Джардир проснулся на закате с затуманенным рассудком. Он лежал в северной постели с одной огромной подушкой вместо многих. Белье было грубым, ничуть не похожим на привычные шелка. Комната – круглой, с окнами меченого стекла по всей окружности. Какая-то башня. В сумерках раскинулся дикий край, но Джардир не узнал его. «Где я, что это за место на Ала?» Его пронзила боль, когда он шевельнулся, но боль была старой спутницей, принятой и забытой. Он подтянулся, усаживаясь, и негнущиеся ноги царапнули друг о дружку. Он откинул одеяло. Гипсовые повязки от бедер до ступней, из-под которых торчали распухшие пальцы – красные, лиловые, желтые и совершенно недосягаемые для Джардира. Он согнул их на пробу, игнорируя боль, и был удовлетворен вознаградившим его слабым подергиванием. Вспомнилось, как в детстве он сломал руку и оставался беспомощным неделями, пока она заживала. Он не замедлил потянуться к прикроватному столику за короной. В ней даже днем хватало магии, чтобы срастить несколько сломанных костей, особенно уже вправленных. Руки встретили пустоту. Джардир повернулся и долго смотрел перед собой, пока не осознал положение, в котором очутился. Он годами не позволял себе держать корону и копье дальше чем на расстоянии вытянутой руки, но и то и другое исчезло. Воспоминания нахлынули мигом. Поединок с Пар’чином на горной вершине. Сын Джефа обратился в дым, когда Джардир нанес удар, чтобы мгновением позже вновь загустеть, с нечеловеческой силой схватить древко копья и с подворотом выдернуть его из рук. А затем Пар’чин повернулся и бросил его за край скалы, как обглоданную дынную корку. Джардир облизнул потрескавшиеся губы. Во рту пересохло, а мочевой пузырь едва не лопался, но об обеих нуждах позаботились. Вода, поставленная у постели, была сладка, и после некоторых усилий он сумел воспользоваться ночной вазой, нащупав ее под кроватью. Торс был туго перевязан, ребра отозвались болью при движении. Поверх бинтов на него надели тонкую рубаху – желто-коричневую, как он отметил. Наверно, шуточка Пар’чина. Двери не было – лишь лестница, ведущая в комнату, вверх, но в его нынешнем состоянии она служила ничуть не хуже тюремной решетки. Других выходов не наблюдалось, и ступени не уходили выше. Он наверху башни. Помещение было скудно обставлено. Прикроватный столик. Один-единственный стул. Из лестничного колодца донеслись голоса. Джардир застыл, прислушиваясь. Его могли лишить короны и копья, но годы поглощения через них магии перестроили тело и настолько приблизили его к образу Эверама, насколько это доступно смертному. Он обладал зрением ястреба, нюхом волка и слухом летучей мыши. – Уверен, что справишься с ним? – спросила первая жена Пар’чина. – По-моему, он собирался убить тебя на той скале. – Не беспокойся, Рен, – ответил Пар’чин. – Он ничего мне не сделает без копья. – Днем может, – сказала Ренна. – Не со сломанными ногами, – возразил Пар’чин. – Все схвачено, Рен. Честное слово. «Посмотрим, Пар’чин». Послышался чмокающий звук: сын Джефа зацеловал оставшиеся протесты своей дживах. – Тебе нужно вернуться в Лощину и присматривать за происходящим. Сейчас, пока у них не зародились подозрения. – Лиша Свиток уже подозревает, – сказала Ренна. – Ее догадки недалеки от истины. – Пока это только догадки – не важно, – ответил Пар’чин. – Продолжай играть дурочку, и пусть она говорит и делает, что угодно. Ренна издала короткий смешок. – А, ну с этим проблем не будет. Мне нравится ее бесить. – Не трать на это слишком много времени, – сказал Пар’чин. – Охраняй Лощину, но не выделяйся. Укрепляй народ, но бремя пусть несут сами. Я появлюсь, как смогу, но только чтобы повидать тебя. Никто не должен знать, что я жив. – Мне это не нравится, – возразила Ренна. – Муж и жена не должны жить таким манером, врозь. Пар’чин вздохнул: – Ничего не поделаешь, Рен. Я все поставил на этот бросок. Мне нельзя проиграть. Мы скоро увидимся. – Ага, – отозвалась Ренна. – Я люблю тебя, Арлен Тюк. – Я люблю тебя, Ренна Тюк, – сказал Пар’чин. Они снова поцеловались, и Джардир услышал быстрые шаги: женщина спускалась из башни. Пар’чин же начал подниматься. Джардиру на секунду пришла в голову мысль притвориться спящим. Возможно, он что-нибудь узнает, выгадает элемент неожиданности. Он покачал головой: «Я Шар’Дама Ка. Прятаться – ниже моего достоинства. Я взгляну Пар’чину в глаза и выясню, что в нем осталось от человека, которого я знал». Он сел потверже, приняв взрывную боль в ногах. Когда Пар’чин вошел, Джардир смотрел невозмутимо. Пар’чин был одет в простую одежду – почти как при первой встрече: вылинявшая белая рубашка и заношенные портки из грубой ткани; на плече – кожаная сумка вестника. Ноги босы, штанины и рукава закатаны для демонстрации кожных меток. Песочные волосы были сбриты, и памятное Джардиру лицо едва узнавалось под метками. Джардир ощутил мощь этих символов даже без короны, но сила далась немалой ценой. Пар’чин больше смахивал на страницу из священного свитка о метках, чем на человека. – Что ты с собой сотворил, мой старый друг? – Он не хотел говорить это вслух, но слова вырвались сами. – Нужна недюжинная выдержка, чтобы называть меня так после того, что ты сделал, – ответил Пар’чин. – Это не я сотворил с собой. Это ты сотворил со мной. – Я? – изумился Джардир. – Я взял чернила и осквернил твое тело? Пар’чин покачал головой: – Ты бросил меня умирать в пустыне без оружия и каких-либо средств выживания и знал, что меня выпотрошат, перед тем как я достанусь алагай. Мое тело было единственным, что ты оставил мне для меток. Эти слова исчерпывающе ответили на вопрос Джардира о том, как удалось выжить Пар’чину. Умозрением он увидел друга в пустыне – одинокого, иссохшего и окровавленного, вынужденного голыми руками забивать до смерти алагай. Это было блистательно. Эведжах запрещал татуировать плоть, но он запрещал многое из того, что впоследствии разрешил Джардир во имя Шарак Ка. Он хотел заклеймить Пар’чина, но слова застряли в горле от услышанной правды. Джардир дрогнул, когда его центра коснулся озноб сомнения. Ничего не случилось, но такова воля Эверама. Пар’чину предстояло выжить, чтобы они встретились вновь, – и в этом была инэвера. Кости сказали, что каждый из них мог быть Избавителем. Джардир посвятил жизнь тому, чтобы стать достойным этого титула. Он гордился достижениями, но не мог отрицать, что его аджин’пал, отважный чужак, мог обрести в глазах Эверама больше заслуг. – Ты играешь в обряды, которых не понимаешь, Пар’чин, – сказал он. – Домин шарум – поединок смертельный, и победа была за тобой. Почему ты не берешь ее и не объявляешь себя вождем Первой войны? Пар’чин вздохнул: – В твоей смерти нет победы, Ахман. – Значит, ты допускаешь, что я Избавитель? – спросил Джардир. – Если да, то верни мне Копье и Корону, коснись головой пола, и дело сделано. Все будет прощено, и мы снова встретимся с Най плечом к плечу. Пар’чин фыркнул. Он поставил сумку на столик, сунул руку внутрь. Корона Каджи сияла даже в сгущающейся темноте, ее девять драгоценных камней сверкали. Джардир задрожал от возбуждения. Он прыгнул бы за Короной, если бы мог. – Корона здесь. – Пар’чин вертел заостренный обод на пальце, словно ребенок, забавляющийся игрушкой-обручем. – Но копье не твое. По крайней мере, пока я не решу отдать его тебе. Оно спрятано в месте, куда тебе не попасть, даже не будь у тебя загипсованы ноги. – Священными предметами владеют в паре, – сказал Джардир. – Ничто не свято, Ахман, – снова вздохнул Пар’чин. – Я уже говорил тебе как-то, что Небеса – ложь. Ты пригрозил убить меня за такие речи, но оттого они не стали бы менее правдивыми. Джардир открыл рот, чтобы ответить, и гневные слова уже складывались на губах, но Пар’чин упредил его, резко остановив вращающуюся корону и воздев ее. Кожные метки коротко вспыхнули, а коронные – зажглись. – Это, – сказал про корону Пар’чин, – тонкая полоска черепа мозгового демона и девять рогов, заключенные в меченый сплав серебра и золота и фокусируемые драгоценными камнями. Это шедевр искусства нанесения меток, но не более. – Он улыбнулся. – Во многом похожий на твою серьгу. Джардир вздрогнул, дотронулся до голой ушной мочки, когда-то проколотой обручальным кольцом. – Ты хочешь похитить не только мой трон, но и первую жену? Пар’чин рассмеялся искренним смехом, которого Джардир не слышал годами. Ему пришлось признать, что он стосковался по нему. – Не знаю даже, какое бремя тяжелее, – произнес Пар’чин. – Я не хочу ни того ни другого. У меня есть жена, а для моего народа одной более чем достаточно. На губы Джардира попросилась улыбка, и он позволил себе ее показать. – Достойная дживах ка одновременно и опора и бремя, Пар’чин. Она побуждает нас быть лучшим мужчиной, а это всегда борьба. – Честное слово, – кивнул Пар’чин. – Тогда почему ты украл мое кольцо? – вопросил Джардир. – Я просто подержу его у себя, пока ты под моей крышей, – ответил Пар’чин. – Я не могу позволить тебе позвать помощь. – Что? – не понял Джардир. Пар’чин склонил к нему голову, и Джардир почувствовал, как взор сына Джефа проникает в его душу во многом так же, как делал он сам, когда обладал даром коронного видения. Как это удавалось Пар’чину без короны? – Ты не знаешь, – чуть погодя сказал Пар’чин и хохотнул. – Даешь мне брачные советы, а за тобой шпионит собственная жена! Насмешка в его тоне разозлила Джардира, и он сдвинул брови, несмотря на желание сохранять на лице спокойствие. – Что это значит? Пар’чин сунул руку в карман, извлек серьгу. Это было простое золотое колечко, с которого свисал изящно помеченный шарик. – Внутри – отломок демоновой кости, а другая половина – в ухе твоей жены. Ей слышно все, что ты делаешь. Джардир вдруг получил ответ на множество загадок. Стало ясно, почему жена, казалось, знала все его планы и тайны. Много информации поступало к ней от костей, но алагай хора часто изъяснялись туманно. Он должен был сообразить, что хитроумная Инэвера не станет полагаться только на расклады.