Пронзительный крик петуха разбудил меня следующим утром. Он кукарекал каждые десять минут, говоря мне, что наступил рассвет, хотя было ощущение, что я только что заснула. Я вскочила с постели, дрожа в мууме Гомы, и подошла к окну. Света было как раз достаточно, чтобы разглядеть фигуру на полях. Джек на тракторе вспахивал голый участок земли. Я попыталась представить себе, на что это было бы похоже — скорбеть о ком-то в том месте, где всё растёт, где каждый день новая жизнь прорывается сквозь землю яркими зелеными побегами. «Куда ты меня привела, Мо? Что ты показываешь мне?». Я направилась в прачечную и обнаружила, что мою одежду выстирали, выгладили и её можно носить. Я надела её, наслаждаясь теплом, которое всё ещё сохранилось в ней. — О, хорошо. Ты встала, — сказала Гома, когда я вошла на кухню. — Завтрак готов. Будь добра, приведи Бахати и Схоластику. Они в библиотеке. Дом представлял собой хаотичное строение, новые помещения пристраивались к основному зданию годами, образовывая повсюду укромные уголки и закоулки. Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти Бахати и Схоластику, и когда у меня это получилось, я остановилась на полдороге. Они сидели на полу друг напротив друга — один из них был высоким, худым и темным, как ночь, другая — мягкая и серебристая, как лунный свет, — наблюдая за самым странным зрелищем: черепаха с жёлтым воздушным шаром, обвязанным вокруг неё, пересекала пол между ними. Они искоса посмотрели на меня, потом опять на черепаху, а потом друг на друга. Черепаха брела на своих круглых коротких ногах, переваливаясь на них — левая, потом правая, как сварливый старик, качая головой с мрачным неодобрением. Мы все одновременно стали смеяться. Хихиканье Схоластики заполнило пространство, даже после того, как я и Бахати остановились, чтобы отдышаться. — Пойдёмте, вы, двое. Завтрак уже готов, — сказала я, изображая, что ем, для Схоластики. Я направилась к двери, но остановилась во второй раз за это утро. Джек стоял и смотрел на Схоластику. Его сапоги были грязными, рукава закатаны, одна нога выставлена вперед, но он никуда не шёл, как будто его заморозило от звука её смеха — маленькой девочки в платье его дочери, хихикающей над черепахой и воздушным шаром. Схоластика замолчала, как только увидела его, она по-прежнему настороженно относилась к его реакции на нее прошлой ночью. Девочка опустила голову, когда он вошел в комнату и двинулся к ней. Секунды тикали в неловком молчании, как его тень нависла над ней. Потом он что-то сказал ей на суахили. Она кивнула и вернулась назад, глядя на черепаху. Джек достал что-то из своего кармана и лопнул шарик. БАХ. Черепаха втянула свою голову и лапы в панцирь так быстро, что воздух вырвался из её лёгких с длинным шипением. Она лежала на полу, раздражённая и недовольная, в клочьях воздушного шара, как с маленькими жёлтыми флажками для капитуляции. — И это самое быстрое передвижение Аристотеля, которое ты можешь увидеть, — заметил Джек, прежде чем повторить это на суахили для Схоластики. Он опустился на колени рядом с напуганной черепахой и погладил её раковину. — Ты в порядке, малыш? Аристотель осторожно высунул свою шероховатую голову и посмотрел на Джека с капризным презрением. Схоластика расхохоталась. Она смеялась так сильно, что перевернулась, держась за живот. Джек сидел и смотрел на нее, его кадык подпрыгивал, как если бы звук смеха пронзал его сердце сладостной дрожью. Он поднялся и направился к углу, где была куча других желтых воздушных шаров, и передал один из них Схоластике. Она взяла его и указала на черепаху. — Нет, — он покачал головой. — Для тебя. — Господи, — вошла Гома и посмотрела на нас на всех. — Я послала одного, чтобы привести остальных, и потеряла всех вас. Все на кухню. Пойдёмте, ну же. Она направила нас к столу и наполнила наши тарелки едой. — Кофе с нашей фермы, — сказала она, наливая мне и Бахати по чашке, прежде чем сесть. — Очень вкусно, — сказал я после первого горячего глотка. — Спасибо. И спасибо, что привела мою одежду в порядок сегодня утром. Надеюсь, я буду вполовину так же активна, когда достигну вашего возраста. — Это ферма, — ответила Гома. — Чистый воздух, тяжелая работа, свежие продукты. Схоластика завязала свой воздушный шар к стулу рядом с Джеком и села возле него. Он смазал тост, намазал его вареньем и положил ей на тарелку. Он моргнул, когда она поблагодарила его, как будто это было что-то, что он сделал по привычке, не осознавая, пока не закончил. — Я слышала, что ты спас беременную мать и ребёнка во время нападения на торговый центр, — сказал я, пока Бахати и Гома разговаривали на другом конце стола. — Это невероятно. — Неужели? Я положила вилку и посмотрела на него. — В чем твоя проблема? Каждый раз, когда я пытаюсь быть милой, ты бросаешь мне это назад в лицо. Каждый раз, когда я думаю, что у тебя есть другая сторона, ты снова становишься придурком. — Это потому, что я придурок. Я придурок, который позволил дочери умереть. В этот день я был в торговом центре. Прямо там. И я остановился, чтобы сначала вывести парочку незнакомых людей. Я был слишком занят, спасая другие жизни. — Ты когда-нибудь думал, что, возможно, они спасли твою жизнь? — Ты думаешь, они меня спасли? — Джек засмеялся. Смехом, который был совершенно чужим. Этот смех был наполнен глубокой, темной иронией. Он когда-нибудь смеялся как нормальные люди? Действительно смеялся? Он наклонился через стол так близко, что я смогла разглядеть золотые ободки вокруг его ледяных синих радужек. Они были цвета пересохшей травы в саванне, ожидающей дождя. — В тысяче жизней я бы умер тысячей смертей, чтобы спасти ее. Снова и снова, и снова. Я ему поверила. Каждому слову. Из-за того, как он это сказал. У меня не было ответа, поэтому я наблюдала, как он встал, открыл холодильник и потянулся за бутылкой колы. Он поместил край крышки на барную стойку и ударил по нему ладонью. Отбросив крышку, он придвинул стул, запрокинул голову и осушил бутылку на одном дыхании. «Какой странный человек, — подумала я. — Кофейный плантатор, который не пил кофе». Большинство людей утопили бы свои печали в чём-то посильнее. Джек выбрал бутылку колы. Может быть, он хотел в полной мере осознавать, полностью чувствовать боль. Может быть, Джек Уордену нравилась эта боль, потому что он считал, что это было именно тем, что он заслужил. — Ты решила, что будешь делать дальше? — спросила меня Гома. Я переключила своё внимание с Джека на неё. — Я надеялся, что вы знаете кого-то, кто мог бы доставить меня и Схоластику в Ванзу, с парой остановок по пути. — Я знаю идеального человека для этой работы. Он сидит прямо за этим столом, и он это тоже знает, но он слишком поглощен собой, так что ему наплевать. — Ты не теряла дочь, — прорычал Джек, не сводя глаз с тарелки. — Нет, я не теряла, — ответил Гома. — Я потеряла единственного сына, твоего отца. И в том же самом несчастном случае я потеряла его жену, твою мать. Я потеряла своего мужа. И я потеряла Лили, правнучку. Это уже четыре поколения, которые я похоронила. А я всё ещё здесь. Ты думаешь, что от потери я не хотела пойти спать и никогда не проснуться? Всякий раз? Ты думаешь, что моё и твоё сердца такие разные? Это не так. Мне так же больно, как и тебе, Джек. Но я встаю, потому что ты всё ещё здесь. Ты остался один, и знаешь, что? Тебя достаточно. Ты — достаточная причина, чтобы держать меня на ногах. И меня убивает — видеть тебя таким, живым снаружи, но мертвым и глухим внутри. Ты слышишь меня? Это убивает меня. Последовавшая за этим тишина была густой и тяжелой, как ком, застрявший у меня в горле. Я знала, что должна извиниться, но не могла двигаться. Бахати смотрел на свои руки, несомненно, чувствуя то же самое. Даже Схоластика, которая не поняла ни слова, напряжённо сидела на своём стуле. Джек посмотрел на Гому и начал что-то говорить, но потом вместо этого повернулся ко мне. — Мне жаль тебя разочаровывать, — он бросил салфетку на тарелку. — Я не могу тебе помочь. Я даже не смог помочь своему собственному ребенку. Я хочу, чтобы все просто оставили меня в покое! Его стул упал на пол, когда он встал и вышел из комнаты. Гома осталась сидеть и доедала свой завтрак. Когда она закончила, то вытерла хлебные крошки со стола, её кожа натянулась над полупрозрачными суставами. — Стареть совсем не весело, — мягко сказала она. — Ты теряешь людей, которых любишь. Снова и снова. Некоторых отбирают у тебя. Некоторые уходят. А некоторых ты учишься отпускать. Бахати, Схоластика и я молчали, когда она сидела, глядя в окно. Шторм с прошлой ночи рассеялся, явив великолепные голубые небеса. — Куда теперь? — спросил Бахати, когда мы закончили. — Назад, в Амошу, — сказала я. — У кого-нибудь в Nima House должна быть идея, что я могу сделать. — Я возьму ключи, — сказала Гома. — Мой джип все еще блокирует машину Бахати. Встретимся снаружи у входа. Я прибралась в своей комнате и оставила мууму Гомы сложенной в изножье кровати. Когда я вышла, Бахати уже ждал у своей машины. — Готовы? — спросил он. Я кивнула и слегка улыбнулась, но я понятия не имела, что собиралась делать. — Жаль, что это не сработало, — сказал он. — Я уверена, мы найдем другой путь Я совсем не была уверена, но со Схоластикой в связке назад пути уже не было. Я скользнула в машину и закрыла дверь. Гома надела шляпу на голову Схоластики. — У нее нет пигмента, — сказала она. — Это делает ее чувствительной к солнцу. Возьми солнцезащитный крем, когда приедешь в Амошу. — Хорошо, — пообещала я. — Спасибо за ваше гостеприимство. — Не стоит благодарности. Kwaheri, Родел. Kwaheri[8], Схоластика. Прощайте. Женщина открыла дверь машины для Схоластики, чтобы та могла запрыгнуть, но Схоластика побежала к крыльцу. Там стоял Джек, протягивая ей забытый воздушный шар. Она подарила ему широкую улыбку, когда взяла шар, но он не заметил этого. Его взгляд был сосредоточен на шляпе, которая была на ней. — Где она взяла это? — спросил он. — Не сейчас, Джек, — Гома подошла к крыльцу. — Я нашла это в твоей машине. — Лили была в ней. Когда мы вошли в торговый центр, она оставила её в машине. — Это всего лишь шляпа, Джек. В ней нет части Лили. Она здесь, — Гома коснулся его сердца, — где она всегда будет. — Это последнее, что у меня осталось от неё. Её солнцезащитная шляпа. Ты не имеешь права её отдавать. — Я сделала ей эту шляпу. Я могу отдать её тому, кого выберу.