— Ну, да. Я и тебя люблю, и Лёху, и даже Соломина. Понимаешь? И поехал я на эту каторгу просто, чтобы быть с вами. Не хочешь — не верь. И думай что угодно. Плевать. Ты, наверное, считаешь, что Артём понтовый: у него машина, он нас привез, купил продукты, воды и больше всех выделывается, а я «лишь бы кто» и звать меня никак. Даже Дятел научился пользоваться консервным ножом, а я так, чмо. Внезапно, от своих же слов мне вдруг так сильно стало жалко себя, что чуть не расплакался. И это обязательно бы произошло, если бы я дошел до разговора про Зою, но Тиф почувствовал, к чему всё идёт и грубо оборвал: — Кончай нести бред. И не пей больше. Завтра на жаре сдохнешь. — Значит, тебе на меня пофиг? — Чего ты хочешь? — он резко встал. — Тебя что, в засос поцеловать? Разозлившись, я отправился в домик, завалился, не раздеваясь, на кровать и мгновенно вырубился. Как заснул и спал — не помню, но сознание медленно заработало от протяжных и тягостных стонов, неким подобием сна перенесших меня в полевой госпиталь с сотнями истекающих кровью солдат с оторванными конечностями и чёрными дырами в животах. Представилось, будто я один из них. Лежу и умираю с пробитой головой. Попробовал снова нырнуть в спасительную темноту, как под боком что-то задвигалось, и стоны стали громче. Почти над самым ухом. Узкой щёлкой приоткрыл один глаз. Но больничных стен не было. Крови тоже. И тут снова послышался стон. Но уже другой. Глухой и хриплый. Я подтянул руки к груди и, поднявшись на них, кое-как оторвал тело от кровати. Сонно-пьяное сознание возвращалось постепенно и недоверчиво. Трифонов лежал на животе, накрывшись подушкой и обхватив её сверху одной рукой, вторая была где-то под ним. Дышал он тяжело и часто, спина и плечи были наряжены, служившая одеялом простыня сбилась в ноги. Рука на подушке сжалась в кулак и даже в тусклом серо-голубом предрассветном свете было видно, как побелели на нем костяшки. В тот же момент раскинувшийся между нами Дятел заметался во сне. Заскулил, захныкал, брови нахмурились, губы плаксиво задрожали. Пару раз всхлипнул и резко перевернулся на бок, но не успокоился, стал шарить рукой вокруг себя, ухватил мою простынку, натянул на грудь, снова перевернулся на бок. Я потряс его за ногу, он брыкнулся, но стонать перестал. — Тиф, ты спишь? — позвал я. Он не ответил. — Эй. Я перегнулся через Дятла и ущипнул Трифонова за бок. Он дёрнулся и выбрался из-под подушки. — Стонешь, как рожающий медведь. — Не гони. — Правда. Я перебрался через деревянные спинки и включил свет. С этими кроватями было жутко не удобно. Подойти к нему я никак не мог. Проснулся Дятел. Увидел меня и с новым стоном прошептал: — У меня, кажется, температура. Трифонов нашарил сбившуюся простыню, отвернулся от нас и накрылся ей с головой. Я приторможенно застыл, вообще не понимая, что делать. Я был ещё пьяный и дурной какой-то, словно всё ещё умирал в военном госпитале. К счастью, вспомнил, что бабушка полрюкзака Дятла набила лекарствами. — Что у тебя болит? — вытряхнул содержимое пузатой тряпичной косметички к себе на кровать. — У меня всё болит, Никит. Всё-всё. Каждая клеточка, — проныл Дятел плаксивым голосом. — Мне даже лежать больно. И это такая боль, что просто невыносимо. Я и во сне её чувствовал и сейчас. Прям как огонь повсюду. Кожу живьём сдирают и… — Да, заткнись ты, блин, — рявкнул на него Тифон. — Просто заткнись! — Покажи руку, — сказал я ему. С тяжелым, недовольным вздохом он сел на кровати и выставил руку вперед, точно я врач, делающий обход. От места царапины на запястье по внутренней стороне локтя протянулась тёмная фиолетово-синяя полоса. — Фигово. У тебя заражение. Нужно срочно в больницу, ну, или как минимум антибиотики. У меня такое было. Три дня проходил, капец. Чуть не сдох. — Дай лучше обезболивающее, — он раскрыл ладонь. — Блин, Тиф, ты тупой? Заражение силой воли не лечится. — Ну тогда давай свой антибиотик. Я снова переворошил лекарства: — У нас его нет. Пока ковырялся, вспомнил свои пьяные признания накануне и стало неловко. — А со мной что делать? — шмыгнул носом Дятел. — Ты обгорел, — с видом заправского медика поставил я диагноз. — Тут у нас какая-то мазь есть и жаропонижающее. Зашибись госпиталь. В кухонной коморке нашлась бутылка с питьевой водой, я выдал им обоим по две таблетки анальгина и одну выпил сам. Голова гудела. Намазал Дятлу плечи и спину холодящей мазью, выключил свет и пошёл на улицу мыть руки. Постоял там возле бочки, подышал, посмотрел на раскиданный вокруг столика мусор, вылил на голову четверть ведра прохладной воды и отправился в соседний домик. Дверь у них была нараспашку, и когда я входил, мне под ноги метнулось что-то живое. Испугаться толком не успел. Обернулся и в свете фонаря различил удирающую кошку. — Что случилось? — Артём проснулся сразу. Встревоженно сел на кровати и свесил ноги, словно собираясь уже куда-то бежать. Чёрные волосы топорщились в разные стороны, белки больших круглых глаз блестели. Именно так мне представлялись демоны инкубы. — Тифу хреново. Лекарства нужны. Поехали, купим? — Эм… — он ещё больше взъерошил волосы. — Я типа бухой. Ты в курсе? — Да, но у него заражение крови и от этого умирают. — Блин, — он протёр ладонями лицо, похлопал себя по щекам, встал, потянулся. Даже трусы у него были Кельвин Кляйн. Белые буквы на резинке чуть ли не светились в темноте. — Слушай, а ключи-то я ему отдал. Иди, забери, я умоюсь пока. Я побежал за ключами. Растряс Тифона за ноги, стал спрашивать, где ключи, но он опять «врубил» Терминатора и упёрся, что не отдаст, потому что мы пьяные. Тогда, заметив в груде шмотья на стуле его штаны, я кинулся их вытаскивать. Ключи звякнули в кармане, но он набросился на меня, как тигр, обхватил сзади за шею и швырнул на кровать. На счастье, в дверях появился Артём, и я перекинул штаны ему. Но он и шага не успел с ними ступить, как Тиф с разворота его толкнул. Не удержавшись, Артём свалился прямо на меня. Воткнулся локтем в рёбра и застонал уже я. — Вы чё думаете, я с вами одной рукой не справлюсь? — Тифон вымученно улыбнулся. — Ребят, ну зачем куда-то ехать? — прокряхтел прижатый нами к стене Дятел. — В лагере же медпункт есть. Глава 12 Вита Мы сидим на скамейке в парке ВДНХ. Два часа гоняли на роликах по всему выставочному центру и совершенно выбились из сил. Уже совсем стемнело, и всё вокруг горит разноцветными огнями подсветки: фонтаны, скульптуры, павильоны. Воздух наполнен запахом роз, воды и ещё чем-то неуловимо волнующим. Моя голова лежит на коленях у Артёма, ноги в роликах свисают с края скамейки. Макс укатил за водой. Одной рукой Артём листает ленту новостей, другой гладит меня по голове, и мне жалко, что этот день заканчивается. — Почему кошки мурлычут? — Потому что им хорошо, и они довольны. — Нет, как это у них это получается? — У них вибро-мотор в животе. — Я бы тоже хотела вибро-мотор для мурлыканья. — Зачем? — Ну вот смотри, когда человеку грустно, он плачет. Когда весело — смеётся, но в нашем организме нет ничего, что естественным образом отзывалось бы на высшую степень удовольствия. — У нас для этого язык есть. — Это не считается. Люди всё равно почти никогда не говорят, что они счастливы. Только жалуются, а про хорошее молчат. Как будто это стыдно.