— Вон, гляньте, как я однажды порезался! — Я показал им кончик указательного пальца левой руки с семимиллиметровым шрамом, похожим на белую нитку. — Еще в младших классах. Кто-то разбитую бутылку из-под лимонада в песок закопал. Они закивали. — Конечно, пакетом от бисквитов вы не порежетесь. Но все равно: в песок ничего бросать нельзя! Песок должен быть свято чист! — Понятно, — сказала одна. — Больше не будем, — добавила другая. — А ты еще что-нибудь порезал? — Конечно! Я показал им все свои ранения. Это был целый травматологический каталог. Вот левый глаз — мне в него футбольным мячом заехали. До сих пор на сетчатке след. Вот на носу шрам — это тоже футбол. Боролся за верхний мяч, и соперник зубами попал мне по носу. Вот семь швов на нижней губе. Это я с велосипеда упал, уворачивался от грузовика. А вот выбитый зуб… Разлегшись на прохладной траве, мы слушали, как поют на ветру стебли мисканта. Когда совсем стемнело, мы вернулись домой поесть. К тому моменту, как я принял ванну и выпил банку пива, пожарились три или четыре горбуши. Сбоку от них лежала консервированная спаржа и огромные листья кресс-салата. Вкус горбуши мне что-то напоминал — какую-то горную тропинку из давно прошедшего лета. Мы хорошо потрудились, обглодали всю рыбу дочиста. На тарелке остались только белые косточки и большие стебли кресса, похожие на карандаши. Девчонки быстренько вымыли посуду и сделали кофе. — Давайте поговорим о распределительном щите, — предложил я. — Что-то он меня беспокоит. Они покивали. — Почему, интересно, он при смерти? — Надышался чем-нибудь, не иначе. — Или прокололся. Держа в левой руке чашку кофе, а в правой сигарету, я немного подумал. — Что делать-то будем? Они переглянулись и замотали головами: — Ничего уже не сделаешь! — Могила! — Ты сепсис у кошки когда-нибудь видел? — Нет, — сказал я. — Она становится твердая, как камень. Не сразу вся, а постепенно, это долго тянется. И в конце концов останавливается сердце. Я глубоко вздохнул. — И что же — так и дать ему помереть? — Чувства понятные, — сказала одна. — Но ты сильно-то не переживай, надорвешься… Сказано это было таким же безмятежным тоном, каким в бесснежную зиму уговаривают плюнуть на горные лыжи. Я и плюнул. И принялся за кофе. Глава 10 В среду сон начался в девять вечера, прервался в одиннадцать — и дальше ни в какую не приходил. Голову что-то сжимало, точно на нее надели шапку двумя размерами меньше. Неприятное ощущение. Крысе надоело лежать, он прошел в пижаме на кухню и глотнул ледяной воды. После чего задумался о своей женщине. Стоя у окна, он взглянул на светящийся маяк, проследовал взглядом по темному волнолому — и стал смотреть на то место, где стоял ее дом. Ему вспоминался плеск волн, ударявших в темноту, шуршание скопившегося за окном песка… Собственная привычка бесконечно размышлять, не продвигаясь вперед ни на сантиметр, вдруг показалась ему отвратительной. Они начали встречаться — и жизнь Крысы превратилась в нескончаемый цикл одинаковых недель. Ощущение времени исчезло. Сколько уже месяцев? Наверное, десять. Не вспомнить… В субботу — встреча с ней. С воскресенья до вторника — три дня сплошных воспоминаний. В четверг и пятницу, плюс первая половина субботы — планирование предстоящего вечера. Лишь в среду остается бродить неприкаянным, тычась в углы. И будущего не приблизишь, и прошлое уже далеко. Среда… Отрешенно покурив минут десять, Крыса снял пижаму, надел рубашку, ветровку — и спустился в подземный гараж. На полночных улицах не было почти ни души. Одни только фонари, освещавшие черные тротуары. Вход в «Джейз-бар» закрывала металлическая штора; Крыса поднял ее до середины, пролез внутрь и спустился по лестнице. Развесив на спинках стульев дюжину выстиранных полотенец, Джей в одиночестве сидел за стойкой и курил. — Бутылочку пива можно выпить? — Да пей, конечно! — приветливо отозвался Джей. Крыса впервые пришел в «Джейз-бар» после закрытия. Свет горел только над стойкой, вентиляторы и кондиционеры молчали. Только запахи, за долгие годы впитавшиеся в пол и стены, неуловимо витали в воздухе. Крыса зашел за стойку, достал из холодильника бутылку и наполнил стакан. Казалось, темное пространство бара состоит из тяжелых воздушных слоев, остывших и сырых. — Я сегодня приходить не собирался, — словно извиняясь, сказал Крыса. — Но вдруг проснулся и пива захотел ужасно. Я ненадолго. Джей сложил на стойке газету и смахнул пепел, упавший на брюки. — Пей, не торопись. Если голодный, могу что-нибудь сготовить… — Да ну, не надо… Мне и пива хватит… Не обращай внимания. Пиво оказалось замечательным. Крыса залпом осушил стакан, перевел дух. Потом вылил в стакан оставшуюся половину и стал внимательно смотреть, как оседает пена. — Может, хочешь вместе со мной выпить? — осторожно спросил он. Джей улыбнулся, как бы в легком затруднении. — Спасибо. Только я не пью ни капли. — А я и не знал… — Уродился таким. Не принимает организм… Крыса покивал и молча отхлебнул пива. Он снова с удивлением подумал, что почти ничего не знает об этом бармене-китайце. Впрочем, и никто о нем толком ничего не знал. Джей был человек необыкновенно тихий. Сам о себе никогда не рассказывал — а если кто-нибудь спрашивал, то Джей отвечал с такой осторожностью, как если бы выдвигал ящик комода и боялся его уронить. Все знали, что Джей китаец и родился в Китае — но в этом городе иностранцы отнюдь не были редкостью. Когда Крыса учился в старших классах, в одной футбольном команде с ним играли два китайца — один в нападении и один в обороне. Особого внимания на них никто не обращал. — Без музыки скучно! — сказал Джей и бросил Крысе ключ от музыкального автомата. Крыса выбрал пять песен и вернулся за стойку к своему пиву. Из динамиков полилась старая мелодия Уэйна Ньютона. — Ничего, что я тебя задерживаю? — спросил Крыса. — Без разницы. Все равно никто не ждет. — Один живешь? — Ага… Крыса вытащил из кармана сигарету, разгладил ее и закурил. — Только кошка, — сказал Джей. — Старая уже, правда… Но поговорить с ней можно. — Она у тебя что — говорящая? Джей покивал. — Мы ведь с ней очень давно друг друга знаем. Я ее настроение понимаю, а она мое. Крыса помычал с сигаретой во рту. Музыкальный автомат зашипел иглой и сменил пластинку на «Макартур-Парк». — Слушай, а кошки о чем думают? — О разном… Вот мы с тобой о чем думаем? — Да уж, — засмеялся Крыса. Джей тоже засмеялся. Помолчал немного, поводил пальцем по стойке. — Она у меня однорукая. — Однорукая? — Я про кошку. Хромая она у меня. Года четыре назад, зимой дело было, пришла домой вся в крови. Вместо лапы — месиво, как мармелад. Крыса поставил стакан на стойку и взглянул на Джея.