Он снова отметил про себя, что в характере этой молодой женщины есть стальной стержень и что она привыкла настаивать на том, что казалось ей правильным. В ее глазах не было даже отсвета той коровьей покорности, которая так бесила его в Татьяне. В них горел ровный огонь внутренней силы, разбавленный, пожалуй, капелькой смущения. Деревенский дом состоял из двух комнат и небольшой кухни. Первая комната, сразу за входом, скорее использовалась как закрытая веранда и не отапливалась. В кухне располагалась большая печь с таким широким устьем, что сразу становилось ясно, что в печи можно мыться, стол, две лавки и рукомойник. В дальней от входа комнате стояли две широкие металлические кровати с шишечками, буфет с тарелками и кружками, дубовый шкаф, предназначенный, по всей видимости, для одежды, еще одна печь, поменьше, и еще один стол, заваленный детскими раскрасками и цветными карандашами. Это была спальня, в которой, судя по всему, для Веретьева места не было. – Это бабушкина кровать. – Ирина правильно поняла его оценивающий взгляд и кивнула в сторону короткой стены, в углу которой располагалось пышное постельное великолепие, с одной стороны приподнятое заботливо подложенными подушками, чтобы не упал спящий здесь ребенок. – Она на ней спала, а сейчас я для Вани тут все обустроила. Он в деревне так спит сладко, почти не ворочается. А в городе то и дело вскрикивал во сне и однажды даже с кровати упал. А вон та кровать, – теперь она кивнула в сторону стены в четыре окна, – всегда была моя. Родители, когда приезжали, спали на сеновале, но это было нечасто, потому что они все время работали. Я вам сейчас постель перестелю, а сама на раскладушку переберусь. Вы мне только помогите ее с чердака принести. Раскладушку Веретьев принес и, конечно, настоял, что уляжется на ней сам, оставив Иринину кровать в ее полном распоряжении. Заправив постель скупыми и точными, очень солдатскими движениями, он вытащил из штанов ремень, скинул куртку, а следом за ней, покосившись на Ирину, еще и футболку, стащил носки, в которых ходил с того момента, как разул сапоги на крыльце, улегся на раскладушку и моментально заснул. Ирина вспомнила, что говорила та нервная женщина в лагере, Татьяна. Похоже, всю предыдущую ночь ее гость действительно не спал, дежуря по лагерю, поэтому сейчас и провалился в сон мгновенно, не очень соблюдая приличия. Ванечка тоже уже спал. Разморенный обилием впечатлений и сытной кашей на второй ужин, он уснул у Александра на руках еще по дороге в деревню, и, вернувшись домой, Ирина просто раздела сына, натянула веселую пижамку с разноцветными мишками, бережно укутала одеялом, смахнула со лба светлую челку. Пожалуй, она тоже устала за сегодняшний день, оказавшийся очень богатым на неприятные эмоции. Утренняя обида на соседа и его неуклюжие попытки примирения, порезанный палец, испуг, что сосед может быть причастен к бегству из колонии, дорога в пугавший ее лес, неловкость перед Веретьевым и другими людьми, встретившими ее приход настороженно – чужих, нарушающих их закрытый мирок, тут не любили, полные непонятной ненависти и такой же непонятной внутренней боли глаза Татьяны всплывали в голове обрывками воспоминаний, не давая уснуть. Да и нежданная близость этого мужчины с глазами цвета виски и чуть посеребренными висками волновала тоже, заставляя чаще биться сердце. В Александре Веретьеве было что-то, чему она не знала названия. Он не был похож на сказочного принца – особенно сейчас, заросший начавшей седеть щетиной, потный и уставший, с потухшими от тревоги глазами. Но когда давно, в юности, Ирина мечтала о мужчине, который обязательно в нее влюбится, она представляла что-то неуловимо похожее: косую сажень плеч, твердый подбородок, неукротимую волю, отпечатанную на резком, немного грубоватом лице, низкий мягкий баритон, от звучания которого мурашки начинали сбегать по позвоночнику вниз, смешно щекочась где-то в районе поясницы. Ее отец был совсем другим: мягким, немного рассеянным «ботаником», предпочитавшим проводить время за микроскопом. Всегда, когда его отрывали от этого занятия, он недоуменно щурился сквозь круглые очки, пытаясь понять, что именно у него спрашивают. И первая Ирина любовь, мужчина, на которого она потратила, как пишут в романах, «лучшие годы своей жизни», тоже был другим. В нем, таком красивом, обаятельном, успешном, безумно любимом Ириной, все равно не было того ярко выраженного, почти животного мужского начала, которое воспринимается женщиной на подсознательном уровне и манит к себе, отключая ясность сознания. А уж про Димочку, царствие ему небесное, и говорить нечего. При мысли о Димочке, из-за которого ее жизнь дала такой крутой крен, Ирина невольно вздохнула. Не выйди она за него замуж, так и не пришлось бы куковать в забытой богом глуши, спасая сына от бандитов. Впрочем, и сына у нее тогда бы не было. Теперь она повернула голову, сквозь невесомый полумрак летней белой ночи посмотрела на кровать, где, разметавшись, спал Ваня, и улыбнулась. Солнышко ее маленькое. Никогда и никому она не позволит его обидеть. К усталости от сегодняшнего дня, тревоге, ставшей уже привычной, но сейчас чрезвычайно обострившейся из-за непонятных событий последней недели, легкой очумелости оттого, что на расстоянии нескольких шагов от нее безмятежно спит несомненно волнующий ее мужчина, примешивалось какое-то еще непонятное чувство, от которого становилось тепло-тепло в животе. Немного подумав, Ирина вдруг поняла, что это растекающееся по ее телу чувство безопасности. Прямо сейчас, в этот самый момент, ни ей, ни ее малышу совершенно точно ничего не угрожало, потому что они находились под несомненной защитой спящего. Непосильная ноша ответственности, которую она взвалила на себя, отправляясь в дом своей бабушки, была переложена на чьи-то чужие плечи. Что будет завтра, когда этот мужчина найдет ответы на интересующие его вопросы и уйдет, она не знала. Но сейчас это было неважно, и, осознав, что можно расслабиться, Ирина все-таки заснула так крепко, как не спала все последние два месяца. Когда она проснулась, раскладушка была пуста. Аккуратно свернутая постель сиротливо лежала на самом краешке, и Ирину тут же охватило вернувшееся чувство потери, странное по отношению к постороннему человеку, случайному гостю, ночевавшему под ее крышей первый и последний раз в жизни. Ирина глянула на часы – полседьмого утра. Интересно, куда это он ушел в такую рань? Сын спал, раскинув ручки, и улыбался во сне. Ирина вскочила с кровати, потянулась сладко, чувствуя себя отлично отдохнувшей, быстро оделась и застелила постель, вышла в кухню, чтобы начать ставшую уже привычной рутину ежедневных деревенских дел. Скрипнула, отворяясь, входная дверь, на пороге появился Александр. Он был босиком, без футболки, мокрые волосы, зачесанные назад, скрывали модную, довольно дорогую стрижку. На груди болтался кулон на толстой серебряной цепочке. Ирину почему-то обрадовало, что не на золотой. Кулон оказался военным жетоном с какими-то буквами и номером. Сейчас Веретьев казался еще больше похож на военного, и Ирина вдруг впервые в полной мере осознала, какой же он красивый. Под кожей перекатывались бугры мышц. На накачанном животе не было даже намека на жир, лишь те самые «квадратики», о которых грезят по ночам юные девы. Ирина юной девой не была, но судорожно сглотнула и тут же покраснела, испугавшись, что он сейчас застукает ее за таким постыдным занятием, как вожделеющее подглядывание за обнаженным мужским торсом. Любовника, что ли, завести? Мысль пришла в голову впервые с того момента, как из Ириной жизни исчез Димочка, а вместе с ним и надежды на счастливую семейную жизнь. К небурному своему темпераменту она относилась спокойно, принимая его как данность, а вот поди ж, оказывается, и в ее голову могут приходить непристойные мысли. Мыслей этих, как и охватившего ее румянца, гость, впрочем, совершенно не заметил. – На речку ходил, – сказал он своим неповторимым низким голосом, – еще вчера мечтал искупаться, да вырубился. Может, оно и не хуже, утром такая сказка на реке. Пар над водой стелется, и воздух прозрачный-прозрачный. Хотите, я вас искупаться отпущу, а сам мальца покараулю. Я ж понимаю, что вы его одного не оставляете, а так хоть наплаваетесь вволю, вода очень хорошая. – Спасибо, не надо, – ответила Ирина, пряча улыбку. Было что-то трогательное в том, что он предложил посидеть с Ванечкой. – Давайте я вам лучше кофе сварю, а потом кашу. Или, если вы хотите, могу быстро блинов нажарить. – Блинов я бы поел, – сказал гость чуть смущенно. – А то каша у нас в отряде каждое утро на завтрак. На костре блинов не нажарить, тем более на ораву в двадцать человек. Но вам, наверное, хлопотно, отдельно блины, отдельно кашу. – Ваня тоже блины любит, так что отсутствию каши только обрадуется, – заверила Ирина. – А пока я блины пеку, расскажите мне про ваш отряд, пожалуйста. Мне всегда было интересно, что толкает взрослых людей тратить свое свободное время на поиски примет войны. Мне всегда казалось, что это чисто мальчиковые забавы, а у вас, как я погляжу, и женщины имеются. Против ее воли в голосе прозвучала легкая ревность. Ирина вспомнила бешеные глаза Татьяны, тот «хозяйский» взгляд, которым она окидывала Веретьева. По крайней мере, причины, которые привели к поисковикам именно эту женщину, были так очевидны, что Ирина легонько вздохнула. – На самом деле все просто. Погибшие не должны лежать забытыми по болотам и лесам. Вы знаете, это только звучит пафосно, а на деле нет ничего более простого и правильного, чем заставлять землю отдавать ее тайны. Почему люди приходят? Сначала из интереса. Хочется понять, чем же это таким мы занимаемся, проверить себя на крепость, узнать, способен ты на что-то стоящее или нет. А потом затягивает. Не знаю, думали ли вы о том, что в наше время мы по большому счету не делаем ничего важного. В историческом смысле важного. Мы суетимся, зарабатываем деньги, покупаем квартиры, делаем ремонты, раздумываем, как выкроить на новый телевизор… – Вы не похожи на человека, который выкраивает на телевизор, – заметила Ирина, взбивая тесто на блины. Слушать Веретьева ей было интересно. – Ну, я думаю о том, как поменять машину, к примеру. Это ж не имеет значения. Все это по большому счету неважно. Эти люди, останки которых мы ищем, они погибли за нас, за наше право жить. И заслуживают соответствующего отношения. Если мы можем передать память об их военных свершениях потомкам, значит, мы будем это делать. Поисковики говорят, что перестанут заниматься раскопками только тогда, когда тело последнего солдата будет предано земле. Очень пафосно, да? – Не знаю. – Ирина поставила на электрическую плитку сковородку, аккуратно налила масло, чтобы не брызгало. – Если вы действительно так думаете, то нет. – Да, я действительно так думаю. И мои ребята тоже. Конечно, многие, с кем я начинал, уже больше этим не занимаются. У всех свои семьи, жены не всегда приветствуют такое времяпрепровождение, если честно. Люди на работе устают, как их осудишь, что они хотят раз в год на море с детьми съездить. – А вы, получается, не ездите на море? – Иногда езжу. Когда на море, когда в горы. Я горные лыжи люблю. Но мне проще, я человек свободный, у нас с моим лучшим другом свой бизнес. Главный, конечно, он, я так, на подхвате, но выкроить лишнюю недельку на отдых могу. Не всем так везет. Так что «старики» уходят, зато молодежи много. – Потому что это модно… – Есть такое дело. Но мода на патриотизм, на мой взгляд, гораздо лучше моды на наркотики или этих, как их, «синих китов». К сожалению, в силу разных обстоятельств никто толком поисковой работой не занимается, кроме добровольцев. Если не будем делать мы, никто не будет. И для меня самое главное, чтобы поисковое движение сохранило ту искренность, с которой мы его начинали. Патриотизм – он в душе, он показным быть не должен, а уж работу для галочки я вообще не признаю. Мы все, кто в моем отряде, делаем свое дело по совести. А остальные – как хотят. Вот так вот. Он разгорячился от разговора, невольно повысил голос, забыв, что в соседней комнате спит ребенок, но Ирина его не останавливала. Ей нравился энтузиазм гостя, его горящие глаза, искренняя вовлеченность в то, что он делал, и вера в то, что говорил. Да уж, в нынешние времена такое нечасто встретишь. Стопка блинов на тарелке – белой фаянсовой тарелке с васильковой полоской по краю – быстро росла. К тому моменту, как Ира выключила плитку и сняла с нее сковородку, по кухне плыл густой блинный запах, к которому полагалось черносмородиновое варенье. В погребе совершенно точно была закатанная банка, оставшаяся еще от бабушки. Интересно, а его еще можно есть? – Можно, – с уверенностью в голосе сказал Александр, с которым она поделилась своими сомнениями. – Если банку не бомбануло, значит, ничего страшного. Для Ванечки, впрочем, было клубничное варенье, которым специально для блинов угостила Светлана Георгиевна. Ирина быстро и споро накрыла стол. – Садитесь, пока горячие. Ваня все равно еще спит. Под ее изумленным взором Веретьев отложил на другую тарелку внушительную стопку блинов, накрыл найденной на полатях крышкой, завернул в полотенце и поставил к устью печи, в тепло. – Чтобы не увлечься и не съесть ненароком, – объяснил он. – Я блины действительно очень люблю, но не объедать же ребенка. Оставшаяся стопка была сметена в мгновение ока. Ира съела два блина, рискнув отведать бабушкиного варенья, которое за годы хранения превратилось в густое желе и казалось удивительно вкусным, даже не засахарившись сверху. Все остальное уплел ее гость, продолжая свой рассказ про будни поискового отряда. К концу завтрака Ирине казалось, что она уже знает про это все. Проснулся Ванечка, очень обрадовался, увидев «дядю Сашу», уверенно влез на ручки, с аппетитом съел свою порцию блинов и «правильного» варенья, напился чаю и заявил, что снова хочет в лес. – Мы с тобой сейчас на речку пойдем, купаться, – сказала Ирина, – а то дядя Саша утром ходил, а мы с тобой все проспали. – Не хочу на речку, хочу в лес, – оттопырил нижнюю губу сынишка. – К бабе Наде. Она меня звала, чтобы я приходил. – Мы обязательно сходим к бабе Наде, – кивнул Александр. – Только позже. А сейчас мы пойдем гулять, и на речку сходим, и по деревне пройдемся. Ты же мне покажешь, где у вас тут что. – А у нас тут ничего неть, – сказал ребенок. – Речка и собачки у дедушки Пола и бабушки Светы. А больше тут не живет никто. – Кстати, я же пока с реки шел, видел этого вашего, Веню, кажется, – вспомнил вдруг Веретьев. – Такой мужичонка щуплый и грязный, в драной рубахе и красной кепке. – Да, это Веня, – кивнула Ирина. – Он что, опять полные сумки еды тащил? Вы не проследили, куда? – Нет, в руках у него действительно была авоська, но пустая, – покачал головой Александр, – так что если он куда-то и ходил, то уже все отнес и возвращался. А шел он по тропинке мимо реки в сторону соседней деревни. Я ему покричал, мол, мужик, чего ж с пустой авоськой ходишь, денег не будет. Он, как заяц, от меня шарахнулся, так испугался. – Он в соседней деревне живет, – кивнула Ирина. – А что испугался, так и немудрено. Особенно если он замешан в чем. – Вот что, а давайте вместе к нему сходим и спросим, – решительно сказал Веретьев, вставая из-за стола. – Сходите со мной, Ирина. Если он вас увидит, так, может, меньше бояться будет. Я уверен, что он что-то знает. Понимаете, это надо выяснить. У вас тут где-то уголовники рядом. А у меня друг пропал. Так что мы с этим вашим Веней поговорим, а потом будем на полицию выходить. Поможете? – Конечно, помогу, – с легким сердцем ответила Ирина. Как-то так получалось, что за этим мужчиной она была готова пойти не только в соседнюю деревню, но и на край света. * * * Тропинка, ведущая из деревни Заднее в соседнее Заполье, в котором жил Вениамин Глебов, была едва заметна в высокой траве, доходящей Ирине почти до середины бедер. Ванечку трава и вовсе скрывала с головой, смешно щекотала нос, заставляя чихать, поэтому очень быстро Ирине пришлось взять сына на руки. Впрочем, нести пусть и свою, но все-таки довольно тяжелую ношу Веретьев ей не дал, отобрал ребенка, закинул себе на плечи, велел обхватить его за шею и держать крепко-крепко. Его руки при этом надежно страховали мальчика. Ира так и вспомнила свое детство, в котором больше всего на свете любила, чтобы ее вот так, страхуя, катал на плечах папа. «Девочке три, она едет у папы на шее. Сверху все видно совсем по-другому, чем снизу. Папа не верит, что скоро она повзрослеет. Папа готов воплощать в жизнь любые капризы…» Строчки стихотворения, бродящего в Интернете, припомнились ей так отчетливо, что на глазах даже выступили слезы. Не то чтобы папа особенно ее баловал, его всегда больше интересовала наука, чем капризы дочери, и все же летом он иногда сажал ее себе на плечи, и они вот так, как сейчас, шли из деревни в деревню, к примеру, за молоком, и маленькая Ира обозревала окрестности свысока, как делал это сейчас ее сынишка. Интересно, вспомнит ли он это спустя тридцать лет, как она сейчас? Хотя о чем это она? Его несет на своих плечах вовсе не отец, а совершенно посторонний, пусть и очень хороший человек, и вряд ли в этом дне есть что-то особенное для Вани. Настолько особенное, чтобы он вспомнил его, будучи взрослым. О терзавших Ирину думах Веретьев даже не догадывался. Размашистым шагом шел впереди, заставляя траву расступаться перед ним, утаптывая ее ногами в высоких сапогах, делая тропинку для бредущей сзади молодой женщины более широкой и удобной. Он был похож на ледокол во льдах, который уверенно прокладывал фарватер для следовавшего за ним небольшого катера, и от этого сравнения Ирина вдруг фыркнула и рассмеялась. Да и слезы высохли. На ее смешок, впрочем, он тоже не обратил ни малейшего внимания, думая о чем-то своем. Огромное расстилающееся перед ними поле казалось бескрайним. В воздухе стоял одуряющий аромат иван-чая, который в этом году начал цвести гораздо раньше из-за аномально теплой погоды. Под ногами встречались и незабудки, скромные, стыдливо нежные, как вышивка, сделанная тонкими пальчиками сидящей у окна в ожидании суженого красавицы. Ирина присела на минутку, чтобы погладить их ладошкой, и тут же вприпрыжку побежала догонять ушедшего далеко вперед Веретьева, подходившего уже к краю поля. Голова Ванечки в ярко-красной кепке казалась уже маленькой точкой на фоне голубого-голубого неба. У конца тропинки Веретьев остановился, поджидая Ирину. – Ну, что, куда нам теперь?