— Ладно, Мег. Скоро увидимся. Его изображение темнеет, и какое-то время я просто смотрю на экран, думаю, не разбила ли я его сердце. Я живу жизнью этой Маргарет, которая, к счастью достаточно приятна. Здесь я посещаю школу, но вместо огромных, тусклых испорченных школ, которые я видела по телевизору, это группа из примерно пятьдесят детей от моего возраста до детсадовцев, и всё происходит в свободной форме. Большой экзамен оказывается по французскому, счастье, я провела примерно три недели в России, изучая Мольера. Бегло исписываю страницу абзацами про Тартюфа, я думаю, что позаимствовала тело этой Маргарет, но по меньшей мере, я оказываю ей ответную услугу. Я думаю о Поле. Необходимость узнать, как он, что делает, почему он здесь, обжигает меня изнутри, как факел. Когда у меня есть минутка, я проверяю, не звонил ли он. Но связь обрывается перед обедом. Мой единственный ответ — черный экран и помехи. На ужин что-то куриное, завернутое в вакуумную упаковку, и овощи, которые явно подвергались глубокой заморозке, от чего стали немного водянистыми. Здесь, вероятно, нет ничего свежего, кроме морепродуктов, что очень мне подошло бы, но остальная моя семья, после нескольких лет на Салации, устала до тошноты от этого. Но меня не беспокоит плохая еда. Мы вместе, я, Джози, мама и папа. Я принимала это как должное в своём собственном измерении, и это забрали у меня. Поэтому я больше не сделаю такой ошибки. Сейчас я очень хорошо понимаю, что каждая секунда, проведённая с отцом, может быть последней. — Мы получили только половину данных, когда оборвалась связь, — говорит мама отцу, наливая себе чай. — И прогноз становится только хуже. — Качает как маятник, — говорит папа радостно. — Поэтому ты здесь главный, — говорит Джози, покачивая головой. — Ты единственный чудак, который любит штормы. Он улыбается с искренней гордостью. — Что касается чудачества, я виновен. Теперь, когда он об этом сказал, я замечаю, что пол немного качается. Я понимаю, что Салация была построена с некоторым количеством свободы, чтобы иметь возможность компенсировать движение воды во время приливов и силу течений, а не быть их заложником. В обычной ситуации у меня случился бы приступ морской болезни, но эта Маргарет поборола её много лет назад. — Ты сегодня ужасно тихая, — говорит мне мама. — Ты уверена, что всё хорошо? Ты весь день сама не своя. Она прикладывает тыльную сторону руки к моему лбу, проверяя нет ли у меня жара, как будто мне всё ещё пять лет. — Просто думаю, вот и всё, — я скучаю по моей настоящей маме, которая осталась дома. К горлу подкатывает ком, но я умудряюсь сохранить самообладание. Я не хочу портить вечер. После еды Джози спрашивает меня, не хочу ли я посмотреть с ней соревнование серферов. Я думаю, что сложно поверить в то, что меня серфинг больше интересует в этом измерении, чем дома, но любое отвлечение — это хорошо. Поэтому я сажусь рядом с ней на диван, пока папа моет посуду. Но когда он начинает напевать, мне снова приходится бороться со слезами. Джози хмурится на меня. — Мама права. Ты сегодня странная. — Ха-ха, — я откидываю волосы назад, стараясь казаться непринужденной. Потом я вспоминаю футболку, надетую на Тео: The Gears. Мой мозг работает быстро, сравнивая знания, полученные в разных измерениях. The Beatles никогда здесь не существовали. В The Gears играли Пол МакКартни и Джордж Харрисон, но не Джон Леннон. Но Джон Леннон написал In My Life для The Beatles. Этой песни нет в этом измерении. Поэтому, как папа может напевать её? Я вспоминаю то, что мне сказал Пол в Сан-Франциско. Он нашел измерение, которое шпионит за нашим, и узнал, что замышляет Конли. Однако он не отправился со мной обратно, потому что узнал что-то ещё, что-то важное. Что-то, что он не мог мне сказать, потому что для меня было бы слишком ужасно, если бы он ошибся… Когда мы перемещаемся в другое измерение, наши тела «больше не наблюдаются». Когда я покинула дом, власти ещё не вытащили папино тело из реки. Они искали его, опускали сети в воду, отправляли водолазов на глубину. Я едва могла думать об этом, потому что картины, появляющиеся перед глазами, были слишком ужасны. Ещё хуже была мысль о том, что маме придётся опознать тело, после того, как оно провело в реке несколько дней, и было больше не похоже на папу и вообще на человека. Но что, если его не унесло течением? Что если его тело просто «больше не наблюдалось», потому что его силой утащили в другое измерение? Что, если папа не умер? Что, если он здесь? — Маргарет? — Джози повторяет мамин жест и щупает мой лоб. — Ты правда не в себе. Я даже не беспокоюсь об оправдании. — Сейчас приду. С бьющимся сердцем, я захожу в кухоньку, где папа заканчивает мыть посуду. Он улыбается мне приятной, но отвлеченной улыбкой. — Только не говори, что всё ещё хочешь есть. — Мы можем поговорить? — Конечно. — Не здесь. Может быть, в коридоре. Не смотря на очевидное замешательство, он говорит: — Хорошо. Никто не обращает внимания на то, что мы выходим из нашей квартирки. Мама в спальне, которую она делит с папой, Джози снова уставилась в свой компьютер. В коридорах Салации нет необходимого уединения, но большинство людей, кажется, ужинают, это значит, что мы с папой одни. Наши единственные свидетели — это рыбы, проплывающие мимо. На папе нет Жар-птицы. Но опять же, если его похитили, кто-то доставил его сюда и бросил. Без собственной Жар-птицы папа не только не сможет добраться домой, он не получит напоминаний. Он не будет знать, кто он. Мой отец будет только отблеском внутри этой версии доктора Генри Кейн — частью его подсознания. Эта часть будет напевать песни The Beatles. — Всё хорошо, милая? — папа складывает руки на груди. — К чему это всё? — Мне нужно, чтобы ты доверился мне на минуту, — мой голос начинает дрожать. — Ладно? Теперь папа выглядит глубоко взволнованным, но кивает. Я снимаю Жар-птицу с шеи и надеваю её на папину. Он поднимает бровь, но я не обращаю на это внимания, просто делаю движения, чтобы установить напоминание. Я опускаю её ему на грудь и понимаю, что задерживала дыхание… — Ай… черт подери! — говорит папа, отшатнувшись назад и схватившись за Жар-птицу. Но потом он застывает. Сначала он медленно смотрит на Жар-птицу в своей руке, узнавая её, потом поднимает глаза к моему лицу. — Маргарет? — выдыхает он. — О Боже. Это то же лицо, те же глаза, но я вижу разницу. Я узнаю папу. Потом я плачу и смеюсь одновременно, но это не важно, потому что папа меня обнимает, и мы вместе, и он жив. И я понимаю, почему Пол привёл нас сюда. Глава 25 — Милостивый Боже, — папа проводит рукой по волосам, абсолютно шокированный, как и любой, кто бы проснулся в другом измерении. — Сколько это продолжалось? — Почти месяц. Месяц будет пятого января, через три дня. — Месяц пропал. Нет, не пропал, я его помню, я был в сознании, но это было самое странное состояние, Маргарет. Иногда так бывает во сне, когда одновременно наблюдаешь за событиями вокруг и проживаешь их. Мне никогда не приходило в голову задуматься о том, где я, или почему. Может быть, это нормальное состояние для большинства людей, что путешествует между измерениями. — Сейчас ты вспомнил, — говорю я, взяв папину руку. — И у меня есть Жар птица, поэтому я могу напоминать тебе столько, сколько понадобится. Мы уже сидим вдвоём в кафетерии. Так поздно здесь уже никого нет и освещение исходит в основном от внешних ламп и проникает через окна. В тёмных водах за ними иногда проплывают рыбы, но течение стало сильным, поскольку пришёл штормовой фронт. Даже рыбы ищут безопасное укрытие. Мама и Джози, должно быть, поняли, что у нас с папой задушевный разговор, но они, конечно, задумаются, о чём именно. — Моя бедная дорогая София, — папа закрывает глаза, как будто от боли. — И Джозефина. Боже. — С ними будет всё хорошо, когда ты вернешься домой, — по моему лицу расползается широкая улыбка. Домой. Я верну папу домой. — Я не знаю, чего мне больше хочется, задушить Пола и Тео, или поблагодарить их. Думаю, одинаково. — Не злись, папа. Они были такими сильными, такими верными тебе и так меня защищали. Я не знала, насколько они удивительные до этого. Пол и Тео очень тебя любят, — я хочу рассказать папе о наших отношениях с Полом, но это может подождать до того, как мы вернёмся туда, где должны быть. — Тебя похитил Конли? — Нет. Это был кто-то другой, кого я никогда не видел. Женщина… — его голос обрывается, и он качает головой. Это достаточно туманно, я боюсь. Я приехал в университет выяснить, что случилось с нашими данными, и как только я вышел из машины, она подошла ко мне. Я помню, как думал, что она возможно аспирант, или занимает административную должность на факультете. Она была слишком ухоженной для среднего выпускника. — Папа вздыхает. — В следующую секунду я осознал, что я уже в 20 лигах под морем. У меня были воспоминания всего несколько минут, и не было Жар-птицы. Поэтому я знал, что кто-то заключил меня в другое измерение, возможно, навечно. Это было… Сложно. Выражение его лица меняется, и я не видела его таким с тех пор, как несколько лет назад умерла бабушка. Я понимаю, что воспоминания об этой беспомощности привели его к состоянию, близкому к слезам. Ненависть к Ватту Конли взрывается внутри меня, и я говорю себе, что мы разберёмся с ним, когда вернёмся домой. Сейчас у него есть власть, но вся его власть построена на гении моей мамы и тяжелой работе моих родителей. У нас есть Пол. У нас есть Тео, и я — разрушительное оружие, у них есть я. Против нас всех, вместе? У Конли нет шансов. Папа говорит: — Это как будто тебя оглушили. Или накачали наркотиками. Я был одновременно и сам собой, и недостаточно осознавал происходящее, чтобы бороться с этим. Заперт в идеальной тюрьме, — он делает глубокий вдох, и улыбается, глядя на меня. — До тех пор, пока моя храбрая девочка не пришла и не нашла меня. Я думала, что никогда больше не буду так счастлива. — Теперь нам остается только доставить тебя домой. Хотя папа всё ещё улыбается, я чувствую грусть. — Маргарет, ты уже, наверное, подсчитала, что нас двое, а у тебя только одна Жар-птица.