Первые три папки представляли дело со стороны обвинения. В тех, что назывались «Заявления защиты» и «Эксперты защиты», были собраны материалы, подготовленные фирмой Карпа. Большинство адвокатов сразу перешли бы к материалам обвинения – открыли бы экспертные отчеты и свидетельские показания и прочли их до последнего слова. Ведь каждый такой документ – это целая история. То, что нашлось сказать у того или иного человека. Все вместе они складывались в общее повествование. В историю, которую сторона обвинения собиралась скормить присяжным. Самое худшее в любых повествованиях – это то, что частенько они весьма ненадежны. Мой подход был немного другим. Настоящая, реальная история была на фотографиях. Фотографии с места преступления не врут. Это вам не свидетели. Они не могут ошибиться, не могут скрыть правду. И это заставило меня представить себе дело со стороны обвинения. Как я построил бы дело против Бобби Соломона на месте обвинителя? В процессе по делу об убийстве недостаточно знать, какой будет ваша защита, – вам нужно знать, какие шаги предпримет сторона обвинения, и действовать на опережение. Фото загрузились на экран в виде галереи. Только вот первый квадратик в ней не был фотографией. Это было видео. Я нажал на значок воспроизведения. Экран почернел, и на секунду мне показалось, что это какая-то ошибка загрузки. Но потом я понял, что это запись с камеры наблюдения, установленной перед чьей-то входной дверью. Разглядел улицу внизу. Мужчина в худи с поднятым капюшоном и черных джинсах поднялся к этой двери по ступенькам крыльца. Опустив голову. Его взгляд был явно прикован к экрану «Айпода», который он держал перед собой и от которого к наушникам поднимался белый провод. Мужчина пролистал какой-то список на экране. Постоял возле двери, а когда она открылась, слегка приподнял голову. Этого оказалось достаточно, чтобы я смог разглядеть бледное худое лицо и половинки густо-черных солнцезащитных очков, выглядывающих из-под капюшона. Потом мужчина исчез из поля зрения, предположительно войдя внутрь. Отметка времени внизу экрана показывала 21:02. Согласно этому видео, Бобби Соломон вернулся домой в самом начале десятого. Закрыв окно с записью, я вернулся к фотографиям. И по первым же снимкам понял, что место убийства посетил и кто-то из офиса окружного прокурора. Который начал съемку со входной двери в различных ракурсах. Умно. Дверь была самая обыкновенная – толстая, обшитая деревянными панелями, недавно выкрашенная в темно-зеленый цвет. Фотографии были сделаны прямо в ту ночь, и вспышка отразилась в относительно свежей краске. Примерно посередине двери по высоте торчала массивная медная ручка. Крупный план замка показал, что тот находился в первозданном состоянии. Никаких сколов краски вокруг скважины. Собственно замок не поврежден. Дверь вообще никак не пострадала. Учитывая, что в комнате наверху лежали два жестоко убитых человека, фотографирование самой обычной входной двери явно не входило в число приоритетных дел детективов нью-йоркской полиции. Им надо было ловить убийцу. Каждая минута, которую они проводят на месте преступления, должна быть потрачена именно на это. В офисе окружного прокурора придерживаются несколько иного подхода. Там хотят приложить все усилия к тому, чтобы убийца, когда он будет пойман, гарантированно был осужден. Частью этого процесса является предвосхищение потенциальной линии защиты – что, мол, Ариэллу Блум и Карла Тозера убил некий залетный злоумышленник, – и пресечение ее в самом корне. Видите – ни входная дверь, ни замок не повреждены? Я открыл следующий набор фотографий – самое начало истории, которые они должны были поведать. Серию снимков коридора, гостиных, кухни, ванных комнат на верхнем этаже, гостевых спален – в общем, каждого помещения в доме, за исключением того, в котором лежали два трупа. Декор, похоже, повсюду был более-менее одинаковый. Современный. Минималистичный. В основном в различных оттенках белого, серого или бежевого. И лишь кое-где – неожиданные всплески цвета. Фиолетовая подушка на темно-сером диване. Красное абстрактное полотно на стене кухни, импрессионистский морской пейзаж в приглушенных синих тонах в гостиной над белым камином… Все выглядело безупречно чистым и опрятным. Эдакий стерильно-идеальный дом из глянцевого каталога. Ничем после покупки не отмеченный. Даже не скажешь, что тут вообще кто-то жил. Хотя, возможно, его владельцы не так уж часто в нем и бывали, учитывая их профессию. Десять минут просмотра фотографий прояснили еще несколько вопросов. Имелась еще и задняя дверь. Она была заперта, ключ все еще торчал в замке изнутри. Снаружи ее прикрывала декоративная металлическая решетка, запертая на висячий замок. Здесь тоже никаких признаков взлома. Ковры были почти белые, напоминающие тонкий слой снега на полу. Мягкие. Пушистые. Место, в котором ты снимаешь уличную обувь, едва только зайдя в прихожую. Весь дом был в этих коврах. Даже единственную каплю крови было бы легко заметить. Но крови нигде не было. Единственной фотографией, которая заметно выделялась среди прочих, был снимок лестничной площадки второго этажа. Небольшой старинный столик перевернут, на полу валяются осколки разбитой вазы. Прямо за ним – огромное окно в окружении замысловатой лепнины. Люди дорого платят за оригинальные декоративные элементы в подобных домах. Следующая фотография оказалась первой из более чем двух десятков, на которых было запечатлено место убийства. Насильственная смерть всегда рассказывает свою собственную историю. Написанную на жертвах. В их ранах. На их коже. А иногда и в их глазах. Я никогда еще не видел ничего подобного. Фотограф-криминалист нью-йоркской полиции сделал первый снимок, стоя в ногах кровати. Ариэлла лежала лицом вверх на ее левой стороне – ближе к окну, выходящему на улицу. Карл лежал рядом с ней, справа. Сбоку от него валялось скомканное в кучу одеяло. На Ариэлле были трусики, но больше ничего. Руки вытянуты по бокам, ноги сведены вместе. Рот открыт. Глаза тоже. Торс ее был ярко-красным. В пупке застыла небольшая лужица крови. Я различил темные пятна, разбросанные по всей ее груди, – колотые раны. Простыня под ней тоже была красной. Брызги крови – только на шее. Никаких кровавых пятен ни на лице, ни на ногах. Карл лежал на правом боку, совершенно голый, лицом к Ариэлле. Ноги согнуты в коленях, позвоночник выгнут дугой. С этого ракурса его тело напоминало своей формой лебедя. Насколько я мог судить, на нем не имелось ни единой отметины. Никаких ножевых ранений. Никаких синяков. Вид у него был умиротворенный – как будто он просто свернулся калачиком рядом с ней, да так и умер. И лишь увидев его фотографию со спины, я понял причину смерти. Затылок у него был насквозь проломлен. Крови натекло немного – лишь небольшое темно-красное пятнышко под головой, хотя, судя по форме раны, его наверняка убили с одного удара. Вероятно, это и объясняло положение тела: ноги подтянуты к животу, почти в позе эмбриона, а голова после сильного удара в затылок уткнулась подбородком в грудь. Адвокаты по уголовным делам, как и копы, со временем привыкают к таким картинам, иллюстрирующим ужасающую конечность человеческой жизни, привыкают к жутким следам насилия, которые люди оставляют на телах друг у друга. Такова уж человеческая природа. Если вы достаточно часто чем-то занимаетесь, это перестает нести в себе прежний смысл, прекращает оказывать то же воздействие, что и в первый раз. Хотя я так и не привык к зрелищу насильственной смерти. И молился, чтобы этого никогда со мной не случилось, поскольку эта часть меня умерла бы и никогда не воскресла. Мне это было просто нужно. Я приветствовал эту боль. Мужчина и женщина были силой вырваны из этого мира – у них отняли все, что было у них в жизни, и все, чем они когда-либо могли стать. Всего два слова все крутились и крутились у меня в голове. За что? За что? За что? Они ничем этого не заслуживали. Щелк! Опустив взгляд на свою руку, я обнаружил, что перестал вертеть карандаш. Я сжимал его так крепко, что сломал пополам, сам того не сознавая. Что бы ни подразумевала моя работа, я был в долгу перед Ариэллой и Карлом. Тот, кто навлек на них весь этот ад, обязательно должен быть наказан. Если этим человеком был Бобби, то с ним следовало поступить по всей строгости закона. Хотя почему-то при виде жертв я еще больше засомневался в том, что Бобби на такое способен. Но тут кое-что вспомнил. В глубине души все мы на такое способны… Судя по тому, что я видел, причины смерти не совсем соответствовали тем, о которых сообщалось в СМИ. Газеты и телевидение уверяли, будто обе жертвы были изрублены на куски в результате неистового нападения – скорее всего, на почве бешеной ревности. Это оказалось вовсе не тем, что я видел на фотографиях. А на Карле вообще не было никаких ножевых ранений. Прокручивая следующий набор фотографий, я наткнулся на снимок крупным планом – бейсбольной биты на полу спальни. Толстый конец ее выглядел так, как будто именно ею и проломили череп Карлу. Прокручивая все это в уме, я понял: все, что я видел, не особо стыковалось между собой. У убийцы был доступ в дом. Он как-то пробрался внутрь или попросту вошел, открыв дверь ключом, поднялся в спальню и обнаружил лежащих в постели Ариэллу и Карла. Первой жертвой, скорее всего, стал Карл – имело смысл первым делом устранить наибольшую угрозу. Удар деревянной битой по голове с достаточной силой, чтобы проломить череп, должен был наделать шуму. Много шуму. И никак нельзя было как-то приглушить этот звук, не уменьшив ущерб от удара. И все же на руках у Ариэллы не имелось защитных ран. Ни порезов, ни синяков. Похоже, первая или вторая проникающая ножевая рана оказалась для нее смертельной. Или, по крайней мере, достаточно серьезной, чтобы полностью обездвижить ее. Что-то в этой картине не складывалось. Под конец мне осталось проглядеть лишь еще два набора снимков. На первом был в разных ракурсах заснят Бобби Соломон, одетый в темно-бордовое худи, белую футболку и черные спортивные брюки. Рукава худи были в крови. Руки тоже. Больше нигде крови не обнаружилось. А вот последняя серия фотографий заставила меня напрячься. Их сделали уже в морге. Карл Тозер лежал голый на стальном столе. И тут я впервые углядел тонкий фиолетовый синяк поперек его горла, примерно трех дюймов длиной. Как будто его ударили тонким металлическим прутом или на короткое время что-то обвили вокруг его горла и сильно дернули. Но беспокоило меня не это. Такой синяк явно не мог привести к смерти, и не исключено, что это было просто одно из трупных пятен – кровь, скопившаяся в жировой ткани вокруг шеи, когда сердце перестало биться. Нет, заставил меня сделать стойку следующий набор снимков – приоткрытый рот Карла крупным планом… У него было что-то под языком. Фотограф переключился на видео, чтобы запечатлеть этот неожиданный поворот. Я нажал на значок воспроизведения и стал смотреть, как в рот Карла запускают длинный металлический пинцет. Когда его вытащили, в нем было зажато нечто, что я с ходу не опознал. Непонятный предмет аккуратно уложили в хирургическую чашку, и к первому пинцету присоединился второй. Теперь это больше походило на какую-то записку, сложенную пополам, с крошечным конусом посередине – размером примерно с колпачок авторучки. Оба пинцета покопались в записке, разворачивая ее, и камера увеличила изображение. В газетах об этом не упоминалось. Ни единым словом. Это оказалась не записка, а банкнота. Однодолларовая купюра, замысловато сложенная во множество раз. На обратной стороне такой купюры изображены две Большие печати Соединенных Штатов, а в каждом углу – единица цифрой, поверх которой буквами напечатано слово «ОДИН». И все это на фоне чего-то вроде паучьей паутины. Эта купюра была сложена так, что каждый уголок выглядел как узор или отметина на четырех крылышках, расходящихся от центрального конуса посередине. Только вот конус этот представлял собой замысловатую складку в средней части купюры, напоминая своей верхней частью торакс какого-то насекомого, а нижней – брюшко. От торакса в обе стороны отходили передние и задние крылышки. Убийца сложил однодолларовую купюру в виде бабочки и засунул ее Карлу Тозеру в рот. Глава 13 После неудачной попытки завладеть чемоданчиком Кейн обошел вокруг квартала. К тому времени, как он вернулся к своей машине, дыхание пришло в норму. Руки больше не казались такими тяжелыми, пульс в кончиках пальцев наконец утих. Бросив рюкзак на пассажирское сиденье, Кейн стал ждать. Прошло целых двадцать минут, прежде чем он увидел, как из квартиры Флинна выходит тот чернокожий мужчина в хорошо сшитом костюме. Кейн проследил, как тот садится в свой автомобиль с откидным верхом и уезжает. Пульс вновь застучал в пальцах, а пистолет во внутреннем кармане куртки словно сам собой прижался к груди. Итак, только охранник и Флинн. Только теперь этот охранник будет настороже. Лишь в последнюю секунду Кейн решил не светить пистолет перед людьми на улице. Слишком уж долго ждал, прежде чем выхватить ствол. Охранник опередил его. Так что взамен пришлось вытащить мобильник и изобразить заблудившегося туриста. «Тоже молодец, что сообразил», – подумал Кейн. Охранник застрелил бы его первым. При мысли о лэптопе, находящемся в квартире Флинна, Кейн даже скрежетнул зубами. Опять посмотрел на здание. Непонятно, какие камеры наблюдения там внутри и сколько там жильцов. Может, даже на входе дежурит швейцар или консьерж… Мотор на морозце завелся без особой охоты. Включив передачу, Кейн медленно покатил по Западной Сорок шестой улице. В другой раз. Когда он будет готов. Кейн пообещал себе, что еще вернется. А пока у него были и другие дела. Направился он на восток, к реке. Проехал по Сорок шестой до самой Второй авеню, затем вырулил на ФДР[9]. Движение было по-прежнему плотным, и продвигался он довольно медленно. Кейн не был коренным ньюйоркцем. Никаким боком. Но даже при этом на спутниковый навигатор он практически не смотрел. Планировка на Манхэттене простая и четкая, на манер координатной сетки. Если тебя сюда вдруг занесет, просто потрать пять минут на изучение карты – и сразу поймешь, как куда попасть. На карте остров напоминал печатную плату. Требовалась лишь энергия, чтобы та бесперебойно работала. Кейну подумалось, что отнюдь не люди, жители Манхэттена, являлись тем электричеством, что питало этот город – печатную плату. И не машины. Не поезда. А деньги. Самая экологически чистая энергия в мире. Остановившись в пробке, он глянул на свое отражение в зеркале заднего вида. Нос раздулся, как и задумывалось. Пожалуй, даже немного лишку. Да и остальное лицо порядком опухло. Кейн сделал себе мысленную пометку потом приложить к нему лед, чтобы слегка уменьшить отек. А кроме того, не помешало бы дополнительно подкраситься тональным кремом. Сквозь тонкий слой грима стали отчетливо проступать синяки. Любой другой на его месте сейчас не находил бы себе места от боли. Но только не Кейн. Он был особенным. Как любила повторять ему его мать. Он не знал своего собственного тела. Как будто оно ему и не принадлежало. Кейн обнаружил, что не такой, как все остальные, еще когда ему было восемь. Тогда он свалился с яблони в саду. Неудачно. Забрался слишком высоко и рухнул на землю с самых верхних ветвей. И, лежа на траве, не расплакался. Он вообще никогда не плакал. Через секунду опять встал и собирался было вновь взобраться на дерево, когда вдруг понял, что не может ухватиться за ветку левой рукой. Запястье вроде как здорово опухло. Это было необычно, и он пошел на кухню, чтобы спросить у матери, почему его рука так странно выглядит. Когда он вошел в дом, запястье уже утроилось в размерах и выглядело так, будто кто-то засунул ему под кожу мячик для настольного тенниса. И по сей день Кейн помнил, как исказилось лицо его матери при виде его руки. Она вызвала по телефону «скорую», а потом, уже не в силах ждать, примотала ему к запястью два пакета замороженного горошка, усадила Кейна в свою старую машину и отвезла в отделение неотложной помощи. Никогда еще его мать не водила машину так быстро. Кейн до мелочей помнил эту поездку. По радио играли «Стоунз», лицо его матери блестело от слез. Голос ее от паники стал высоким и возбужденным. – Все нормально, все нормально… Не паникуй! Сейчас мы приведем тебя в порядок. Очень больно, милый? – повторяла она. – Нет, – отвечал тогда Кейн. В больнице рентген подтвердил множественные переломы. Врач объяснил, что потребуется хирургическая манипуляция, прежде чем можно будет наложить гипс. Сказал, что дело срочное и что они сделают все возможное, чтобы облегчить боль от этой процедуры при помощи специального газа. Маленький Джошуа никак не хотел вдыхать странно пахнущий газ, исходящий из трубки, и несколько раз срывал маску. Во время процедуры он не кричал, не отбивался. Сидел совершенно неподвижно и с молчаливым восхищением прислушивался к приглушенному хрусту своих раздробленных костей, пока док мял в руках его запястье. Медсестра налепила ему на футболку наклейку с надписью «Храбрый пациент». Кейн сказал ей, что ему не нужны никакие обезболивающие лекарства. Что он в полном порядке. Поначалу медперсонал списал это на шок, но мать Кейна поняла, что дело не только в этом. А скорее, совсем не в этом. И потребовала от врачей как следует осмотреть своего сына. Он и по сей день не знал, откуда она взяла деньги на оплату всех этих осмотров и анализов. Сперва врачи решили, что у него что-то не в порядке с головой. Он даже ни разу не вскрикнул, пока они кололи его в разных местах иголками. Кейн слышал слово «бластома», но не знал, что оно означает. Однако вскоре опухоль в мозгу полностью исключили. Мать это очень обрадовало, но она все равно волновалась, и пришлось сделать еще несколько анализов. Год спустя Джошуа Кейну диагностировали редкое генетическое заболевание – врожденную анальгезию. Болевые рецепторы в его мозгу вообще никак не функционировали. Маленький Джошуа никогда не чувствовал боли и не должен был ощущать ее и впредь. Кейн частенько вспоминал, как его мать восприняла это известие – одновременно и с радостью, и со страхом. Она радовалась, что ее сыну никогда не доведется испытать физические страдания, но тем не менее боялась. Кейн мог легко представить себе ее в тот момент – как она сидит в кресле в кабинете врача и смотрит на него. В том самом синем платье, которое было на ней, когда он свалился с дерева. И все с тем же огоньком испуга в глазах. И Кейн наслаждался каждой секундой этого зрелища… Недовольно рявкнувший позади автомобильный гудок – напоминание, что пора бы и тронуться с места – вернул его мысли к настоящему. Где-то через час Кейн уже был в Бруклине. Вырубил мотор, вышел из машины и отправил сообщение о своем местонахождении своему контакту в полиции. Если б кто-то в этом районе вдруг вызвал копов, Кейн вовремя узнал бы об этом. Он не спеша двинулся между рядами одинаковых трехэтажных пригородных домов, населенных в основном представителями среднего класса. Спальни и гостиные располагались в этих типовых строениях на втором этаже, над гаражом. Ржавчину на окружающих участки оградах скрывала свежая краска. Наконец Кейн подошел к дому, принадлежащему некому Уолли Куку. Фото Уолли появлялось на пробковой доске в фирме Карпа значительно чаще остальных – похоже, он был чуть ли не основным кандидатом в присяжные со стороны защиты. Упертый либерал, регулярно жертвует часть прибыли от своего бизнеса частного детектива Американскому союзу гражданских свобод, по выходным тренирует детскую бейсбольную команду Младшей лиги… Не стоило полагаться на то, что в ходе окончательного отбора обвинение вдруг исключит Уолли из числа присяжных – было слишком опасно оставлять его в списке. А кроме того, он занимал место, на которое со стороны защиты мог попасть Кейн. На подъездной дорожке дома Уолли стояли легковой автомобиль и фургон. В окнах второго этажа горел свет. В одном из них появилась женщина лет тридцати с длинными каштановыми волосами, с ребенком на руках. Уолли подошел к ней, поцеловал и скрылся из виду. Вытащив тонкий филейный нож, Кейн направился ко входной двери. Глава 14