— Пей давай, — сказал я. Голос понемногу становился снова моим. — ………………. — Лучше тебе это выпить. Прошло еще добрые полминуты, прежде чем она медленно, как-то механически подняла лицо от стола — и застыла опять, упершись бессмысленным взглядом в горшок с пересохшей геранью. Чуть намокшие от слез паутинки волос прочеркивали на щеке три-четыре беспорядочных штриха. Аура едва уловимой влаги расходилась от нее волнами по комнате. — Не беспокойся, — сказала она, — реветь здесь никто не собирался. Я вытянул из пачки салфетку; беззвучно высморкавшись, она нервно убрала с лица налипшие волосы. — Я, вообще-то, собиралась уйти до того, как ты вернешься. Не хотела встречаться. — Но потом, я вижу, раздумала? — Вовсе нет. Просто… расхотелось куда-то еще идти. Но ты не волнуйся, я уже ухожу. — Да ладно… Кофе хоть выпей. Под сводку дорожно-транспортных происшествий я отхлебнул кофе, затем взял ножницы и вскрыл два пришедших конверта. В одном — извещение из мебельного магазина: скидка цен на 20 процентов при покупке в такой-то срок. Во втором оказалось письмо, читать которое не хотелось, от приятеля, вспоминать о котором желания тоже не было. Я смял конверты, бросил в корзину с мусором и принялся догрызать остатки галет. Она, не отнимая губ от чашки, стиснув ее в ладонях, точно пытаясь согреться, пристально наблюдала за мной. — Там салат в холодильнике… — Салат? — Я поднял голову и уставился на нее. — Помидоры с фасолью. Других не было. Огурцы твои испортились, я выкинула… — М-м-м… Я достал из холодильника большую салатницу из голубого окинавского стекла и вылил туда остававшиеся в бутылке пять миллиметров приправы. От помидоров с фасолью осталась одна сплошная озябшая тень. Вкус отсутствовал напрочь. Вкуса также не оказалось ни в галетах, ни в кофе. Видимо, из-за яркого утреннего света. Утренний свет вечно все разлагает на составные. Я извлек из кармана сигареты, смятые в кашу, и прикурил от спичек, происхождение которых не помнил. Сигарета захлюпала при затяжке, как высыхающий мыльный пузырь. Сиреневый дым растекся в утренних лучах абстрактными узорами. — Я ездил на похороны. Потом все закончилось — поехал на Синдзюку, пил до утра в одиночку… Откуда-то в комнату прокралась кошка, протяжно зевнула и игриво прыгнула к ней на колени. Она запустила руку в шерсть и несколько раз почесала кошку за ухом. — Не объясняй ничего, — сказала она. — Это уже меня не касается. — А я ничего и не объясняю. Так… болтаю о чем-нибудь. Она чуть пожала плечами, и шлейка лифчика исчезла, утонув в вырезе рукава. На лице ее не было ничего, что я бы назвал выражением. И я вспомнил картину, которую видел когда-то давно — фотографию города, опустившегося на дно моря. — Мы знали друг друга раньше. Хотя и не очень близко… Вы не были знакомы. — Вот как?… Кошка на ее коленях потянулась, вытянув лапы во всю длину, и с легким шипением выпустила воздух из легких. Я молча смотрел на огонек сигареты. — От чего смерть? — Сбило машиной. Переломы в тринадцати местах. — Женщина?… — Угу. Закончилась семичасовая сводка дорожно-транспортных происшествий, и по радио вновь забренчал незатейливый рок-н-ролл. Она поставила чашку на блюдце и посмотрела мне в глаза. — Интересно… Я умру — ты так же напьешься? — Пил я вовсе не из-за похорон. Ну, разве что, первую пару рюмок… За окном разгорался новый день. Новый и жаркий день. В окошке над раковиной заискрился далекий пейзаж — сбившиеся в кучку небоскребы. Сегодня они сияли гораздо ярче обычного. — Выпьешь прохладного? Она покачала головой. Я достал из холодильника банку колы и выпил залпом до дна. — Девчонка, которая давала кому угодно… — сказал я. Словно соболезнование выразил: «При жизни усопшая вечно спала с кем попало…» — А это зачем мне рассказывать? — спросила она. Зачем? Я и сам не знал. — Так, и что из этого?.. Прямо-таки всем подряд? — Ну да. — Но тебе-то — дело другое, не так ли? Ее голос вдруг странно звякнул жесткими нотками. Я поднял глаза от тарелки с салатом и сквозь ветки засохшей герани посмотрел ей в лицо. — Почему ты так думаешь? — Ну, не знаю, — очень тихо сказала она. — Ты совершенно другого склада. — Другого склада? — У тебя такая особенность… Как в песочных часах. Когда весь песок высыпается, обязательно кто-то их переворачивает — и все сначала… — Что, действительно?… Ее губы дрогнули в странной полуулыбке — и сделались вновь бесстрастными. — Я пришла за вещами… Пальто зимнее, шапка и все остальное. Я там собрала все в ящик. Будут руки свободны — донеси до рассылки, ладно? — Да я домой к тебе завезу… Она тихо покачала головой: — Не стоит. Я не хочу, чтобы ты приходил. Понятно? И правда. Я совсем забылся и болтал уже то, чего в виду не имел. — Адрес ты знаешь, так ведь? — Да уж, знаю… — Ну, тогда у меня все. Извини, что так засиделась… — Как с бумагами? Больше ничего не надо? — Да, уже все закончилось. — Даже смешно, как все просто, а? Я-то думал, будет столько возни… — Всем так кажется, кто с этим еще не сталкивался. На самом деле оказывается очень просто… Когда все уже позади. — Она еще раз почесала кошку за ухом. — Разведись второй раз — и ты уже ветеран… Кошка зажмурилась, потянулась и затихла, пристроив голову на ее руке. Я сложил чашки и салатницу в раковину, потом чеком из магазина, как веником, смел галетное крошево со стола. Яркое солнце больно кололо глаза. — Я список оставила — там, на твоем столе… Где какие бумаги лежат. Дни, когда забирают мусор. Ну, и все остальное. Если что непонятно, звони… — Да, спасибо. — Ты хотел детей? — Нет, — сказал я. — Детей не хотел. — А я колебалась все время. Но раз все вот так — то и слава Богу, правда? Хотя, как ты думаешь — может, как раз с детьми все было бы по-другому? — Ну, куча народу разводится и при детях. — Да, наверное… — сказала она, вертя в пальцах мою зажигалку. — А я и сейчас люблю тебя. Только дело совсем не в этом… Я прекрасно все вижу сама.