– Вы не знаете ее постоянного адреса? Как я понимаю, здесь она жила временно. – Конечно временно. Она сняла коттедж на месяц. Он принадлежит Оуэну Хьюджеду. Она замолкла на мгновение, чтобы до сержанта дошло значение этого имени, и потом продолжала: – Он сейчас в Голливуде. Играет испанского гранда – он мне сам рассказывал. Он говорил, что уже играл итальянских князей и французских принцев и теперь решил, что ему будет интересно сыграть испанского гранда. Вы не поверите: однажды какая-то девчонка предложила мне пять фунтов, если я ей отдам простыни, на которых он спит. Не простыни я ей дала, а отповедь хорошую. А ей – хоть бы что! После этого она еще стала у меня его наволочку клянчить за двадцать пять шиллингов. И куда только мир катится! До чего мы дожили… – Так какой постоянный адрес у мисс Робинсон? – Никакого другого, кроме этого адреса, я не знаю. – Разве она не писала вам перед приездом? – Писала?! Она только телеграммы слала. Наверное, писать она умеет, но ни разу ничего не писала, пока здесь жила, в этом я вам поклясться готова! Иной раз по шесть штук телеграмм на день шли от нее из Лиддлстоуна. Мой Альфред обычно относил их туда на почту. В перерывах между уроками. Некоторые из них были такие длинные, что одного бланка не хватало – требовалось два, а то и три сразу. – К ней кто-нибудь сюда приезжал? Может быть, ночевал? – Никто у нее тут не останавливался. Само собой, кроме мистера Станвея. – Никто никогда? – Ни одной души. Как-то раз, когда я ей показывала, как у нас в туалете воду спускать – тут есть такая хитрость: надо сначала сильно дернуть, а потом полегоньку отпускать, – так вот тогда она мне вдруг говорит: «Миссис Питтс, с вами так не случается, что вам тошно видеть людей?» Я ответила: «Точно, на кое-кого и глаза бы мои не глядели». А она: «Не на кое-кого, а на всех вообще. Когда вообще ни на кого смотреть не хочется». Я сказала, что, когда такое со мной бывает, я принимаю касторку. Она засмеялась и заметила, что это и впрямь неплохая идея. Надо, чтобы все принимали касторку, и тогда мир за какие-нибудь пару дней полностью преобразится. И еще добавила: «Жаль, что Муссолини до этого не додумался!» – Откуда она приехала? Из Лондона? – Да. За три недели, что мисс Робинсон здесь прожила, она раз-другой туда ездила. Последний раз это было в конце этой недели, когда она привезла с собой мистера Станвея. Ее взгляд снова с пренебрежением скользнул по Тисдейлу, как будто он был вещью. – А он что, тоже не знает ее адреса? – спросила миссис Питтс. – Никто не знает. Пройду посмотрю ее бумаги, может, в них что-нибудь обнаружится. Миссис Питтс провела его в гостиную – прохладную комнату с низким брусчатым потолком, где стоял сладкий запах душистого горошка. – Куда вы ее дели? Тело, я имею в виду. – Оно в морге. Казалось, только теперь до миссис Питтс дошла непоправимость случившегося. – Господи боже! – медленно проговорила она, машинальным движением водя кончиком передника по полированной поверхности стола. – Подумать только, а я еще колечки испекла. В этих словах звучало не столько сожаление о ненужном теперь печенье, сколько смирение перед превратностями жизни. – Надо вам все же позавтракать, – ворчливо обратилась она к Тисдейлу. Смутное осознание того факта, что все, даже самые благополучные люди, в этом мире лишь игрушки в руках судьбы, сделало ее снисходительнее. Тисдейл от завтрака отказался. Он смотрел в окно, повернувшись спиной к сержанту, который разбирал бумаги, лежавшие на письменном столе. – Против печенья я бы не возражал, – заметил он между делом. – Поверьте моему слову, вкуснее моего во всем Кенте не сыщешь. Может, заодно и мистер Станвей выпьет хоть глоток чая, – заключила она и отправилась в кухню. – Так вы не знали, что ее фамилия Робинсон? – спросил сержант, поднимая глаза на Тисдейла. – Миссис Питтс всегда обращалась к ней просто «мисс». И потом, неужели вы верите, что у такой женщины, как она, может быть эта вульгарная фамилия?! Действительно, сержант и сам ни минуты не сомневался, что это не так. – Я выйду в сад, если я вам сейчас не нужен. Не возражаете? Здесь… здесь мне душно, – сказал Тисдейл. – Ладно. Только не забудьте – машина мне понадобится, чтобы доехать обратно в Вестовер. – Я вам уже говорил. Я поддался минутному порыву. В любом случае теперь я уже не могу надеяться, что мне удастся украсть ее. «Не такой уж он дурак, как кажется. Да еще с гонором. Нет, уж что-что, а он не простачок», – подумал про себя сержант. Письменный стол был завален журналами, газетами, начатыми пачками сигарет, рассыпанными фишками кроссворда; там же лежали пилка для ногтей, образцы шелковых тканей и еще множество мелочей, – словом, тут было все, кроме одного – писчей бумаги. Единственными официальными документами были многочисленные счета из местных лавок, в большинстве случаев уже оплаченные. Если покойная и была неаккуратной и рассеянной, то, видимо, отнюдь не там, где дело касалось финансов. Расписки, хоть и скомканные и распиханные по разным ящикам, явно не выбрасывались, а сохранялись. Умиротворенный тишиной раннего утра, веселым позвякиванием посуды, доносившимся из кухни, и в предвкушении знаменитых песочных колечек, сержант, возясь с бумагами, целиком предался своему излюбленному пороку: он стал насвистывать. Его свист был тих и музыкален, тем не менее это был свист. Он насвистывал последний шлягер «Спой мне еще раз», насвистывал выразительно, со всеми нюансами, сам наслаждаясь своим искусством. Правда, жена показала ему однажды в разделе читательских писем заметку, где говорилось, что привычка свистеть свидетельствует о праздном уме. Но это его не излечило. Его безмятежное настроение было нарушено самым неожиданным образом. Без всякого предупреждения кто-то постучал в полуоткрытую дверь игривой дробью «там-та-та-там-там-та!», и мужской голос произнес: – Так вот где ты прячешься?! Дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился маленький смуглый человек. – Та-ак… – произнес он врастяжку. Несколько мгновений он стоял в дверях и, широко улыбаясь, разглядывал сержанта. – А я-то думал, это Крис свистит! Могу я узнать, что здесь делает наша доблестная полиция? Неужели кража со взломом? – Нет, не кража, – осторожно ответил сержант, пытаясь собраться с мыслями. – Только не уверяйте меня, что Крис устроила здесь оргию! Она покончила с этим сто лет назад. Это наносит ущерб ее благородному имиджу. – Дело в том, что… – Где она сама, черт возьми? Он задрал голову и крикнул: – Эй-хо! Крис! Спускайся, злодейка! Нечего от меня прятаться! – И, обращаясь к сержанту, добавил: – Улизнула от нас на целых три недели. Наверное, ей осточертели съемки. Это с ними со всеми случается рано или поздно. С другой стороны, последний фильм имел такой кассовый успех, что немудрено, если они спешат скорее запустить следующий. – С напускным пафосом он промурлыкал музыкальную фразу из шлягера «Спой мне еще раз» и добавил: – Потому я и принял вас за Крис: вы насвистывали ее песенку. И очень мелодично, надо вам отдать должное. – Как вы сказали? Ее песню? – с надеждой, что наконец хоть что-то начнет проясняться, переспросил сержант. – Ее. Чью же еще? Не думаете же вы, приятель, что она моя? Ни боже мой! Я написал музыку, верно, но это не в счет. Это ее песня. Хотя она этого никогда не подчеркивала. Шикарно она сыграла, просто потрясающе, правда? – Честно говоря, мне трудно судить. – («Помолчал бы он чуток, тогда я бы разобрался, что к чему!») – Вы, часом, не пропустили «Стальные тиски»? – Пропустил. – Вот что значит это чертово радио и пластинки. Они портят весь эффект от фильмов. К тому времени, когда вы услышите, как Крис исполняет ее в картине, мелодия уже успевает вам надоесть до тошноты. Это несправедливо по отношению к кинопродукции. Для поэтов-песенников и прочей мелкой шатии-братии это безразлично, но для фильма скверно, очень скверно. Надо бы разработать специальное соглашение на этот счет. Эй, Крис! Неужели ее нет в доме? И это после всех моих усилий застать ее врасплох! Его лицо вытянулось, как у обиженного ребенка. – Если она войдет и застанет меня здесь, это будет совсем не тот эффект, как если бы я сам неожиданно заявился перед ней! Как вы думаете… – Минуточку, мистер… Простите, не знаю вашего имени. – Джей Хармер меня зовут. По свидетельству о рождении – Джасон. Я автор песни «Если это невозможно в июне». Вы, наверное, знаете ее и тоже насвистываете, но… – Мистер Хармер, если я правильно понял, особа, которая здесь живет, вернее, жила, киноактриса? – Киноактриса ли она?! – От изумления Хармер почти лишился дара речи. И тут впервые с момента своего появления он вдруг усомнился, туда ли попал. – Послушайте, ведь Крис живет здесь, я не ошибся? – Молодую особу действительно звали Крис. Думаю, вы сможете нам помочь разобраться. Видите ли, произошло несчастье, большое несчастье. Но эта женщина говорила, что ее фамилия Робинсон. – Робинсон! – Человек рассмеялся, будто услышал удачную шутку. – Великолепно! Я всегда говорил, что она начисто лишена воображения. Глупейшего розыгрыша придумать и то не могла. И вы поверили, что ее фамилия Робинсон? – Да, это казалось маловероятным. – Что я вам говорил! Теперь я отомщу ей за то, что она обращает на меня внимания не больше, чем на кусочки пленки под ногами в съемочном павильоне, – всем расскажу про выдуманную фамилию! Она за это, конечно, может запихнуть меня в холодильник на сутки, но шутка того стоит! В любом случае джентльменом меня никто не считает, так что большого убытка моей репутации это не нанесет. Эту особу, сержант, на самом деле зовут Кристина Клей. – Кристина Клей! – повторил сержант. Он открыл рот от удивления. – Кристина Клей! – выдохнула миссис Питтс, стоя на пороге. Она совершенно забыла про поднос с песочными колечками, который держала в руках. Глава третья «Кристина Клей!» – вопили объявления на театральных тумбах. «Кристина Клей!» – кричали газетные заголовки. «Кристина Клей!» – неслось из приемников.