— Ты не можешь столько времени оставаться здесь, Росер, ты должна немедленно покинуть лагерь. — Но как? — Начальник знает, что я забираю тебя с собой. На самом деле единственное, чего они хотят, — это избавиться от беженцев, и они всячески способствуют тому, чтобы беженцы находили работу или тех, кто возьмет на себя заботу о вас. Каждый, кто находит работу или защиту, свободен. Так что никто не станет препятствовать твоему уходу. — Но здесь полно женщин и детей, и беременные есть. — Я сделаю все, что смогу. Я вернусь и приведу помощь. Снаружи их ожидала машина с эмблемой Красного Креста. Элизабет понимала, что прежде всего Росер необходима горячая еда, и повела ее в первый же ресторан, который встретился им по дороге. Посетителей в этот час было немного, и они не скрывали отвращения, глядя на вонючую нищенку в сопровождении опрятной медсестры. Росер съела весь хлеб, который принесли на стол, еще до того, как подали тушеного цыпленка. Молодая швейцарка вела машину, словно ехала на велосипеде, лавируя между машинами, заезжая на тротуары и не удостаивая вниманием перекрестки и дорожные знаки, которые считала необязательными, так что до Перпиньяна они добрались быстро. Элизабет привела Росер в дом, где располагался приют для молодых матерей; там было еще восемь молодых женщин: одни — на последних сроках беременности; другие, совсем недавно родившие, с новорожденными младенцами на руках. Росер встретили здесь с присущей испанкам сдержанностью, женщины снабдили ее мылом, полотенцем и шампунем и отправили в душ, а сами пошли собирать необходимую для нее одежду. Через час Росер предстала перед Элизабет, чистая, с еще влажными волосами, в черной юбке, короткой шерстяной блузе, едва прикрывавшей живот, и в ботинках на каблуках. Вечером того же дня Элизабет отвезла ее к супружеской паре английских квакеров[16], вместе с которыми работала на Мадридском фронте, добывая еду и одежду для детей, пытаясь защитить их от войны. — Ты останешься с ними, сколько будет нужно, Росер, по крайней мере до родов. А дальше посмотрим. Это очень хорошие люди. Квакеры всегда там, где их помощь необходима. Они святые, единственные святые, которых я уважаю. IV 1939 Приветствую и добродетель, и порок окраин бедных… Пабло Неруда, «Окраины», из книги «Желтое сердце» Корабль «Тихоокеанская королева» вышел из чилийского порта Вальпараисо в начале мая, чтобы через двадцать семь дней причалить в Ливерпуле. Европа переходила от весны к лету, полному неопределенности, в воздухе носились отзвуки барабанного боя грядущей войны. За несколько месяцев до этого европейские державы подписали Мюнхенское соглашение, которое Гитлер не намеревался выполнять. Западный мир, словно завороженный, наблюдал за распространением фашизма. Однако на борту «Тихоокеанской королевы» гул приближающегося конфликта был приглушен расстоянием и шумом дизельных двигателей, которые толкали вперед через два океана этот плавучий город весом 17702 тонны. 162 пассажира второго класса и 446 третьего класса считали плавание слишком долгим, но в первом классе неизбежные неудобства морского путешествия растворялись в утонченной атмосфере незаметно пролетающих дней, и порывы ветра, вызывающие волнение на море, никак не нарушали приятного времяпрепровождения. На верхней палубе шум моторов был едва различим; сюда долетали ласкающие слух звуки музыки из гостиной, где играл оркестр и женский струнный квартет; здесь слышался разноязыкий говор 280 пассажиров, мимо которых проходили моряки и офицеры, с головы до ног одетые в белое, и сновали официанты в униформе с золотыми пуговицами; к гулу голосов добавлялся нежный звон хрусталя, постукивание фарфоровой посуды и звяканье серебряных приборов. Кухня отдыхала только в самое темное время суток, предшествующее рассвету. В каюте с двумя спальнями, двумя ванными комнатами, гостиной и террасой Лаура дель Солар со стоном пыталась втиснуться в эластичную грацию, пока вечерний туалет ждал ее расстеленным на кровати. Платье было приготовлено именно для этого случая, для предпоследнего вечера, когда пассажиры первого класса блистают самыми элегантными нарядами из своих чемоданов и лучшими украшениями. Туалет из голубого шелка от Шанель был куплен в Буэнос-Айресе, портниха в Сантьяго выпустила в швах шесть сантиметров, но через несколько недель плавания Лаура уже снова влезала в него с трудом. Ее муж, Исидро дель Солар, с довольным видом завязывал подобающий случаю белый галстук, стоя перед двустворчатым зеркалом. Он был не такой лакомка, как она, отличался дисциплинированностью, держал себя в форме и в свои пятьдесят девять выглядел красавцем. Он мало изменился за годы их совместной жизни, в отличие от нее, располневшей от материнства и десертов. Опустив голову и совершенно поникнув, Лаура села в кресло, обтянутое гобеленом. — Что с тобой, Лаурита? — Ты очень расстроишься, если я не пойду с тобой сегодня вечером, Исидро? У меня болит голова. Муж подошел к ней, на лице у него читалось выражение категорического неприятия, которому Лаура никогда не умела противостоять. — Прими пару таблеток аспирина, Лаурита. Сегодня ужин у капитана. Это очень важный ужин, пришлось совершить геройский поступок и подкупить стюарда, чтобы на него попасть. Нас будет всего восемь человек, твое отсутствие станет слишком заметно. — Но я себя плохо чувствую, Исидро… — Сделай над собой усилие. Для меня это деловой обед. Придут сенатор Труэба и два английских предпринимателя, заинтересованных в покупке моих шерстяных тканей. Помнишь, я тебе о них рассказывал? У меня есть предложение от одной гамбургской фабрики, они занимаются пошивом военной формы, но с немцами очень трудно договариваться. — Не думаю, что сеньора Труэба будет присутствовать. — Она вообще весьма странная женщина. Ходят слухи, она общается с мертвецами, — заметил Исидро. — Все иногда общаются с мертвецами, Исидро. — Какие глупости ты говоришь, Лаурита! — Я не влезаю в платье. — Что за важность? Несколько лишних килограммов! Надень другое. Ты в любом платье выглядишь красавицей, — в сотый раз повторил он привычную фразу. — Как же тут не растолстеть, Исидро? Единственное, что мы делаем на корабле, — без конца едим. — Да ладно тебе! Могла бы делать упражнения, плавать в бассейне, например. — Как тебе такое в голову пришло! Чтобы я появилась на людях в банном халате! — Я не собираюсь тебя принуждать, Лаура, но повторяю: твое присутствие на этом ужине очень важно. Не подводи меня. Давай я помогу тебе застегнуть платье. Надень сапфировое ожерелье, оно потрясающе смотрится. — Оно слишком роскошное. — Ничего подобного. Оно даже скромное по сравнению с теми драгоценностями, которые мы видели здесь, на корабле, у других женщин, — решительно сказал Исидро, открывая сейф ключом, который носил в кармане жилета. Лаура тосковала о террасе с камелиями в своем доме в Сантьяго, о Леонардо, играющем в этом тихом уголке, где она могла спокойно вязать или молиться, защищенная от шума вентилятора и лихорадочной активности мужа. Исидро дель Солар был ее судьбой, но брак с ним она рассматривала как обязанность. Она завидовала своей младшей сестре, кроткой Терезе, которая стала монахиней и поселилась в закрытом монастыре, где предавалась размышлениям, читала благочестивую литературу и вышивала приданое для невест из высшего общества. Сестра посвятила жизнь Богу, ей не надо отвлекаться на то, что приходится терпеть Лауре, — участвовать в мелодраматических разногласиях отцов и детей, сражаться с домашней прислугой, терять время на визиты и жертвовать собой ради супружества. Исидро был вездесущим, вселенная вращалась вокруг него, вокруг его желаний и требований. Такими были его дед и отец, и таковы все мужчины. — Взбодрись, Лаурита, — сказал Исидро, стараясь застегнуть крошечную застежку ожерелья, которое надел ей на шею. — Я хочу, чтобы все прошло хорошо и чтобы это путешествие стало для нас памятным. Но для нее памятным стало путешествие, предпринятое ими несколько лет назад на только что построенном корабле «Нормандия», с поражавшей воображение внушительной столовой на 700 персон, люстрами и фонтанами с подсветкой от Лалика[17], внутренним декором в стиле ар-деко и зимним садом с экзотическими птицами в клетках. Все пять дней плавания из Нью-Йорка во Францию супруги дель Солар наслаждались роскошью, не принятой в Чили, где умеренность считалась добродетелью. Чем больше у чилийцев водилось денег, тем больше усилий они прилагали, чтобы это скрыть; свое богатство выставляли напоказ только арабы-иммигранты, разбогатевшие на торговле, но ни с одним из них Лаура не была знакома; такие люди не входили в круг ее общения и никогда не будут в него входить. На борту «Нормандии» она пережила второй медовый месяц, оставив пятерых детей на попечение бабушек и дедушек, на английскую гувернантку и на домашнюю прислугу. Неожиданным результатом путешествия стала очередная беременность Лауры, которую меньше всего ждали. Она была совершенно уверена, что именно во время этого короткого морского приключения они зачали Леонардо, саму кротость и невинность, ее дорогого Малыша. Мальчик родился через несколько лет после Офелии, которая на тот момент была самой младшей дочерью в их большом семействе. «Тихоокеанская королева» хоть и не могла соперничать в роскоши с «Нормандией», но здесь тоже было неплохо. Лаура завтракала в постели, как делала всегда, одевалась к десяти часам утра, чтобы посетить мессу в часовне, потом отправлялась подышать свежим воздухом на палубу, садилась в шезлонг, специально для нее предназначенный, и официант приносил ей мясной бульон и бутерброды; затем она отправлялась к обеденному столу, где подавали не менее четырех блюд, после чего наступало время чая с булочками и пирожными. Ей едва хватало времени на сиесту и на несколько партий в канасту[18], как уже наступала пора одеваться для коктейлей и к ужину, где приходилось натянуто улыбаться и выслушивать чуждые мнения. После ужина начинались танцы — обязательная часть вечера. Исидро был легок на ногу и обладал хорошим слухом, Лаура же передвигалась с изяществом тюленя, вылезшего на песчаный берег. В качестве полуночного перекуса, когда оркестр уходил на перерыв, подавали паштет, икру, шампанское и десерты. От первых трех Лаура отказывалась, но устоять перед сладостями не могла. Прошлой ночью шеф-кондитер корабельной кухни, неистовый француз, устроил настоящую шоколадную оргию, центром которой стал затейливый фонтан, разбрызгивающий шоколад из разинутого рта хрустальной рыбы. Для нее путешествие на «Тихоокеанской королеве» стало очередной уступкой мужу. Если говорить об отпуске, она предпочла бы поехать в свои владения на юге страны или наведаться в их летний домик в Винья-дель-Мар, где дни тянулись медленно и праздно, где долгие прогулки сменялись чаепитием в тени деревьев и чтением молитвы всей семьей, вместе с детьми и прислугой. Для ее мужа путешествие в Европу служило возможностью укрепить деловые связи и посеять семена новых сделок. На каждую столицу, которую они собирались посетить, у него имелась целая записная книжка различных данных. Лаура чувствовала себя обманутой, путешествие не походило на отпуск. Исидро был человеком, устремленным в будущее, как он сам себя называл. В семье Лауры такие вещи казались подозрительными; зарабатывать легкие деньги, пускаясь в коммерческие авантюры, считалось присущим новым богачам, парвеню, карьеристам. Семья Лауры терпела этот недостаток Исидро, поскольку никто не сомневался в его испанско-баскском происхождении, — никакой арабской или еврейской крови в его жилах не было. Он принадлежал к ветви семьи дель Солар, где все отличались незапятнанной репутацией, кроме разве что его отца, в зрелые годы влюбившегося в скромную школьную учительницу и прижившего с ней двоих детей, прежде чем их связь раскрылась. Обширная семья и прочие представители класса, к которому принадлежал отец Исидро, сомкнули ряды вокруг жены и законных детей, но он все равно не захотел оставить любовницу. Этот скандал его уничтожил. Исидро тогда исполнилось пятнадцать лет. Он больше не виделся с отцом, хотя тот продолжал жить в том же городе, однако спустился на пару ступеней в строгой классовой иерархии и потому исчез из своего прежнего круга. Об этой драме никогда не упоминали, но все о ней знали. Братья матери Исидро помогали брошенной женщине, обеспечив минимальное содержание и пристроив на работу его самого, старшего из детей, вынужденного оставить колледж. Парень оказался умнее и энергичнее всех своих родственников, вместе взятых, и всего через несколько лет достиг финансового состояния, которое соответствовало его фамилии[19]. Он гордился тем, что никому ничем не был обязан. В двадцать девять лет он получил руку Лауры Бискарры, благодаря своей репутации и разным занятиям, считавшимся уважаемыми среди людей его социального уровня: разведение овец в Патагонии, импорт антиквариата из Эквадора и Перу, владение недвижимостью, приносившей малый доход, но достаточно престижной. Семья невесты, происходившая от дона Педро де Бискарра, временно исполняющего обязанности губернатора Колонии в XVI веке, представляла собой католический клан, ультраконсервативный, невежественный и закрытый; члены семьи жили, женились и умирали, не смешиваясь с другими семьями и не интересуясь идеями нового времени. Они были чужды наукам, искусству и литературе. Исидро они приняли только потому, что он у всех вызывал симпатию и сумел доказать, что у него по материнской линии есть родство с семьей Бискарра. На борту «Тихоокеанской королевы» Исидро дель Солар провел двадцать с лишним дней, укрепляя деловые контакты и занимаясь спортом: он играл в пинг-понг и брал уроки фехтования. Исидро начинал день пробежкой — несколько кругов по палубе, — а оканчивал за полночь, в компании друзей и знакомых, в гостиной для курящих, куда дамы не допускались. Господа обсуждали состоявшиеся сделки, напуская на себя безразличие, поскольку считалось дурным тоном выказывать излишний интерес, но политические темы всегда вызывали бурные страсти. Новости узнавали из корабельной газеты: по утрам пассажирам раздавали два печатных листа бумаги с телеграфными сообщениями. К вечеру эти сообщения уже устаревали; все менялось с головокружительной быстротой, знакомый мир перевернулся с ног на голову. По сравнению с Европой Чили казалась райским уголком, оставленным так далеко позади. На тот момент правительство страны состояло из левых центристов, а ее президент принадлежал к партии радикалов и был масоном, презираемым правыми; его имя не произносилось в «приличных домах», но длилось это недолго. Левые, с их неуклюжим реализмом и неотесанностью, не думали о будущем; эту обязанность взяли на себя хозяева Чили. На борту корабля Исидро встречался с женой за едой и на вечерних развлечениях. На корабле пассажирам были предложены кино, театр, музыка, цирк, выступления чревовещателей, сеансы гипноза и ясновидения, вызывавшие восторг у дам и насмешки у мужчин. Будучи темпераментным жизнелюбом, Исидро посещал все эти мероприятия, с сигарой в одной руке и бокалом вина в другой, не обращая внимания на мнение жены, шокированной этим напускным весельем, отдающим грехом и разнузданностью. Лаура сидела перед зеркалом, стараясь не расплакаться. На другой женщине это платье выглядело бы потрясающе, подумала она; она его не достойна, как не достойна почти ничего из того, что имела. Она сознавала свое привилегированное положение; ей повезло родиться в семье Бискарра, повезло выйти замуж за Исидро дель Солара, повезло, что у нее есть и иные многочисленные блага, доставшиеся ей словно по волшебству, без малейших усилий и каких бы то ни было стремлений с ее стороны. Она всегда чувствовала себя защищенной и обеспеченной. Она родила шестерых детей, но ни разу в жизни не поменяла пеленки и не приготовила молочную смесь; то были обязанности добрейшей Хуаны, надзиравшей за кормилицами и служанками. Хуана ухаживала за всеми детьми, включая Фелипе, которому скоро должно исполниться уже двадцать девять лет. Лауре в голову не приходило спрашивать Хуану, сколько той лет, с какого времени она работает у них в доме, она даже не помнила, откуда та родом. Господь слишком многим одарил Лауру. Но почему именно ее? И что он попросит взамен? Этого она не знала, но ее долг перед божественной природой причинял ей мучения. На борту «Нормандии» она из любопытства отправилась на палубу третьего класса посмотреть на тамошнюю жизнь, нарушив тем самым инструкцию не смешиваться с пассажирами другого класса из соображений гигиены, — об этом гласило объявление на двери каюты. Если бы, к несчастью, у кого-нибудь обнаружили туберкулезную или иную сыпь, свидетельствующую о заразной болезни, всех бы посадили на карантин, — объяснил Лауре офицер, призвавший ее к порядку. Однако Лауре удалось увидеть достаточно, и она лишний раз убедилась в том, что заметила еще тогда, когда вместе с другими сеньорами из Общества дам-католичек распределяла гуманитарную помощь в отдаленных поселках; у бедных людей кожа другого цвета, более темная, от них странно пахнет, у них тусклые волосы и поношенная одежда. Но каковы были пассажиры, что плыли в третьем классе? Они не выглядели ни оборванными, ни отчаявшимися, как бедняки в Сантьяго, но и на их коже, волосах и одежде Лаура заметила все тот же пепельный налет. «Почему у них он есть, а у меня нет?» — спрашивала себя Лаура, чувствуя одновременно облегчение и стыд. Вопрос не давал ей покоя, словно навязчивый шум в голове. На борту «Тихоокеанской королевы» классовые различия были такими же, как и на борту «Нормандии», но контраст выглядел менее драматичным, — времена изменились, да и корабль был не такой роскошный. Основную часть пассажиров туристического класса, как называлась публика с нижних палуб, садившаяся на пароходы в Чили, Перу и в портах других стран на тихоокеанском побережье, составляли чиновники, служащие, студенты, мелкие торговцы и иммигранты, отправлявшиеся в Европу навестить свои семьи. Лаура открыла для себя, что они проводят время гораздо веселее, чем пассажиры первого класса, в атмосфере расслабления и праздника, они поют, танцуют, пьют пиво, устраивают конкурсы, играют в разные игры; им не надо надевать твид к обеду, шелк, чтобы выпить кофе, и вечерние туалеты к ужину. В этот предпоследний вечер, сидя перед зеркалом, уже втиснутая в бальное платье, надушенная, с ожерельем, унаследованным от матери, Лаура хотела только одного: выпить рюмку хереса с несколькими каплями валерьянки, забраться в постель и спать, спать, спать несколько месяцев подряд, пока не закончится путешествие и она не вернется в свой дом с прохладными комнатами и привычной атмосферой, где ее ждет Малыш Леонардо. Его ей не хватало больше всего, это была настоящая пытка, столько времени находиться так далеко от сына; а вдруг он ее не узнает, когда она вернется, память у него такая хрупкая, как, впрочем, и он сам. А если он болеет? Об этом лучше не думать. Бог дал ей пятерых нормальных детей и напоследок подарил ей это невинное дитя с чистой душой. Вот бы уснуть… если бы можно было уснуть. В желудке у нее бушевал пожар, в груди слышались хрипы. «Всегда уступаю только я, все делается по воле Исидро, на первом месте всегда только он, и на втором тоже, и на третьем, он все время мне это повторяет, будто так и надо, и я с этим соглашаюсь. Как бы я хотела овдоветь!» — мелькнуло у нее в голове. Эту мысль, возникшую в мозгу, она должна победить молитвой и раскаянием. Желать смерти другому человеку — тяжкий грех; у Исидро дурной характер, но он прекрасный муж и отец, он не заслуживает такого ужасного пожелания от своей супруги, женщины, которая обещала быть ему верной и во всем подчиняться, — она поклялась в этом перед алтарем. «Мало того, что я толстая, я еще и сумасшедшая», — подумала она и вздохнула. Этот вывод показался ей вдруг забавным. Она невольно улыбнулась, и муж принял ее улыбку за согласие. — Вот такой ты мне нравишься, красавица моя, — сказал он и, напевая, отправился в ванную. Офелия вошла в каюту родителей без стука. В свои девятнадцать лет она была такая же дерзкая, как и в подростковом возрасте, и постоянно перечила отцу; она была его любимицей, потому что единственная из всех детей напоминала Исидро его самого, — смелая, упрямая и несгибаемая. Девочка не слишком часто посещала колледж, она окончила его лишь потому, что монахини мечтали от нее избавиться. За двенадцать школьных лет она научилась немногому, однако у нее получалось скрывать свое невежество благодаря доброму нраву, умению помалкивать и наблюдательности. Офелия обладала хорошей памятью, которой, правда, хватало лишь на курс по общей истории и на таблицу умножения, зато она наизусть знала множество песенок, которые передавали по радио. Она была рассеянна, кокетлива и весьма привлекательна, из-за чего отец опасался, что его дочь может стать легкой добычей для мужчин, не страдающих угрызениями совести. Исидро не сомневался, что все судовые офицеры и половина пассажиров мужского пола, включая стариков, уже положили на нее глаз. Кто-нибудь из мужчин постоянно восторгался талантом его дочери, имея в виду акварели, которые Офелия рисовала, сидя на палубе, но крутились они около нее не столько из-за ее заурядных картинок, сколько по совершенно иным причинам. Исидро же в скором времени рассчитывал выдать дочь замуж и таким образом поручить заботам Матиаса Эйсагирре, вот тогда-то, как он говорил, он и сможет наконец вздохнуть спокойно, но, с другой стороны, лучше бы немного подождать, потому что, если Офелия выйдет замуж так же рано, как ее сестры, уже через несколько лет она превратится в вечно раздражительную матрону. Отправиться из Чили, далекого юга Америки, в Европу — долгая и дорогостоящая одиссея, которую немногие могли себе позволить. Семья дель Солар не принадлежала к числу самых богатых в стране, хотя они и были близки к тому; дель Солары могли бы стать таковыми, если бы отец Исидро сохранил для сына то, что получил в наследство, но он сам же все и растратил еще до того, как ушел из семьи. В любом случае положение в обществе зависит не столько от денег, сколько от происхождения. В отличие от многих других богатых соотечественников с провинциальной ментальностью, Исидро считал, что видеть мир необходимо. Отделенная от соседних государств, Чили была словно остров, граничивший с необитаемой пустыней на севере, с непроходимыми Андами на востоке, с Тихим океаном на западе и покрытой вечными льдами Антарктидой на юге; так что чилийцам оставалось только созерцать собственный пупок, в то время как за пределами страны галопом скакал XX век. Путешествовать для Исидро значило делать выгодные вложения. Двоих старших сыновей он послал в Соединенные Штаты и в Европу, как только те достигли достаточного, по его мнению, возраста, и то же самое он собирался предложить дочерям, но они вышли замуж еще до того, как наступил подходящий для этого момент. Он не должен допустить ничего подобного с Офелией; нужно вытащить ее из закрытого и ханжеского мира Сантьяго и придать ей светский лоск. Отправляясь в путешествие, Исидро лелеял тайную мысль, о которой на тот момент не знала даже его жена, а именно: по окончании плавания отдать Офелию в женский колледж в Лондоне. Год или два британского воспитания пойдут ей на пользу; она улучшит свой английский, которым с детства занималась с гувернанткой и частными учителями, как и остальные его дети, кроме, разумеется, Леонардо. Языком будущего станет английский, несмотря на то что Европой владеет Германия. Колледж в Лондоне — вот что необходимо Офелии, прежде чем она выйдет замуж за Матиаса Эйсагирре, своего вечного жениха, который видит свое будущее исключительно в дипломатии. Офелия занимала каюту, смежную с родительской. В ее комнате все эти дни царил полнейший хаос: раскрытые баулы, чемоданы, шляпные картонки, одежда, обувь, россыпи косметики, теннисные ракетки и модные журналы — все валялось на полу. Привыкнув к домашней прислуге, девушка, не задумываясь, жила среди беспорядка и никогда не интересовалась, кто собирает ее вещи с пола и наводит чистоту. На корабле достаточно было позвонить в колокольчик или нажать на кнопку звонка, как тут же, словно по волшебству, явился бы кто-то из обслуживающего персонала, чтобы убрать в каюте. В тот вечер Офелия выудила из одного раскрытого чемодана довольно легкомысленный костюм с поясом, который вызвал у отца недовольное восклицание: — Где ты взяла это одеяние, как у девицы легкого поведения?! — Это модно, папа. Или ты хочешь, чтобы я выглядела как мать Тереза? — Не дерзи! Что бы подумал Матиас, если бы увидел тебя в этом? — Стоял бы открыв рот, как всегда, папа. И нечего мне тут намекать, я не собираюсь выходить за него замуж. — Тогда не надо давать ему надежду. — Он святоша. — А ты бы предпочла, чтобы он был атеистом? — Он мне не нужен, ни такой, ни сякой, папа. Мама, я пришла попросить у тебя бабушкино ожерелье, но вижу, ты сама его надела. Тебе очень идет. — Возьми его, Офелия, на тебе оно будет смотреться лучше, чем на мне, — торопливо заверила мать, собираясь расстегнуть замочек на украшении. — Ни в коем случае, Лаура! Ты что, не слышала? Я хочу, чтобы сегодня вечером оно было на тебе! — сухо перебил муж. — Разве это так важно, на ком оно сегодня будет, на девочке или на мне? — Да, важно! И довольно об этом! Офелия, накинь шаль или жакет, у тебя слишком открытый наряд, — приказал Исидро, припомнив, как ему было стыдно на недавнем костюмированном балу, куда Офелия явилась, одетая одалиской, с вуалью на лице и в прозрачной пижаме. — Но ведь меня там никто не узнал, папа. К счастью, я не обязана сидеть за столом с этими старыми занудами. Надеюсь провести время с кем-нибудь получше. — Не груби! — только и успел сказать отец, прежде чем девушка выскользнула из комнаты, подражая движениям танцовщицы фламенко. Ужин у капитана показался Офелии дель Солар бесконечным. После десерта, представлявшего собой вулкан из мороженого и меренг с горящим пламенем внутри, мать сослалась на мигрень и удалилась к себе в каюту, а дочь отправилась в гостиную танцевать свинг под виртуозные звуки джаза. Она начала с шампанского, а закончила в укромном уголке палубы поцелуями с шотландским офицером, у которого были волосы цвета морковки и смелые руки. Там ее и обнаружил отец.