Часть 2 из 6 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Да ну, Крёска, – девочка надулась. – Не делай из меня дурочку. Я вполне могу сама себя занять, и мне не нужны няньки. Вы с мамой работаете все время, сколько я себя помню. Так что ничего нового. А точно ничего не случилось?
Элеонора вспомнила события последних дней и легонько вздохнула. Ну как расскажешь четырнадцатилетней девчонке о том, что ее мать совершенно утратила связь с реальностью и вот-вот пустит по миру фирму, которую они все вместе годами создавали с нуля. «ЭльНор» ждали непростые времена, но знать про это Варе совсем ни к чему.
– Точно-точно, – заверила она. – Просто мы с мамой немного поссорились, поэтому у меня плохое настроение. Только и всего.
– Вы с мамой не можете поссориться, – Варя звонко рассмеялась. Россыпь колокольчиков заполнила кафе, в котором они с Элеонорой пили чай с пирожными. – Это совершенно невозможно. Скорее сегодня снег пойдет.
– Все, Варежка, допивай свой чай, доедай пирожное, а я побежала. – Элеонора отодвинула стул и встала, жестом призывая официанта принести счет. – Мне по делам нужно.
– А ты куда сейчас? В отель? – Девочка была в курсе всех дел «ЭльНора» и, бывая в России, с удовольствием посещала строительные площадки. Ее завораживали картины растущего дома, меняющегося ландшафта, изменений внутренней отделки. Варя мечтала выучиться на архитектора, поэтому наматывала на ус все связанное с будущей профессией.
– Да, там нужно плитку в бассейне поменять. Мама смету утвердила, теперь с меня техническая сторона. Меня Наталья Петровна ждет.
Наталья Петровна Удальцова, управляющая отелем, все работы контролировала лично. Для нее не существовало мелких деталей, и Бутакову этот подход одновременно и восхищал, и раздражал. Восхищал основательностью, а раздражал стремлением держать все под неусыпным контролем. Таким же точно качеством обладала Элеонора Бжезинская, что иногда доводило до исступления.
– Я с тобой. – Варя соскочила с удобного диванчика, залпом выпила остывший чай и закинула в рот оставшийся кусочек эклера. – Я обожаю бывать в отеле. Он как волшебное царство.
Минут через пятнадцать они уже входили во внутренний дворик новой гостиницы, где их ждала Удальцова. Варя получила разрешение бродить по зданию, как ей заблагорассудится, а женщины скрылись в пристройке, ведущей в спа-комплекс с бассейном.
Проводив их взглядом, Варя прошла через дверь, ведущую на ресепшен, заглянула в зал ресторана, в котором вешали огромную хрустальную люстру и расставляли столы, посидела на мягком угловом диване в лобби-баре, а затем отправилась в зимний сад. Она помнила, как мама рассказывала, что туда уже начали завозить растения, чтобы те акклиматизировались на новом месте к открытию отеля, и ей было интересно посмотреть, как изменилась огромная пятиугольная комната, словно пропитанная светом и воздухом благодаря большому количеству стекла.
Путь Вари лежал через второй внутренний дворик под прозрачной крышей, и, толкнув дверь в него, Варя застыла от изумления и ужаса. Все пространство дворика было засыпано снегом. Это было невозможно в середине августа, жаркого, удивительного августа, так редко выпадающего на долю центральной части России, но тем не менее это был снег, крупные хлопья которого равномерно усыпали пространство, образовав даже небольшие сугробы.
Снег… Сегодня уже шел разговор про снег, и с ним было связано что-то нехорошее. Варя силилась вспомнить, что именно, но никак не могла. Окружающая белизна пугала, вызывая головокружение. Сквозь наваливающуюся дурноту она услышала звонок телефона. Это была крестная, желающая узнать, где именно находится Варя.
– Варежка, ау? Ты где? – голос крестной был звонок и свеж. – Я закончила и могу отвезти тебя куда скажешь. Хоть домой, хоть к маме.
Слово «мама» словно сорвало пелену, туманом окутавшую мозг.
«Вы с мамой не можете поссориться. Скорее сегодня снег пойдет»… Это сказала Варя каких-то сорок минут назад. И вот он снег. Снег в августе. Значит, мама и Крёска действительно поссорились. А это означает, что все будет плохо, очень плохо. И Варя, не вынеся навалившегося на нее ужаса, пронзительно закричала, теряя сознание и падая в мягко принявший ее снег. Последнее, что она ощутила, это удивление, что он совсем не холодный.
– Господи, девочка, ты что меня так пугаешь? – Элеонора Бутакова пошлепала крестницу по щекам и поднесла к ее носу смоченную нашатырем ватку. – Что с тобой случилось? Тебе плохо? У тебя что-то болит? Я попросила Наталью Петровну «Скорую» вызвать.
– Не надо «Скорую». – Варя попробовала сесть, и у нее получилось. Голова уже почти не кружилась. – Я испугалась, что так много снега.
– Это не снег, – напротив нее присела Наталья Удальцова – приятная женщина средних лет с мягкими серыми глазами. – Это пенопластовая крошка. Мешок разгружали, и он порвался, вот она и высыпалась.
– Пенопластовая крошка? – Варя смотрела непонимающе.
– Ну да. Шарики из вспененных гранул пенопласта, – вступила в разговор Элеонора Бутакова. – Пенополистирольная крошка, если быть совсем точной. Мы ее применяем для утепления стен, полов и кровли. Материал экономичный, долговечный, да еще и экологически чистый. Убирает любые мостики холода. А тут зал большой, продуваемый, вот мы и решили дополнительное утепление сделать. Пара мешков осталась, вывезти не успели.
– Да и не надо вывозить. Мы им часть мебели для подсобных помещений наполняем, – подхватила Удальцова. – Удобно очень. Так что не бойся.
– Девочка очень впечатлительная, – чуть извиняющимся тоном заметила Бутакова – Вы уж простите, Наталья Петровна. Негоже это ребенка на строительный объект брать. Увидела снег летом, испугалась.
«Я не ребенок, и испугалась не того, что снег летом, а совсем другого», – хотела сказать Варя, но язык отчего-то не хотел выговаривать самые простые слова. Она сердито высвободилась из обнимающих ее рук крестной и встала. Впервые в жизни любимая Крёска не поняла, что с ней происходит. До этого Варя всегда именно с ней делилась всеми своими девичьими переживаниями, и Бутакова понимала ее гораздо лучше, чем мама. А сейчас вот не поняла. Что она будет делать, если Крёска перестанет быть самым близким ей человеком? Думать об этом не хотелось, и Варя, глотая непрошеные слезы, не оборачиваясь пошла к выходу из гостиницы.
Глава вторая
1984 год
Эля Яблокова
Запах яблок плыл над поселком, окутывая печные трубы, телевизионные антенны, листву и даже бескрайние просторы неба. Лето в этом году оказалось щедрым на урожай. Ветви клонились под тяжестью яблок, двор был засыпан хрустким, сочным, бело-желто-красным ковром. Не выключалась соковарка, и Эля как зачарованная сидела и наблюдала за бегущей розовой, густой, словно масляной струйкой из резиновой трубочки, натянутой на носик широкой алюминиевой кастрюли.
Мама по обыкновению была на работе, председатель сельсовета, «не хухры-мухры», поэтому сок гнала и джемы варила бабушка, маленькая, сухонькая, в кипельно-белом платочке, повязанном вокруг седой головы.
С хозяйством – доением коровы, приготовлением обеда в широкой русской печи, мытьем полов, стиркой и полосканием белья на реке бабушка справлялась как нельзя лучше, а вот с Элей сладить не могла. Бедовая росла девка, вот те крест, бедовая.
Пожалуй, наблюдение за падающими в недра бутылки яблочными каплями было единственным, что могло заставить подвижную Элю усидеть на месте. Бабушка называла ее не иначе, как «супарень». Эля даже общаться предпочитала с мальчишками, лазая по крышам сараев, через заборы в погоне за яблоками из чужого сада (как будто своих ей было мало), скача весной по тронувшимся на реке льдинам. Синяки на коленках не заживали практически круглый год, а ожоги от крапивы и порезы от травы все лето.
Эля пыталась на домашней кухне создать бертолетовую соль, взрывала пистоны, кормила паука, который сплел паутину в туалете, и не давала никому от этой паутины и ее жителя избавиться. Она была не толстой, но по-детски пухлой, с круглыми щечками, крепенькими ножками, ловкими ручками, немного нескладной, как все подростки, с зарождающимися на лбу прыщиками.
Впрочем, собственная внешность не интересовала ее ни капельки. Эля никогда не задумывалась о том, красивая она девочка или нет, и очень бы удивилась, если бы ей кто-то сказал, что можно так ставить вопрос. Девичьи заботы о завитости челки, пышности завязанного хвоста или марке джинсов казались ей никчемными. Думать о подобном было глупо, когда на свете существовало столько по-настоящему увлекательных вещей.
– Бедовая девка. Хлебнешь ты с ней, – приговаривала бабушка. Мама только вздыхала. После рабочего дня она обычно не могла разговаривать, не было ни сил, ни голоса. В центральном поселке крупного совхоза работа у мамы находилась всегда. Он у них считался одним из лучших в районе. Держать в узде крепко пьющих мужиков, блюсти паритет с председателем совхоза, искать общий язык с областными властями и райкомом партии было непросто. А еще и дочь растить без мужа. Девочка-то хорошая, умненькая, плохого не сотворит. А что не женственная, так, может, и не хуже. Внимания мужского сызмальства не привлекает. Да и мальчишечья ватага, в которой она на равных правах, тоже защитит, в обиду не даст.
Эля мамины сложности понимала прекрасно и подводить ее не собиралась. Дочка председателя сельсовета всегда на особом счету. С нее и спрос строже, чем с остальных. Как мама сможет кого-то раскритиковать, если ей в ответ на непослушную дочку показывать будут. Поэтому Эля и училась хорошо, лучше всех в классе, и старалась особо не бедокурить, чтобы маме не пришлось за нее краснеть.
Сейчас она стояла по щиколотку в глине посредине окраинной поселковой улицы и сосредоточенно думала, что ей делать дальше – бежать домой босиком, чтобы отмыть ноги от липкой грязи, или рискнуть испачкаться еще больше, но все-таки достать засосанные коварной лужей сандалии. Сандалии было жалко, мама всего-то в начале лета привезла их из областного центра, да и бабушка будет ругаться, что она опять что-то потеряла. Но чмокающая под ногами глина казалась похожей на большую злую лягушку, грозящую сожрать ее целиком, и становиться на карачки, шарить под мутной жижей руками, пытаясь найти сандалии, было противно.
– Ты чего, застряла? – рядом с задумчивой Элей остановился велосипед, управляемый первым поселковым красавцем, которого звали отчего-то женским именем Тося.
Этим летом он закончил школу, поступил в Московский медицинский институт и на днях уже должен был отправиться на учебу, чему Эля втайне завидовала. Больше всего на свете она мечтала уехать из родного, пропахшего яблочным духом поселка в Москву, кажущуюся ей сказочным, волшебным местом, где сбываются любые мечты.
В прошлом году мама возила ее в столицу на осенние каникулы, и Эля потом долго не могла отойти от поездки, вспоминая широкие проспекты, высокие дома, нарядные театры, торжественные музеи и толпы вечно спешащих куда-то людей с невыспавшимися лицами. И вот теперь Тося будет там жить.
– Застряла, – призналась она, краснея. Тося нравился всем поселковым девчонкам без исключения, и если бы Эля была чуть менее гордой, то, пожалуй, призналась бы себе, что немного в него влюблена, так же, как остальные. – Сандалии в глину засосало. Вот стою, думаю, как достать.
– Доставать надо, а не думать. А то мамка заругает. – Он необидно засмеялся, спрыгнул с велосипеда, уложил его на дорогу аккуратно, как живое существо, смело шагнул в середину лужи, нагнулся, сунул руки куда-то Эле под пятки и ловко выдернул наружу сначала одну, а затем и другую сандалию.
– На, держи, вымой их вон там, на колонке. И ноги тоже, и натяни мокрое на мокрое, пусть прямо на ногах высохнут, тогда кожа не стянется.
– И откуда ты все знаешь? – девочка смотрела на него как зачарованная.
– Нехитра наука. Ладно, давай помогу.
Он снова забрал у Эли ее заляпанную обувку, дошагал до колонки, вымыл сандалии, протер их сорванным лопухом, жестом пригласил Элю подставить ноги под бьющую из колонки струю, и она послушно начала смывать грязь, невольно наблюдая, как убегают и впитываются в землю ручейки грязной воды, постепенно меняющие цвет с рыжего, почти коричневого на бесцветный. Она взяла свои сандалии, натянула их на ноги и благодарно посмотрела на Тосю.
– Спасибо. Выручил.
– Садись, домой отвезу. А то снова запачкаешься. Дождь сильный был, вся земля раскисла.
Эля представила, что начнут молоть чужие языки, если председательскую дочку Элю Яблокову провезет через весь поселок на велосипедной раме красавец Тося, и замотала головой:
– Не надо. Я сама, у меня тут еще дела.
– А, ну ладно, тогда давай. – Он поднял свой велосипед, вскочил на него и был таков. И много лет спустя Элеоноре Яблоковой снилось по ночам, как уезжает от нее по длинной-длинной, скользкой от мокрой глины улице чубастый красавец-студент с редким именем Тося.
Почему-то она никогда не спрашивала у мамы, как его звали на самом деле, по паспорту. Эле было трудно представить его Антоном или Анатолием. Поэтому в ее памяти он остался под тем несуразным именем, которым его звал весь поселок. Тося.
Да и вообще из всего детства больше всего запомнилось именно то лето. Жаркое, но с проливными дождями, щедро поящими потрескавшуюся на солнцепеке землю. Яблоневый аромат, стойко ассоциирующийся со счастьем и безмятежностью. До начала учебного года Эля лениво провалялась в гамаке, натянутом между двумя старыми яблонями.
«Яблокова лежит под яблонями и ест яблоки», – думалось ей, и она улыбалась своим глупым мыслям, пугая бабушку.
Беда ж с девкой. Лежит, не встает, все думает о чем-то и улыбается. Сглазили, что ли? Мама смеялась, не разделяя бабушкиных страхов.
– Она просто растет, мамуля, – говорила она. – Возраст такой, что детство кончается, вот и думает о разном. Она ведь у нас уже почти девушка.
– Свят-свят, скажешь тоже, – бабушка мелко перекрестилась, отвернувшись. Партийная дочь не любила, когда при ней крестились. – Ребенок она еще, а ты говоришь, девушка. Кабы не спортил кто девку. Или вдруг уже… – Бабушкин голос сорвался на фальцет.
– Не говори глупости, – мама начала сердиться. – Она хорошая девочка. Оставь ее в покое. Израстет. Все хорошо будет.
Эля слушала все эти разговоры, но ей было скучно объяснять, что все у нее в порядке. Мама права. Кто ее может «спортить»? И как это? Сглазить, что ли? Так она сглаза не боится, плюнет три раза через левое плечо, перекрутится вокруг себя на правой пятке, и все, чужие черные мысли и отлетят от нее, не причинив вреда. И что значит – израстет? Вытянется? А то она среди мальчишек в классе самая маленькая. Среди девчонок нет, но с ними и равняться-то неинтересно. А бабушке вообще не угодить. Бегаешь с мальчишками с утра до вечера, она ругается. Во дворе сидишь сиднем, опять не по ней. Как их понять, этих взрослых.
Накануне первого сентября мама, вернувшись домой, торжественно вкатила во двор велосипед. Эля давно мечтала о нем, чтобы ездить с мальчишками наперегонки по улице и лихо спускаться с обрыва к самой реке. Но велосипеды стоили дорого, да и ехать нужно было в областной центр, в их поселке их не продавали. Мама о дочкиной мечте знала, держала в голове, что нужно бы ее исполнить, но не удавалось. А тут, пожалуйста, на тебе.
– Велосипед? Мне? – Эля не верила собственным глазам.
– Тебе. У Анны Ивановны купила. Им теперь не нужен, она предложила, а я не стала отказываться. Знаю, что ты хочешь, да и по деньгам недорого совсем получилось. Ты уж не обижайся, что не новый.
Анной Ивановной звали мать Тоси. До Эли дошло, что велосипед был тот самый, Тосин, на котором он предложил неделю назад домчать ее до дома, да она отказалась. У нее защипало глаза.
– А Тося уехал, да? – спросила она, стараясь, чтобы не дрожал голос.
– Да, вчера. Ему теперь велосипед без надобности.
– Но он же на каникулы приедет. Как же он без велосипеда.
– До каникул еще целый год. Чего без дела стоять да ржаветь. Да, может, и не приедет сюда больше Тося. Отца-то его вроде переводят на другое место, Анна Ивановна, по крайней мере, увольняться собралась. Вернее всего, к концу осени уедут они.
Тосин отец был офицером, служил в расположенной недалеко от поселка военной части, а Анна Ивановна – врачом в поселковой больнице. Говорили, хорошим врачом. Она и Элю принимала, когда та родилась. А теперь уедет. Жалко-то как. Эля обняла велосипед за руль, как будто взяла козу за рога, прижалась лицом к блестящему звоночку, прикрепленному к рулю, и в голос заплакала.