Лунку воробьи нашли И купаются в пыли. Рыбка в речке поскользнулась — С головою окунулась. Джалиль приносил с собой вырезки из гератской газеты «Иттифак-и-Ислам» и зачитывал Мариам. Так она узнала, что за пределами их хижины, за пределами деревни Руль-Даман и города Герата существует огромный мир, где правят президенты, имена которых невозможно выговорить, где мчатся поезда, где играют футболисты, где взлетают ракеты и садятся на Луну. Кусочек этого большого мира Джалиль приносил с собой по четвергам. Именно отец сказал ей летом 1973 года, когда Мариам было четырнадцать лет, что произошел бескровный переворот и короля Захир Шаха, правившего страной из Кабула сорок лет, свергли. — Пока король лечился в Италии, власть перешла к его двоюродному брату Дауд Хану. Помнишь, кто такой Дауд Хан? Я тебе рассказывал про него. Когда ты родилась, он был в Кабуле премьер-министром. Так что Афганистан больше не монархия. Теперь наша страна — республика, а Дауд Хан — президент. Говорят, ему помогли взять власть социалисты. Представляешь, сам-то он никакой не социалист, но вроде бы они ему помогли. Такие слухи ходят. Мариам спросила отца, что такое «социалист», и Джалиль пустился в объяснения. Только Мариам пропускала все мимо ушей. — Ты слушаешь? — Да. Но глаза ее смотрели на оттопырившийся боковой карман отца. — Ну да. Конечно. Тянуть больше не будем. Джалиль достал из пиджака коробочку и протянул Мариам. Время от времени он делал ей небольшие подарки. Сердоликовый браслет на запястье. Лазуритовое ожерелье. А в тот день в коробочке оказался кулон-листик со свисающими кругляшками вроде монеток, на каждой выбиты звезды и полумесяц. — Примерь, Мариам-джо. Она послушалась. — Что скажешь? Джалиль просиял: — Ты прямо как царица. Когда он ушел, Нана заметила кулон у дочки на шее. — Работа кочевников, — сказала она. — Я видела, из чего они такое делают. Люди кидают им милостыню, а они переплавляют монетки. Пусть-ка он тебе в следующий раз подарит что-нибудь золотое, твой драгоценный папочка. Да куда там. Кишка тонка. Когда Джалилю пора было уходить, Мариам стояла в дверях, провожала его взглядом, пока он не скрывался за деревьями, и думала о предстоящей неделе как о пропасти, отделяющей ее от следующего четверга. Мариам всегда задерживала дыхание, когда прощалась с отцом. И не дыша считала мгновения. За каждое такое мгновение Господь (так она про себя с ним условилась) дарил ей еще один день вместе с Джалилем. «А на что похож его дом в Герате? — думала Мариам по ночам, лежа в своей кровати. — Хорошо бы жить вместе с ним, видеть его каждый день, приносить полотенце после бритья, сообщать, если порезался. Подавать ему чай, пришивать оторвавшиеся пуговицы, гулять с ним по Герату, делать покупки на крытом базаре — Джалиль сказал, там можно купить все что угодно. Кататься с ним на машине — а люди будут кивать и говорить: „Это Джалиль-хан с дочерью“. Увидеть дерево, под которым погребен знаменитый поэт». Однажды Мариам скажет ему обо всем этом. И очень скоро. А когда он поймет, как она скучает по нему, он, конечно, заберет ее с собой. И отвезет в Герат, и она будет жить у него в доме. Как все прочие его дети. 5 — А я знаю, чего мне хочется, — сказала Мариам Джалилю. Весной 1974 года Мариам исполнялось пятнадцать лет. Они втроем сидели в тени ив на поляне у хижины. Раскладные стулья были расставлены треугольником. — На мой день рождения. Я знаю, чего мне хочется. — Правда? — ободряюще улыбнулся Джалиль. Недели две назад Джалиль сообщил Мариам (как пристанет с расспросами — вот ведь любопытная какая!), что в его кинотеатре идет особенное американское кино. Мультфильм называется. Много-много рисунков мелькают последовательно один за другим, и зрителю кажется, что нарисованные кадры двигаются на экране. Кино это про старого бездетного мастера-кукольника, которому очень хотелось иметь сына. Вот мастер и вырезал себе из дерева куклу-мальчика, а она возьми и оживи. Мариам попросила отца рассказать подробнее. Оказалось, со стариком и деревянным мальчиком чего только не случалось. Они даже умудрились угодить на Остров Наслаждений к плохим непослушным мальчикам, которые превращались в ослов. А потом старика и куклу проглотил кит. Мариам даже рассказала про мастера и деревянного мальчика мулле Фатхулле. — Хочу, чтобы ты, отец, сводил меня в свой кинотеатр и показал мультфильм. Хочу посмотреть на деревянного мальчика. Стоило Мариам произнести эти слова, как настроение родителей переменилось. Они беспокойно пошевелились на стульях и переглянулись. — Это ты плохо придумала, — сказала Нана холодно и сдержанно. При Джалиле она всегда разговаривала таким тоном. Только тут добавился еще сердитый, осуждающий взгляд. Джалиль откашлялся. — Знаешь, копия оказалась не лучшего качества. И звук тоже. Да и киноаппарат уже пора отдавать в ремонт. Наверное, мама права. Давай я лучше подарю тебе что-нибудь другое, Мариам-джо. — Аних, — подхватила Нана. — Вот видишь? Отец того же мнения. — Возьми меня в кино, — еще раз попросила Мариам, когда они с Джалилем подошли к речке. — Вот что, — сказал Джалиль. — Я пришлю кого-нибудь, чтобы сводил тебя в кино. Будешь сидеть на хорошем месте и поедать конфеты. Сколько хочешь. — Нет, хочу пойти с тобой. — Мариам-джо… — И пригласи еще моих братьев и сестричек. Хочу, чтобы мы отправились на сеанс все вместе. Очень хочу. Джалиль только вздохнул, отводя глаза в сторону, будто ему захотелось вдруг полюбоваться горами. По рассказам Джалиля, лицо человека на экране получается размером с дом. А когда сталкиваются машины, грохот ощущаешь всем телом. Как здорово будет сидеть на балконе вместе с Джалилем и его детьми, смотреть на экран и лизать мороженое! — Очень хочу, — повторила Мариам. В глазах Джалиля сквозила печаль. — Завтра. В полдень. Встретимся на этом самом месте. Ладно? Завтра. — Приходи, — сказал Джалиль, присел на корточки, обнял дочку и прижал к себе. И долго-долго не отпускал. Сперва Нана ходила вокруг хижины, сжимая и разжимая кулаки. — За что Господь даровал мне такую неблагодарную дочь? Ведь я столько перенесла ради тебя! Как ты смеешь? Ты, вероломная харами, хочешь бросить меня! Потом Нана перешла к насмешкам: — Дура ты, дура! Думаешь, ты значишь для него хоть что-нибудь? Так тебя и ждут у него в доме! Думаешь, ты ему настоящая дочь и он рад будет принять тебя? Сердце мужчины достойно презрения, Мариам. Это тебе не материнская утроба. Я — все, что у тебя есть в этой жизни. Не будет меня, ты останешься одна-одинешенька на всем белом свете. Наконец, мать стала взывать к совести дочери: — Если ты уйдешь, я умру. Явится джинн, и со мной будет припадок. Вот увидишь, я подавлюсь собственным языком и задохнусь. Не уходи, Мариам-джо. Останься со мной. Я не переживу, если ты уйдешь. Мариам молчала. — Ведь я так люблю тебя, Мариам-джо. — Пойду пройдусь, — сказала Мариам. Она боялась наговорить матери обидных слов, если останется, она знала, что про джинна — все враки. Джалиль сказал, это просто болезнь, у которой есть имя, и если бы Нана принимала специальные таблетки, ей было бы куда легче. Джалиль предлагал пойти к доктору, но Нана отказалась. И пилюли, которые он ей купил, принимать не стала. Почему? Если бы Мариам смогла подобрать нужные слова, то сказала бы матери, что ей надоело быть игрушкой в чужих руках, бессловесной ущербной куклой для выслушивания лживых жалоб на жизнь, лишним поводом для обиды. «Ты боишься, Нана, — сказала бы Мариам матери. — Ты боишься, вдруг я обрету счастье, которого у тебя никогда не было. Поэтому ты не хочешь, чтобы я была счастлива. Это твое сердце достойно презрения». У края поляны было одно местечко, которое Мариам очень любила. Отсюда открывался прекрасный вид. Здесь-то юная девушка и расположилась на сухой теплой траве. Перед ней простирался Герат со всеми его достопримечательностями: Женским Садом на севере города, площадью Чар-Сук, развалинами крепости Александра Великого. Минареты тянулись в небо, словно пальцы великанов, Мариам воображала себе толпу, заполнявшую улицы, бесконечную череду повозок, запряженных мулами. Над головой кружили ласточки — Мариам завидовала им, ведь они побывали в Герате, летали над мечетями и базарами, может, даже сидели на заборе дома Джалиля и прыгали по ступенькам его кинотеатра. Мариам набрала десять камушков и составила из них несколько столбиков. В эту игру она порой играла сама с собой, когда Нана не глядела. В первом столбике было четыре камня — дети Хадиджи, в остальных двух — по три: дети Афсун и Нарджис. А четвертый столбик состоял из одного-единственного камушка — одиннадцатого. На следующий день Мариам надела кремовое платье-камиз до колен, хлопчатобумажные штаны-шальвары, голову покрыла зеленым хиджабом. Цвет этот был не в тон остальному ее наряду. Ужасно, конечно, но тут уж ничего поделать нельзя — в ее белом хиджабе проела дырки моль. Девушка проверила время. Старые часы с ручным заводом, ярко-зеленым циферблатом и черными цифрами ей подарил мулла Фатхулла. Было девять часов утра. Интересно, где сейчас Нана? Пойти, что ли, ее поискать? И опять выслушивать насмешки и обвинения, смотреть в горестные глаза? Мариам присела к столу и, чтобы скоротать время, нарисовала целую кучу слонов, не отрывая карандаша от бумаги, как учил Джалиль. Даже все тело затекло. Но ложиться не годилось — еще наряд изомнешь. Когда стрелки часов показали одиннадцать тридцать, Мариам сложила в карман свои одиннадцать камушков, вышла из дома и направилась к речке. Нана сидела на своем складном стуле в тени под ивой. Трудно сказать, заметила она Мариам или нет. В условленном месте на берегу Мариам принялась ждать. Над головой медленно проплывали угрюмые серые облака, формой похожие на цветную капусту. Такими темными облака делаются потому, что верхняя часть у них очень плотная, не пропускает солнечные лучи и отбрасывает тень, говорил Джалиль. «Видишь, Мариам-джо, какой черный у тучки животик». Минуты бежали. Мариам вернулась к хижине. На этот раз она двигалась вдоль западной кромки поляны и не видела Нану. Что там на часах? Почти час дня. «Он — деловой человек, — убеждала себя Мариам. — Его просто что-то задержало». Она вернулась к речке и подождала еще. Вокруг порхали черные дрозды, то и дело ныряя в высокую траву. По колючему зеленому стволику чертополоха медленно-медленно ползла гусеница.