— Что? Как перестала? Когда? — Примерно семь недель назад. — Ради всего святого! Почему? — Ты знаешь почему. Доктор Эфзал слишком категоричный. — Это ты его так воспринимаешь. — Да как бы там ни было. Я предпочла бы тебя. — Я тебе уже говорил, что в моей профессии есть незыблемые правила. Должны соблюдаться границы между психотерапевтом и пациентом. А мы с тобой вместе напивались в пабе «Маркет Таверн», чем явно пересекали эту черту. Хенли улыбнулась, вспоминая тот маленький паб, куда они вместе пошли после того, как Эбигейл Бернли вынесли приговор за убийство пятнадцати человек. — Значит, я спрашиваю тебя как друг. Не как психотерапевт, потому что это было бы неэтично, — снова заговорил Марк. — Каково тебе вернуться на работу? Хенли откинулась на спинку дивана и постаралась подобрать правильные слова. Она не могла рассказать ему про паническую атаку прошлой ночью. Она уже постаралась о ней забыть, затолкала в дальний уголок сознания. — Комфортно. Я чувствую себя комфортно. Это неправильно, да? — заговорила Хенли, глядя в окно за головой Марка. Они сидели на четвертом этаже, из окна были видны очертания города. — Наверное, мне не следует чувствовать себя комфортно среди всего этого. — Если бы я был твоим психотерапевтом (а я им не являюсь), я сказал бы, что не мне определять, правильно или неправильно то, что тебе комфортно. Если ты так себя чувствуешь, значит, ты так себя чувствуешь. — В безопасности. — Что? — Марк поднял голову. — Я чувствую себя в безопасности, когда работаю «на земле», вернувшись на улицы из кабинета. Это странно, потому что на наших улицах совсем не безопасно, тогда как сидеть в кабинете… — Она запнулась, но, судя по выражению лица Марка, он не собирался ее осуждать, а, наоборот, хотел подбодрить, и Хенли продолжила: — В кабинете у меня было ощущение, будто меня наказывают за что-то, в чем я не виновата. Он наказал меня за ошибку, которую допустил он сам. — Он? Ты имеешь в виду Пеллачу? — Нет. — Хенли поставила чашку с чаем на стол. Марк забыл положить сахар. — Нет. Я имею в виду его. Раймса. — Ты почти не говоришь о нем, что странно, учитывая, как вы были близки. — Говорить не о чем. Он мертв. А мы должны жить дальше. Марк открыл рот, чтобы что-то сказать, но решил, что лучше этого не делать. — Он нашел легкий выход. Оставил нас всех в полном дерьме. Я ожидала от него большего. Хенли не была уверена, с чего она вдруг разговорилась. Она возненавидела терапию с того момента, как ей приказали еженедельно ходить на сеансы к доктору Эфзалу. После того как она вообще смогла выходить из дома, первые шесть месяцев она почти ничего не говорила, просто сидела как на иголках. Ей не нравилось, когда ее что-то заставляли делать, и в особенности ей не нравилось, что ее заставляли говорить о том, что с ней сделали. — Ты до сих пор на него злишься? На Раймса? — уточнил Марк. — Вообще это не так уж необычно — испытывать такие чувства по отношению к близкому тебе человеку, который совершил самоубийство. — Я не злюсь. Это лишняя трата энергии и времени. Хенли задумалась, понимает ли Марк, что она врет. На самом деле она до сих пор злилась на Раймса. Каждое воспоминание приносило боль. У нее сердце кровью обливалось каждый раз, когда она думала о том, что сделал Раймс. — Ты сообщила Робу, что снова вышла на улицу? — спросил Марк. — Вышла на улицу? — Хенли не могла не рассмеяться. — Ты это так сформулировал, будто я проституткой работаю. — Прости. У меня был трудный день, но ты знаешь, что я имел в виду. — Да, я сообщила ему вчера вечером. Не то чтобы он прыгал от радости и желал мне успехов. Хенли почувствовала, как напряглись ее плечи, когда она вспомнила реакцию Роба. Он обвинил Хенли во вранье; в том, что карьера для нее важнее семьи. Утром, когда она собиралась на работу, Роб с ней не разговаривал. — На самом деле ты не можешь его винить, — заметил Марк. — Я знаю, что не вправе это делать, но послушай, я пришла сюда не для того, чтобы говорить обо мне. Я пришла по делу. И Хенли рассказала Марку о том, как идет расследование. — Я ничего об этом не слышал в новостях, — сказал Марк. — Пока не было заявления для прессы. Тела из Темзы достают каждый день. Это едва ли можно назвать новостью. Но два расчлененных трупа, найденные с разницей в один день… Это, конечно, новости, но нам совершенно не нужно, чтобы это муссировали в СМИ. — А есть хоть какие-то зацепки? Подозреваемые? — Есть пара теорий, которые мы рассматриваем. Месть. Может, бывший парень или брошенная женщина… — Несмотря на то что расчленение — это, безусловно, демонстрация силы и крайней степени ненависти по отношению к жертве, для женщин это все-таки нетипично. Расчленение — это психологическая форма завершения дела, получения окончательного удовлетворения. Для этого требуется хладнокровная целеустремленность. Женщины — без обид, Анжелика, — более… эмоциональны. — Я и не обиделась. А как насчет мести? — Если бы это была месть, то ваш убийца сосредоточился бы на одной цели. Убил бы или нового парня, или подругу, но убить обоих, а потом обоих расчленить… Я считаю, что это не месть. — А подражатель может быть? Хенли нашла в телефоне фотографии символов, вырезанных на коже у Зоуи. — Секундочку. — Марк снял очки и протер стекла галстуком. — Это полумесяц и двойной крест? Хенли кивнула. — Последний раз я видел такое, когда орудовал Питер Оливер. Эти метки вырезаны на обоих телах? — Только у Зоуи. И в связи с этим мне пришлось встретиться с Питером Оливером сегодня утром. — Прости. Что пришлось сделать? — Ты слышал, что я сказала, Марк. — И ты мне перед этим не позвонила? Мы бы с тобой все проговорили. Я бы тебя подготовил. — Ты же не мой психотерапевт. Забыл? — Но все равно… Как разговор? Как он? — Отвратительный. Бесполезный. Я не хочу об этом говорить, — уклончиво бросила Хенли. — Мне от тебя кое-что нужно. Можешь подготовить для меня психологический портрет преступника? — Конечно, могу, но мне нужен отчет о следствии… Ну, та ее часть, которую вы можете мне предоставить. И вся информация, какая только есть, о жертвах. — У меня для тебя все уже приготовлено, — сказала Хенли, вручая ему флешку. — Отлично. Дай мне пару деньков, и я все сделаю. У Хенли к горлу подступила тошнота, когда она встала с дивана. Она положила руку на спинку стула, чтобы удержаться на ногах. — Эй, с тобой все в порядке? — Просто слишком быстро встала. Все нормально. — Нет, не нормально. Встреча с Оливером запустила у тебя в голове какой-то процесс. Анжелика, когда-нибудь тебе придется проговорить то, что с тобой случилось, причем не с точки зрения полицейского, а с точки зрения жертвы. Выжившей после ужасного испытания. — Не надо меня так называть. Не называй меня «жертвой», «выжившей». Это звучит так, будто я… слабая. — Разве выжить после ужасного испытания — это признак слабости? — Я не хочу, чтобы на меня навешивали ярлыки. — Посттравматическое стрессовое расстройство просто так не исчезает. Я хорошо тебя знаю, Анжелика. Ты любишь все раскладывать по полочкам. — Это помогает мне хорошо выполнять мою работу. — Работа — это одно дело, но ты раскладываешь по полочкам и всю свою жизнь. Это совсем другое. — В моем случае это срабатывает. — На каком-то этапе эти твои полочки переполнятся. Ты через многое прошла. И что-то ты до сих пытаешься осмыслить. После смерти твоей матери прошло всего семь месяцев. Я даже не уверен, оплакала ли ты ее как следует. — Плакать уже поздно, а ты не должен проводить со мной сеансы психотерапии. Хенли попыталась улыбнуться, но у нее ничего не получилось. Она посмотрела на часы. Было уже двадцать минут девятого. Она пропустила время, когда Эмму нужно укладывать спать. Вероятно, Роб встретит ее с каменным выражением лица и в полной тишине, когда она наконец вернется домой; и винить его будет не в чем. Марк подошел к письменному столу и открыл ящик.