невмоготу. Осознавать, что ты богатый, и все такое… Бывает, хочется убежать. Понимаешь? — Как это «убежать»? — удивился я. — Хотя… Если тебе и вправду так хочется, возьми да убеги. — Наверное, это было бы лучше всего. Уехать в какой-нибудь незнакомый город, начать все с нуля… Разве плохо? — Что, и университет бросишь? — Да я его уже бросил. Никакой нет охоты возвращаться. Глаза Крысы, спрятанные за темными очками, продолжали следить за плывущей девушкой. — А почему бросил? — Ну… Надоело потому что. Хоть и старался сначала. Так сильно, что самому теперь не верится. До всех мне было дело — не меньше, чем до себя. Даже полицейские меня из-за этого били. Но приходит время, когда каждый возвращается на свое место. Только мне некуда вернуться. Знаешь, есть такая игра — все вокруг стульев бегают, потом садятся — а одному стула не хватает. — И что ты теперь собираешься делать? В раздумье Крыса вытер полотенцем ноги. — Думаю повесть написать. Ты как на это смотришь? — Ну, возьми да напиши. Крыса кивнул. — А какую повесть? — Хорошую. По моим стандартам. Я ведь себя талантом не считаю… Но, по крайней мере, смысл писательства я вижу в том, чтобы самому чему-то научиться. Правильно? — Правильно. — Писать надо для себя… Или, скажем, для цикад. — Для цикад? — Ага. Крыса потеребил висевшую у него на голой груди полудолларовую монету с портретом президента Кеннеди. — Несколько лет назад я с одной девчонкой ездил в Нару[12]. Был ужасно жаркий день, и мы с ней часа три шли между холмов. Если нам кто и попадался, то только птицы, взлетавшие с пронзительными криками, да певчие цикады, трещавшие под ногами, когда мы шли по меже. И больше никого. Просто было очень жарко. Мы устали и присели на пологом склоне, опушившемся мягкой травой. Понежились на ветерке и вытерли пот. Под склоном пролегал глубокий ров, а за ним — густо поросший лесом древний курган, будто выступающий из воды остров. Императорская могила. Ты ее видел когда-нибудь? Я кивнул. — И тогда я подумал: для чего же сделана такая громадина? Конечно, в любой могиле есть смысл. Все когда-нибудь умрут — и это как напоминание. Но здесь было как-то чересчур. Огромные размеры иногда меняют суть вещей до неузнаваемости. Фактически, это было вообще непохоже на могилу. Это была гора. Во рву плавали лягушки и ряска, а ограда вокруг заросла паутиной. Я молча глядел на курган и вслушивался в ветер, идущий со стороны рва. И то, что я тогда почувствовал, не описать никакими словами. Даже нет, я не почувствовал — меня как будто завернули во что-то. Целиком и полностью. Ощущение было такое, словно цикады, лягушки, пауки, ветер — буквально все — превратилось в единое целое и течет через Космос! Крыса допил свою колу, уже без газа. — И вот, когда я собираюсь что-то написать, я всегда вспоминаю этот летний день и этот поросший лесом курган. И думаю, как здорово было бы написать что-нибудь для цикад, пауков и лягушек, для зеленой травы и ветра… Крыса умолк, заложил руки за голову и уставился в небо. — Ну… И ты пробовал уже что-нибудь написать? — Нет. Ни единой строчки. — Ни единой? — Вы — соль земли… — Что? — Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой?[13] Так Сказал Крыса. Небо к вечеру заволокло тучами. Перейдя из бассейна в маленький гостиничный бар, мы пили там холодное пиво под итальянские песни в обработке Мантовани. В широком окне светились портовые огни. — Так что там у тебя с подругой-то? — спросил я, решившись. Тыльной стороной ладони Крыса вытер с губ пивную пену и в раздумье уставился в потолок. — Вообще говоря, я не собирался тебе про это рассказывать. Так все по-дурацки… — Но ведь ты хотел со мной поговорить? — Хотел. Но вечерок подумал — и расхотел. В мире есть вещи, которых нам все равно не изменить. — Например? — Например, больные зубы. В один прекрасный день у тебя вдруг появляется зубная боль и не проходит, как бы тебя кто ни утешал. И тогда ты злишься на самого себя. А потом начинаешь дико злиться на других за то, что они сами на себя не злятся. Понимаешь? — Отчасти, — сказал я. — Но если хорошо подумать, условия у всех одинаковые. Мы все попутчики в неисправном самолете. Конечно, есть везучие, а есть невезучие. Есть крутые, а есть немощные. Есть богатые, а есть бедные. Но все равно ни у кого нет такой силы, чтобы из ряда вон. Все одинаковы. Те, у которых что-то есть, дрожат в страхе это потерять — а те, у кого ничего нет, переживают, что так и не появится. Все равны. И тому, кто успел это подметить, стоит попробовать хоть чуточку стать сильнее. Хотя бы просто прикинуться, понимаешь? На самом-то деле сильных людей нигде нет — есть только те, которые делают вид. — Можно вопрос? Я кивнул. — Ты на самом деле в это веришь? — Да. На какое-то время Крыса замолчал, уставясь в стакан с пивом. Потом сказал очень серьезно: — И не будешь говорить, что пошутил?..