– Рас-свет. Рассвет. У мамы были тёплые сильные руки, все в мозолях от вёсел и скалолазания. Олли до сих пор помнила свои толстенькие пальчики, которые мама крепко сжимала тонкой загорелой рукой. – Рассвет – это когда встаёт солнце, Оливия. Мама была единственной, кто называл её полным именем. – Если у тебя появится братик, назовём его Себастьяном. Красивые имена, зачем их сокращать? Мисс Каррузерс попыталась называть Олли Оливией в конце пятого класса, как и некоторые другие учителя, но она просто не отзывалась на это имя. Все лучшие героини книг были упрямы и тверды – как скала, как камень, ну или с чем там ещё их сравнивали авторы. Она решила, что называть её Оливией можно только маме, – и точка. – Закатная комната, – прочитала мама, поворачивая табличку так, чтобы Олли могла посмотреть. Родители сами их разрисовали. Папины аккуратные таблички были украшены солнцами, лунами и крохотными цветочками. Папа вообще умел, казалось, всё на свете: рисовать, вязать шапочки, печь пироги. Мама больше любила возиться в саду, бегать, летать и ввязываться в приключения. Её таблички были забрызганы яркими кляксами, за которыми с трудом читались буквы. – Закат – это когда солнышко садится! – восторженно отозвалась Олли. – А тут у нас что? – спросила мама, когда они дошли до конца коридора. В двери была старинная замочная скважина с ручкой в форме дракона. «Твоя мама нашла эту ручку на гаражной распродаже, – рассказал однажды отец, – и решила её купить. Так и говорила: это для дочки». – Комната Олли! – торжествующе воскликнула Олли, а мама рассмеялась, подхватила её на руки, перевернула вверх ногами и побежала с ней обратно на кухню. Путь домой лежал мимо участка Брустеров. Днём скелет, торчавший из чердачного окна, вызывал у Олли лишь смех, но сейчас, в сумерках, он выглядел зловеще. Его светящиеся зелёные глаза будто следили за ней, а ведьма на крыльце ухмылялась и хохотала. Стараясь не оглядываться, Олли погнала велосипед дальше. «Просто сумасшедшая. Я встретила сумасшедшую. Вот и всё. Это не значит, что теперь нужно всего бояться. Чушь какая…» «Ага, и украла у этой сумасшедшей книгу, – возразил голос разума. – За кражу сажают в тюрьму. Детскую колонию. Школу закончишь в полосатой пижаме». Беспокоиться об этом было намного легче, чем думать, что в полночь незнакомка постучится к ней в дверь, глядя на неё всё такими же безумными глазами и требуя вернуть книгу. Олли поставила велосипед в сарай для инструментов, распахнула входную дверь и нырнула в дом, прячась от теней, сгущавшихся на лужайке у крыльца. Погода менялась. Ветер, прежде мирно шуршавший листьями у реки, теперь усилился, разъярился и трепал растения на склонах гор. Закатные отблески заплясали по стенам Яйца, а по дороге застучали дождевые капли. Тёплая осень закончилась. Но в доме было светло и уютно. Олли повесила куртку на крючок. Похищенный томик оттягивал карман. Она протянула руку, чтобы достать книгу, но передумала. Если никому её не показывать, Олли сможет соврать, что ничего не брала. Поверят ли ей? А той женщине? Отец был на кухне – оттуда доносились звон кастрюль и приглушенное пение Саймона и Гарфанкела из динамиков. Потом раздался папин голос: – Олли, это ты? – Не-а, – крикнула она. Её руки до сих пор немного дрожали. – Почтальон приходил. Мне прислали подарки на день рождения: щенка, котёнка и пони. – Отлично, – ответил отец из кухни. – Пони пускай стрижёт газон, а котёнка я скормлю Миссис Ух. Так звали огромную сову, которая жила в дупле засохшей карии на углу их участка. А кошек папа не любил.[1] – Но щенка можешь оставить, – великодушно заявил он. – Хотя я был уверен, что день рождения у тебя в апреле. – Ха-ха, – сказала Олли. Она прошла по плиткам прихожей, обогнула пианино и шагнула в гостиную. Страх, навеянный странностями этого вечера, начал потихоньку таять. Отец Олли торговал солнечными батареями. Ему нравилась такая работа, но больше всего он любил мастерить что-нибудь своими руками. Олли с детства ни разу не видела, чтобы он сидел без дела. Долгими летними вечерами он сооружал скворечники и мебель, вязал или учил Олли лепить тарелки из глины, а к ужину что-нибудь готовил. Этим вечером отец был занят выпечкой. По дому витал аппетитный запах. Олли втянула воздух носом. Чесночный хлеб! И томатный соус. Увидев её, папа высыпал макароны в кипящую воду. Спагетти. Отлично, Олли как раз проголодалась. Гостиная с кухней занимали одно помещение; их разделяли только длинный ряд шкафчиков и плита. Олли бросила на пол рюкзак и упала на диван. Отец стоял у плиты и помешивал пасту, тихо подпевая музыке. На нём была рубашка горчичного цвета с длинными рукавами. Одежда ему нравилась такая же, как интерьеры: чем ярче, тем лучше. Иногда выбранные цвета не сочетались, и мама его дразнила. В любой другой вечер отец протянул бы Олли ломтик чесночного хлеба, а потом они бы начали спорить о том, почему ей нельзя выпить имбирного эля до ужина. В конце концов она бы его уговорила, но к тому моменту паста уже была бы готова, и ужин бы начался. Но сейчас папино лицо стало вдруг очень серьёзным, а чесночный хлеб так и остался в духовке. Олли подумала, не сунуться ли туда самой, и решила, что не стоит. Она окинула папу взглядом. Может, из школы ещё не звонили? Отец поставил Саймона и Гарфанкела на паузу. – Олли. – Из школы звонили, – вздохнула она. – Первой позвонила мама Брайана Баттерсби, – поправил отец. Он никогда не умел разговаривать строго. Сейчас он просто злился. – Ты не представляешь, чего она мне наговорила. А потом уже позвонили из школы. Завтра тебя вызывают к директору. Олли, ты же могла нанести этому мальчику серьёзную травму. – Нет, не могла! – возразила Олли, приподнявшись на диване. – Камешек был совсем маленький. И вообще, они обижали Коко Цинтнер. Ты же сам говорил, что надо помогать другим! Папа отложил лопаточку, которой мешал соус, подошёл к дивану и сел рядом. Ну вот, теперь он будет строить из себя понимающего отца. Её бесило, когда с ней разговаривали понимающим тоном. Это было так же гадко, как сочувственные лица. У Олли начали гореть уши. – Олли, – сказал папа. – Я очень рад, что ты пыталась кого-то защитить. Но не надо смотреть на меня с такими невинными глазами. Всегда ведь можно выручить друга таким образом, чтобы потом не пришлось никому зашивать голову, и ты это прекрасно знаешь. Даже если Брайан вёл себя как маленький гадёныш. В следующий раз пожалуйся учителю, останови обидчиков словами, закидай их математическими формулами. Включи своё богатое воображение, ну же! – Он шутливо постучал ей по лбу. – Завтра, юная леди, вас прямо с утра ждёт к себе директор. Если верить маме Брайана, тебя теперь очень долго будут оставлять после уроков. – Отец смолк, затем добавил уже мягче: – Кстати, с самим Брайаном всё в порядке. Его мама считает, что он слишком несерьёзно относится к произошедшему. – Ещё бы. У него башка дубовая, – проворчала Олли. – Ему бы и от целого кирпича ничего не сделалось. – Не надо кирпичей, – сказал отец. – Да, ещё звонила мама Коко Цинтнер. Её дочка просила передать спасибо за то, что ты вступилась за неё. Похоже, остальные одноклассники не спешили ей помочь. Олли промолчала. Теперь она уже жалела, что бросила камнем в Брайана. Коко Цинтнер ей совсем не нравилась, она была такая писклявая. Просто Олли не любила смотреть, как кого-то обижают. А сейчас ей хотелось поскорее поужинать и рассказать отцу про женщину у реки, но, похоже, момент был неподходящий. Не хватало ещё, чтобы её оставляли после уроков до Рождества. «Ну, – подумала Олли, – если меня посадят в тюрьму за кражу книги, то после уроков оставаться не придётся». Но этот вариант её тоже не устраивал. Из огня да в полымя! – Если так хочется что-нибудь побросать, – ласково продолжил отец, – может, вернёшься в софтбол? Тебя с радостью возьмут обратно в команду, чемпионка. Помнишь, какой ты выбила хоум-ран в прошлом…[2] Олли напряглась. – Не хочу. Папа поднялся. Он уже не злился. Его лицо выражало лишь печаль, и это было хуже всего. – Ладно, как скажешь, – вздохнул он, направляясь обратно к плите. – Не хочешь – не надо. Но, Олли, нельзя же прятаться в книгах до бесконечности. Вокруг есть другие люди, самые разные занятия, жизнь продолжается, и тебе пора… Она так и знала, что папа скажет что-нибудь в таком духе. – Что пора? – Олли вскочила на ноги. – Забыть? Ни за что! Даже если ты забыл. Что хочу, то и делаю. Ты мне не начальник. – Я тебе отец, – возразил он. Его щёки, поросшие щетиной, побледнели. – Я хочу помочь, малыш. Мне тоже грустно, поверь, но я… Олли не собиралась слушать дальше. Что угодно, только не это. – Я не хочу есть, – сказала она. – Пойду спать. – Олли… – Не хочу! Она схватила рюкзак и выскочила из комнаты. Проходя через прихожую, она достала из кармана куртки украденную книгу, забралась наверх по крутой лестнице и быстро преодолела тёмный коридор, ведущий к её спальне. В глубине души ей хотелось, чтобы отец пошёл за ней, попросил не глупить, рассказал бы какой-нибудь дурацкий анекдот и уговорил её спуститься к ужину. Но до комнаты её провожала лишь тишина. Хлопать дверью Олли не стала: нет, она уже достаточно показала характер. Хлопать дверью – это примитивно. Так может сделать ребёнок, закативший истерику («Ты и есть этот ребёнок, дурочка!» – шепнул предательский голосок в голове), а не почти подросток, который имеет полное право злиться. Так что она стиснула зубы и осторожно прикрыла дверь. А потом, когда её уже никто не мог увидеть, упала на кровать и уткнулась лицом в подушку. Олли не плакала, просто крепко зажмурилась, но глаза оставались сухими. К чему сейчас слёзы? Плакать можно, когда оцарапал коленку, а не когда… Не важно. Просто Олли иногда злилась, а люди, которые пытались её успокоить, только делали хуже. Здесь, в тишине и одиночестве, ей было проще, пусть даже ужасно хотелось есть. Из кухни всё ещё доносился чесночный аромат. Но отец опять попытается завести разговор, а ей было нечего ему сказать. Или, может, папа не станет задавать вопросов? Иногда он предпочитал оставить её в покое. Но ужинать в напряжённом молчании было бы, пожалуй, даже хуже. Нет, проще оставаться здесь. Олли достала из сумки коричневато-жёлтое яблоко, каких в Эвансбурге было предостаточно. Осенью, во время сбора урожая, повсюду продавали сидр и яблоки самых разных сортов. Красные, пурпурные, жёлтые, зелёные. Олли надкусила сочный плод. Хр-рум. Яблоки – это отлично; лучше думать о них. В октябре она готова была питаться только ими. Олли попыталась убедить себя, что яблоко ничуть не хуже спагетти, но у неё не вышло. Ладно, всё-таки лучше, чем ничего. Чуть позже она спустится на кухню и перекусит. Вот и славно. Олли постаралась сосредоточиться на мыслях о еде. Но нет, этого оказалось мало. Нужно было отвлечься на что-нибудь посерьёзнее, чтобы не думать об отце, о том, как он побледнел. Не вспоминать сочувственное лицо мистера Истона. Не представлять огонь, взрытую землю и дождь. Просто ни о чём не думать. Когда Олли только вошла в комнату, то бросила рюкзак на пол, а свой трофей положила на стол. Теперь она встала с кровати, чтобы получше рассмотреть спасённую книгу. Золотистые буквы на потёртой обложке давно поблекли. Книжка была тоненькая, меньше ста страниц. Олли взяла её. «Замкнутые пространства» Автор не указан, только название. Олли открыла книгу и посмотрела на страницу с выходными данными. 1895. Ого, какая старая! Отпечатана в Бостоне. Олли перевернула страницу. Книга начиналась с письма. «Моя дорогая Маргарет! Жаль, что я не могу лично поведать тебе эту историю. Как бы мне хотелось, чтобы у меня был ещё хоть час, хоть день, хоть немного времени».