Слушая злой шепот и глядя на поникшие Глашины плечи, я искренне жалела эту бедовую гиену. — Так ты в самом деле травница и знахарка? — тихо спросила Марийка. — Угу, — я рассеянно кивнула, пребывая в невеселых мыслях. — А ты сама-то князя видала? — не отставала Марийка, заставляя меня очнуться от дум. — Нет, откуда ж? — А плат почему носишь? — продолжила выспрашивать шакаленок. — Вынужденно, — мрачно буркнула я. Ну не рассказывать же реалии своей жизни чужачке, хоть и вполне милой и приветливой. — Поэтому и не пахнешь? — весело блеснули карие Марийкины глаза. — Не пахну… — отделалась я от ненужных откровений. — Угу, — теперь она кивнула каким-то своим думам и легкой походкой направилась к сопровождающему ее шакалу. Кажется, слишком молодому, чтобы быть надежным защитником для девицы с ценным приданым. Я оказалась не одинокой в своих сомнениях — зорким ястребом за девочкой и парнем следил Маран, прищуренным взглядом провожая ее тоненькую фигурку и недоверчиво посматривая на него. Потом зло клацнул зубами и направился к реке. После плотного ужина мы улеглись в кибитке втроем. Только Глаша больше не травила байки за жизнь, наоборот, хмурилась и молчала. А вот Марийка, словно пудовый груз с плеч сбросила, только что не пела. Глава 8 В детстве от мамы слышала, что кошки встают спозаранку. Ей, конечно, виднее было, особенно когда она меня утром будила, называя кошечкой, любимой малышкой… Все равно терпеть не могу вставать на рассвете! Позавтракав остатками вчерашней каши, сдобренной сушеным барбарисом и медом, в полусонном состоянии, с такими же неразговорчивыми, клюющими носами попутчицами, я поплелась к ручью, чтобы окончательно проснуться. Умылась, тщательно причесалась, ведь сегодня к полудню мы должны добраться до столицы нового княжества — города Аверта. Если поторопимся. По возвращении меня ждал сюрприз, который лучше ведра колодезной воды помог проснуться. И все из-за привычки ходить по лесу в поисках полезных трав, стараясь не нарушать покой зверья, да ботиночки из мягкой кожи помогали ступать неслышно. Отодвинув полог кибитки, я озадаченно уставилась на Марийку, увлеченно рывшуюся в моей знахарской корзине: — Ты что там ищешь? Она испуганно дернулась и злобно зашипела, сжимая в руке пузырек из темного стекла: — А ты думала, никто не догадается, почему от тебя не пахнет? — Ты о чем, Марийка?.. — попыталась я напомнить о ее нахальной, если не сказать больше, выходке — дома еще никому в голову не приходило лазить в мои вещи. — Да все ты понимаешь, я же по лицу вижу, — продолжала злиться девчонка, но голос не повышала, шипела, опасаясь других свидетелей своего непотребного поведения. — Все говорят, что ты сильная травница, и знахарка к тому же. Разве ж такой нужен князь пришлый, да еще с гаремом? Позор-то какой! Все ясно, любезная лу Савери, понятно, почему созрелая кошка до сих пор плат носит и запах прячет. Что я — дура, по-вашему?! И гарем тот княжеский треклятый мне и даром, и за золото ненать! — Стой! — в панике дернулась я к Марийке, когда она, выплеснув гнев, глотнула из пузырька. Я прыгнула в кибитку и схватила ее за руку, чтобы залпом не осушила. И только после того, как увидела, что там за отвар хранится, у меня от сердца отлегло. — Поздно хватились! — усмехнулась чересчур шустрая девчонка. — Я уже спаслась! Кому нужен шакал без запаха? И без таких способностей, как у вас, лу Савери? Я приложила ладонь ко лбу, чуть сдвигая ленту, удерживающую плат, и облегченно выдохнула: — Ты что натворила, дурочка?! — Я себя спасала и плевать на все хотела! — гордо, уверенно заявила Марийка. Ткнула пальцем на пузырек с надписью «Запор»: — Думаешь, я такая же глупая, как Глаша? И не догадаюсь, как ты свой запах перебиваешь? Теперь я взглянула на нее гордо и уверенно, усмехнулась, представляя, что скоро начнется, и с чистой совестью пообещала: — Знаешь, придется тебе, умница-разумница, на своих ошибках учиться! Полезно для такой нахалки, чтобы в следующий раз в чужую корзину не лезла и в рот не тащила неизвестно что! Марийка сперва насторожилась, а потом беззаботно махнула рукой: — Ой, да ладно пугать-то. Просто ты боишься, что кто-то прознает о твоем секрете. Ну что будет-то? Написано же: «Запох». Ну выпила я немножко кислятины этой… Тут уж я не выдержала, криво усмехнулась и раскрыла секрет: — Видишь ли, грамотейка липовая, этот отвар для стариков предназначен. У них частенько живот пучит, да запорами маются. А этот отвар помогает… расслабляет… очищает… кишки болезным. — Пока перечисляла, выражение торжества на симпатичном личике шакаленка сменялось недоумением, сомнением, страхом. — Ошиблась ты, догадливая наша, не «Запах» тут написано, а «Запор». Просто последняя буква стерлась! Я нашла в кибитке новый глиняный горшок, раздобытый Мараном, после того как первый не выдержал удара о крепкую разбойничью голову, и сунула его в руки Марийке, не без ехидства посоветовав: — Бери-бери, горюшко, не стесняйся. Дня на два вы с ним сроднитесь ближе некуда, потому что отварчик мой хороший, я плохих не держу, а выпила ты достаточно, чтобы за троих пронесло. Ехать нам с тобой теперь хлопотно будет, зато на смотрины к князю явишься как новенькая, очищенная и благоухающая. Дальше громкий, рычащий звук, издаваемый Марийкиным животом, был тому подтверждением. — Ой! — пискнула дуреха, испуганно обхватывая себя руками, и поспешила к пологу. — Заодно лопухов с собой набери. Да побольше! — крикнула я ей вдогонку. * * * Неунывающая и неумолкающая Глаша, не выдержав длительного молчания и заметив трусивших мимо нас на кобыле двух седоков — парня, крепко и бережно обнимавшего девушку, — вернулась к излюбленной теме: — Маманя сказала, что любовь, она такая, всегда неожиданно приходит… На другом конце повозки маялась животом Марийка, стыдливо прикрывшись от нас на горшке одеялом, издавая уже изрядно надоевшие звуки, сопровождаемые скверным запахом. Мы с подругой по несчастью дружно уткнулись носами в платки, пережидая очередной приступ. — О силы небесные! — взвыла я. — Когда же это закончится? И тут Марийку неожиданно прорвало: — Сама виновата! — она чуть не плакала, обвиняя меня. — Надо лучше бутылки подписывать! А то путаешь честной народ… — Это кто здесь честной народ? — возмущению моему не было предела, тем более от вони глаза слезились. Вытерла и ядовито добавила: — Хорошо! Будь по-твоему, в следующий раз подпишу: здесь лежат деньги, а вот здесь, уважаемые воришки, — ядовитые настойки. Смотрите не ошибитесь! Вит, не оборачиваясь, прибавил свой алтын: — А что делать не ученым грамоте ворам? Нешто травиться? Рядом проехал охранник и, заглянув в кибитку через плечо возницы, прорычал: — Учиться! Да не совать нос куда не следует. А то с такими девицами задохнуться недолго, вон как смердят. Я хмыкнула: ох и бедовая девчонка попалась, хлебнула едва не половину пузырька, вот и страдает теперь и от поноса, и от стыда. Кто же из-за нее обоз задерживать в пути будет? Да в такое неспокойное время?! Глава обоза, узнав, отчего шакаленок в кустах засела, в лучших традициях отчитал всех налево-направо, мол, свалили на его голову все, кому не лень, своих дур малолетних. А ему сопли вытирай всю дорогу! Затем, не слушая моих тихих просьб задержаться до завтрашнего утра, приказал Марийке набрать ворох лопухов, подсадил ее, бедную, с громко урчащим животом, в кибитку и рыкнул, что раз мы такие недалекие девицы, дурью маемся, вот и посидим в компании друг друга, авось поумнеем. Я хотела было возмутиться нелестным мнением о себе лично, но, увидев заплаканную Марийку, насупилась и не сказала ни слова. Просто сунула ей другой пузырек для поправки. Вот так и катили мы полдня: я с Глашей — поближе к Виту, высунувшись наружу, а Марийка — с другой стороны, сидя на горшке и время от времени выкидывая наружу лопухи. На «радость» вознице ехавшей позади телеги и Марану, тихо рычавшему, проезжая мимо, дескать, впервые в столицу, как навозный жук, въезжает. Хотя, честно сказать, к полудню шакаленку полегчало, она даже на корзину со съестным посматривать начала. Веселая дорога! Тракт медленно ползет вверх, лениво огибая обрывистые поймы широкой реки, несущей свои воды на север. С противоположной стороны зеленеют поля с озимыми, жадно тянущимися к весеннему солнышку, перемежающиеся с деревеньками и хуторами. Доносится запах печного дыма, свежего хлеба и собачий лай. Наконец впереди показался большой город. Аверт! Не какой-нибудь завалящий Шварт, а столица Северного княжества — вотчины Валиана, почитай. Раньше здесь вполне мирно уживались сразу три крупных клана: лис, волков и медведей, и связывали их семейства крепкие брачные узы. Но со временем здешние оборотни роднились с другими четвероногими. Вот так и Валиан еще котенком в Аверте появился. Его мать второй раз вышла замуж за медведя — сурового, но справедливого и уважаемого городского судью, который принял котенка леопарда, став ему приемным отцом. Как говорят, именно хорошее отношение народа к отчиму будущего князя помогло ему взять власть, подмять под себя глав родов, а затем и объединить в княжество. И еще слухи ходят, что собственная семья у Валиана теперь не в чести, запрещено им в столице показываться. Так и живут в дальнем поместье где-то. А всего-то бывший судья пытался вразумить приемыша, чтобы тот не выдумывал с княжеством, с войной опять же. Но молодой леопард, одурманенный сладкими речами заморского змея о безграничной власти, чуть не казнил отчима. Благо мать вмешалась — валялась в сыновьих ногах, умоляла за супруга. Это нам пожилой енот, возвращавшийся в город с рыбалки, поведал, которому Вит предложил подъехать в нашей повозке, чтобы разжиться новостями. Вот и слушали мы с Глашей и Марийкой новости от авертца, дружно приоткрыв рты от любопытства. А хитрюга песец, по-компанейски пригласивший енота сесть рядом, нет-нет да бросал на меня внимательные взгляды — надеялся, небось, что дурная молва отвратит от князя. На Марийку уж точно повлияла: та сидела тихонько, держась за бортик, и шелохнуться боялась, глаза круглые-прекруглые, все запоминала. Хотя, скорее всего, зелье еще действовало. Мимо нас проскакал, поднимая пыль, очередной разъезд — наемники Валиана. Все в черных одеждах, с суровыми лицами. Наш спутник-енот неосознанно передернулся при виде их, прижав к голове круглые темные уши и нахмурив белесые густые брови. Черными яркими глазами-бусинами с затаенной ненавистью проводил наемников и выругался: — Звери безродные! — А папа говорит… — открыла рот Глаша, собираясь поделиться очередным мнением своего родственника.