– Да, – подтвердила она. – Идем, провожу. Что самое смешное, бродил я по той самой линии, которую и искал. Просто ни на одной из табличек Усику не значилась как конечная. Но на это мне было плевать. Я просто радовался, что наконец-то еду домой. Вагон оказался набит битком, но мы ухитрились сесть, иначе пришлось бы стоять, держась за ременные петли над головой. Когда мы уселись, я повернулся к ней и сказал: – Меня зовут Элия. – А меня – Мидори, – ответила она. – Хадзимемасьтэ.[39] – Хадзимемасьтэ, – сказал и я. Хотя к тому времени я слышал это выражение уже стопятьсот тыщ раз, хотя в первый месяц после приезда Лиз то и дело пихала меня локтем, чтобы я не забывал отвечать тем же, сейчас я был рад, что могу сказать ей: «Рад познакомиться». Не только потому, что она меня выручила, но и потому, что знал ее секрет. Рыжий лисий костюм, зеленые глаза… На самом деле, не очень-то и хитро. Я как увидел ее – в ту же секунду понял: это она, моя рыжая лисица из храма в лесу! Последовала за мной, удостовериться, что я благополучно доберусь домой… Девчонка вынула из сумочки зеркальце и принялась проверять, все ли окей с ее макияжем. По три белые линии на каждой щеке – то есть, усы, две перевернутые вверх ногами V над бровями – ушки. Конечно, с макияжем все было прекрасно. Старалась она ради меня – чтобы для меня все выглядело реальным. Мне захотелось сказать, что притворяться незачем: я знаю, кто она, но все окей, я же никому не скажу. Упершись локтями в колени, я поднял на нее взгляд, а поезд уже мчался вперед, унося нас из Токио. Захлопнув зеркальце, девчонка увидела, что я смотрю на нее. – Ты очень занятный, – сказала она. – Необычный. – Ну, во мне-то ничего необычного нет, – возразил я. – А вот в тебе… – О чем это ты? – спросила она. Это меня слегка рассердило. Я-то надеялся, она не упустит намека и поймет: таким образом я хочу сказать, что знаю ее. Думал, это будет очень по-японски. Ну и обломался: она ведь сама – японка. Если и поняла намек, ни за что не подаст виду. Поэтому я объяснил: – Глаза у тебя зеленые. А у японцев зеленых глаз не бывает. Я бы сказал, очень даже необычно. – А, это! – со смехом сказала она, указав на свои глаза. – Они не настоящие. Это контактные линзы. Прости. – Ненастоящие? Правда? Вместо ответа она сняла одну из линз – и вот, пожалуйста. Один глаз зеленый, другой – карий. Еще одна иллюзия. Значит, это вовсе не моя девушка-лисица… Я почувствовал себя полным идиотом. Все. Хватит фантазировать. В конце концов, это Япония, и мне не стоило забывать, что здесь вообще ничего реального нет. – Дорогие – просто ужас, – пожаловалась она. Я сказал, что подобные и в Америке продают. – Мне нравятся зеленые глаза, – призналась она. – Надеваю эти линзы и чувствую себя совсем по-другому. – По-другому… это как? – Как будто я – это не я, а кто-то еще. – Скажем, лисица? – усмехнулся я. Девчонка надула губы. – Тебе не нравится мой костюм? – с легкой обидой спросила она. – Нет-нет, нравится, – сказал я. – Очень милый. Правда. – Кавай![40] – подтвердила она. – Да, очень милый. Мне нравится. Когда я его надеваю, друзья зовут меня Кицунэ. – Что такое «Кицунэ»? – Девушка-лисица. – О! – воскликнул я. – Ведь я именно так и подумал, как только тебя увидел. Девушка-лисица… – Вот видишь, – наставительно сказала она. – Лисица подходит мне гораздо лучше, чем та, кто я есть, когда я не Кицунэ. – А кто ты есть, когда ты не Кицунэ? – Просто Мидори, – ответила она. – Дочь крестьянина, растящего капусту. Все время чего-то жду, все время мне чего-то не хватает. Отец не позволяет покинуть дом, если только я не выйду замуж. А мать умерла, когда я была совсем маленькой, и некому помочь мне уговорить его. Я был поражен ее откровенностью, но вместо того, чтоб вытянуть из нее побольше подробностей, имел глупость спросить: – Но если у тебя такой папа, как же ты ездишь в Токио? Она поднесла палец к бледным губам: – Тс-с-с! Это секрет. «И все же мне ты о нем говоришь», – подумал я, а вслух сказал: – Значит, он выращивает капусту? Казалось бы, такие совпадения невозможны. Но, стоило мне рассказать, где я живу, оба мы расхохотались: именно к ферме ее отца и привела бы та дорога, по которой я столько раз бегал, если не сворачивать на тропинку к храму в лесу. Мы оказались практически соседями! По этому поводу Мидори предложила и на такси из Усику ехать вместе. Так мы и сделали. Вызвала она такси, а когда мы доехали до перекрестка дорог к ферме ее отца и моему дому, расплатилась с водителем, и мы постояли посреди улицы, пока габаритные огни машины не скрылись в темноте. – Отсюда домой доберешься? – спросила она. Я кивнул. – Спасибо тебе за помощь. – Не стоит благодарности, – ответила она. – Я рада, что ты предоставил мне шанс приветствовать тебя в моей стране. Надеюсь, ты будешь здесь счастлив. Как я… сейчас. Она поклонилась мне. Я поклонился в ответ и, вспомнив, что каждый вечер, отправляясь спать, говорила Лиз, сказал: – Оясуми![41] Мидори, направившаяся к отцовскому дому, помахала мне лисьим хвостом. – Оясуми насай![42] – откликнулась она, и я побежал в противоположном направлении, чувствуя себя полным придурком. Домой я явился почти в два ночи. Мама с папой меня заждались. – Где же ты был? – осведомились они. – Мы заезжали за тобой, но в игровом центре тебя не оказалось. Тогда мы позвонили Колину, и он сказал, что ни в какой игровой центр с тобой не ходил. «Вот тормоз этот осси, – подумал я. – Неужели не знает, что друг друга нужно прикрывать?» Я слишком устал, чтобы врать, и потому рассказал все, как есть. Родители здорово рассердились на мой обман, но влетело мне не так уж сильно. – Просто захотелось развлечься, – объяснил я. – А ездить поездом не так уж сложно. С этим они поспорить не могли. И, прежде, чем отправиться спать, решили позволить мне раз в месяц ездить поездом в Токио, если захочу. Только чтоб больше не врать насчет того, куда собрался. – Ведь если бы с тобой что-нибудь случилось… – сказала мама. Голос ее задрожал. Казалось, она вот-вот заплачет. – Если бы с тобой что-нибудь случилось, мы даже не знали бы, где тебя искать. К несчастью, способы пробудить в тебе чувство вины и у американцев имеются. На следующее утро я поднялся и отправился на пробежку. А по пути решил заглянуть на капустную ферму и спросить Мидори. Ну, то есть, вот что подумал: раз уж у нас с самого начала неплохо пошло, может, здорово будет, когда рядом друг, который объяснит, что люди говорят, а то и японскому немножко научит. А то и… как знать? Сколько ей лет, я понять не сумел, но рассуждал так: дружить – это, конечно, круто, но вдруг у нас и что-то большее получится? Не может же она быть намного старше, верно? Раздумывая обо всем этом, добежал я до развилки, свернул к дому ее отца и постучал в дверь. Навстречу мне вышел низкорослый, тщедушный старик. – Мидори дома? – спросил я. В ответ он нахмурил брови, скрестил руки на груди и с неожиданной злостью заговорил. Из его речи я не понял ни слова. Тогда он во весь голос крикнул: – Ноу Мидори! – и захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Что бы все это могло значить? В недоумении я повернул обратно и углубился в лес, но вместо того, чтобы направиться домой, свернул на тропинку, что вела к храму. Храм стоял на своем месте. Усеянные монетами и разноцветными шнурками ступеньки еще не успели просохнуть после утреннего дождя. Я сунул руку в карман шорт, отыскал монетку в сто йен, опустился на колени, положил ее перед запертой дверцей и сказал: – Большое тебе спасибо. И повторил по-японски: – Аригато годзаимас. А когда поднялся на ноги, позади храма мелькнуло что-то рыжее. Я наклонился и заглянул за угол, надеясь увидеть мою рыжую лисицу, но ее там не оказалось. На утоптанной земле лежал ком рыжей с белым ткани. Я подошел, осторожно поднял его двумя пальцами, встряхнул… Да, тот самый. Костюм Мидори. Я оглядел поляну, но самой Мидори нигде не было. В голове тут же возник образ: вот она, без костюма, мчится по лесу, нагая фигурка мелькает в бамбуковых зарослях, прячется за кустом, смотрит на меня, стоящего неподалеку с ее шкурой в руках, сквозь зеленые линзы. Миг – и вот ее уже нет, а там, за кустом, сидит рыжая лиса, покрытая настоящим мехом, и наблюдает за мной нефритовыми глазами – настоящими, без всяких линз. Вот она, ее настоящая шкура!