– Я как понимаю: маньяк, и вообще любой сумасшедший, от нас отличается тем, что у него одни черты личности преуменьшены… раз ему старушек не жалко… а другие преувеличены. Он мог на своей волне поймать что-то такое прямо из космоса, идею насилия над пенсионерками… Говорил и сам к себе прислушивался, именно ли это он хочет сказать или что-то тут еще другое есть, ускользающее. – Это ты загибаешь, – сказал Гога Пирамидин. – Почему? Безумие – страшная сила. – Крысы звуки слышат на других волнах, маньяки тоже, возможно, могут, – поддержала Покровского Настя Кох. Миша Фридман вполголоса возразил ей, что это не только крысы, что у животных вообще иначе, чем у человека, устроено, но, поймав на себе взгляд Жунева, замолк. – Из космоса не думаю, – сказал Жунев. – А слышать мог. Даже видеть мог, сука. Проходить мимо. Закурил. Гога Пирамидин тоже закурил, и Настя Кох тоже. Покровский не курил, Кравцов как раз пытался бросить, Фридман покуривал, но не решился сейчас, а только приоткрыл пошире, поймав взгляд Жунева, форточку. – Или так, – сказал Покровский. – Всю жизнь мечтал крошить старушек, а тут увидел подсказку и сорвался с катушек, – сказал Жунев. – Допустим! Но что из этого следует? Для нас с вами? – Усилить поиски у ипподрома? Если видел, значит, близко живет или работает, – предположил Кравцов. – Просеиваем и так плотнее некуда, и у ипподрома, и на «Соколе», и везде, – решительно сказал Пирамидин. – Собесы, общежития, твою туда, уличная торговля, поликлиники, сторожа всякой мелкой дряни, вахтеры всех научных институтов, их там как грязи, НИИ патологии, НИИ хренологии… Примет нет! – С приметами и дурак найдет… – А что в милиции про отсидку Кроевской? – спросил Покровский у Кравцова. Ничего. В милицию на «Аэропорт» Кравцову пришлось ехать лишь для того, чтобы получить номерочек какого-то лубянского телефончика. Не могли по телефону сказать телефончик – секретность. – Я так и думал, – кивнул Покровский. – Политическая или что-то такое. Миша Фридман шевельнул ушами на слове «политическая». Слушает, возможно, «голоса». «Есть обычай на Руси в восемь слушать Би-би-си». Ничего, начнет в розыске работать, не до голосов станет. – Нам-то вряд ли есть разница, – сказал Жунев, убрал бутылку в стол, чтобы глаза не мозолила. – И для маньяка не было. Ты, Кравцов, конечно, на Лубянку сходи… Но толку не будет. Настя Кох рассказала о работе с психами по списку из ПНД. Посетила человека, который купил китайский ковер и видит, как ночами на нем проявляется флуоресцентный рисунок Мао Цзэдуна в гробу… А ведь он жив, Мао! Посетила другого человека, у которого аллергия на людей. Выходить иногда приходится на улицу, и это для него дикий стресс – даже от вида двуногих (только так людей называет) дурно, а если кто попытается заговорить, то просто караул. Прибегает обратно, наполняет ванну водой, сидит в ней неделю – отходит. Очевидное преимущество советского умалишенного над буржуазным, подумал Покровский. У них-то там, все время рассказывают, ломовые цены на воду, на электричество. Зазвонил телефон. – Да, – сказал Жунев в трубку. – Да, пусть проходит и заходит в кабинет. Ага, Жунев обещал новость… – А вот сейчас скажи, Михаил, – спросил Жунев, положив трубку, – продолжаешь ли ты настаивать на своей версии вчерашнего с тобой вечернего происшествия? – Я как было написал, – едва слышно произнес Фридман. В пол смотрит. – Возвращаясь с оперативного задания из Калуги на личном автомобиле, – зачитал Жунев по бумажке, – увидел на светофоре в соседнем автомобиле «Жигули» свою близкую интимную знакомую рядом с неизвестным молодым человеком на водительском месте. Моя знакомая оказывала молодому человеку знаки ласки. Знаки ласки, хорошо пишет, стервец! Миша сидел как рак. В смысле, как вареный по цвету. – Интимную знакомую уже имеет, если не брешет, – издевался Жунев. Миша сопел. – Охваченный ревностью, я непростительно забыл о своих служебных обязанностях и погнался за автомобилем «Жигули»… Ай да Фридман! Из дальнейшего следовало, что погоня за «Жигулями» привела Фридмана на его двоюродном «Москвиче» в Фили. Там близкая интимная знакомая и неизвестный молодой человек якобы вышли из машины и проследовали в одно из аварийных строений. Фридман, снедаемый жаждой мести, поспешил за ними, но внутри аварийного строения было темно, преследуемые вышли через другой выход, а дверь за Фридманом захлопнулась, и он уже никакого выхода не нашел. Через несколько минут по ноль-два поступило анонимное сообщение, что сотрудник милиции заперт по такому-то адресу, через час Фридман обрел свободу. – Не за «Волгой» погнался, за «Жигулями»? – Да… – подтвердил красный Фридман. – А кто позвонил, что ты заперт? – Не знаю. – Ты понимаешь, что если я дам ход этой ксиве, конец твоей школе милиции? – спросил Жунев. – Поедешь срочную отбывать в Чучмекстан или к себе в Биробиджан. Фридман молчал, шмыгал. Отворилась дверь, вошел Панасенко. Фридман чуть не вскочил при его виде, но удержался и просто насупился еще пуще прежнего. Кравцов тоже слегка напрягся. – Вся честная компания, – протяжно сказал Панасенко. – Как здоровье? Последний вопрос был адресован лично Фридману, тот не ответил. – Значит, я правильно понял, – сказал Жунев. – А ты, Панасенко, зря ржешь. – Врешь, начальник, я и не думал ржать. Панасенко действительно был серьезен. Это Покровский ржал про себя. Да, а Серега Углов – в морге. Можно представить, что сейчас с Наташей… – Думаешь, я тебе статьи не найду? – спросил Жунев Панасенко. – Ты представителя органов при исполнении запер… мать твою! – При исполнении? Что же он исполнял? Полонез Огинского? Полонез этот – не сам, разумеется, а его название, хотя там и мелодия простенькая – все знали благодаря одноименному фильму, который часто крутили по телевизору. И потому, что Огинский был поляком (а народная Польша в прошлом году праздновала какую-то дату), и в преддверии юбилея Победы, а фильм про войну. – Или без статьи тебя самого в сарае… – кипел Жунев. Панасенко презрительно чуть качнул головой, как бы сбрасывая неинтересную тему. Жунев явно сейчас на взводе… Лучше упредить. – Григорий Иванович, вы с чем пожаловали? – спросил Покровский Панасенко. Тот неспешно сел. – Накануне убийства тети Нины, в районе двадцати двух, какой-то хрен отирался ровно на месте убийства, присматривался. На руке у Панасенко татуировка, на запястье, ГРИША вытатуировано, и ведь у Жунева забавным совпадением на том же месте татуировка с именем. – Это от бандюков твоих сведения? – это, конечно, Жунев спросил, вытирая со лба пот большим платком в бело-голубую клетку. – Сведения от надежного человека, знающего толк в предмете. Человечек что-то выглядывал или кого-то ждал. Среднего роста, плотный, был в светлой, возможно серой короткой куртке, ушел из Чуксина в сторону станции. Руки в карманы, немного сутулится. Бадаев ходит в куртке руки в карманы. Правда, кажется, не сутулится. – А лицо этого человечка видел ваш человек? – спросил Пирамидин. – Лица не видел, но опознает по фигуре, если предъявите кандидата. Неофициально, конечно. – Ох ведь ты… – начал Жунев, и некоторое время они еще пособачились с Панасенко, которого это даже, кажется, слегка развлекло: мент злится, а укусить не может, и еще два мента – Кравцов и Фридман… Панасенко не знал их фамилий… еще два сопляка сидят и ненавидят, но тоже укусить не могут. В каком-то смысле эта сцена и Покровского развлекла, но показать загадочному информатору некого, подозреваемых нет, а информатор дней через десять уедет на юг. Сколь долго подозрительный тип топтался, неизвестно, информатор застал минуту, две. Вел он себя спокойно, не дергался, но информатор человек опытный и сразу подумал, что типчик здесь что-то выкручивает. – Это он, к гадалке не ходи, – говорил Панасенко, Жунев с напускной брезгливостью возражал, что человек по сотням причин мог топтаться на месте будущего убийства. Потом встрял Гога Пирамидин, сказал, что информация любопытная. – Я пойду квартиру вашей тети смотреть, не хотите со мной? – сказал Покровский. – Сегодня или завтра. – А зачем ты пойдешь? – нахмурился Панасенко. – Что тебе с тетушкой неясно? – Испытываю непреодолимое желание, – сказал Покровский. Ответ этот Панасенко не то что смутил, но как-то сбил. – Были уже ваши в квартире, – сказал недовольно, но без прежней категоричности. Договорились в результате на завтра. Простились с Панасенко почти мирно, он даже довольно вежливо выразил сочувствие по поводу траурного фото в холле Петровки. Тем не менее, едва Панасенко исчез, Жунев спросил: – Что думаете, от себя подозрения отводит? Наплел нам тут близ Диканьки…