– Эй, ты что, думал, я сдам твою задницу – позволю тебя прикончить? Ни фига, док! Ни фига подобного! – Спасибо большое, Эфрен. – Ноль проблем. Нас еще кто-то слушает? – Нет. – Тогда я вот что скажу: та сука, которая тебя заказала, она меня просто из себя вывела – сам хочу ее грохнуть. Ты со мной? – Не-а, – ответил я. Смех. – Шучу. Наверное. Жизненных стилей много. Ты репрезентируешь один, я – другой. – Правильно мыслишь. Как твои дела? – Всё в норме, в реанимации с Рождества не был. – Снова смех. – Недосуг, понимаешь, – вечеринка за вечеринкой… Короче. Что тебе еще сказать? – Значит, живешь весело, – сказал я. – Послушай, если тебе надо… – Не, я в порядке. Ты тоже в порядке. Постарайся, чтоб и дальше так было, док. Клик. Я вернул телефон Майло. – Прямо за душу берет, – сказал тот и напел строчки из «Старой дружбы». – Касагранде может быть очень мил, – заметила Милли Ривера, – но его подозревают по крайней мере в пяти убийствах. Доктор, вы, наверное, самый везучий человек во всем Лос-Анджелесе. – Вот и постараемся, чтобы так было и дальше, – сказал Майло. – А теперь расскажи нам всё об этой чокнутой психопатке, которая решила, что ты не имеешь права дышать. «Чокнутая психопатка». Семантически избыточная фраза. Но спорить о грамматике было некогда. – Тысяча авансом? – спросил я. – Сколько же она готова была заплатить за всю работу? – Четыре тысячи, – сказала Милли Ривера. – Итого пять жалких кусков за твою жизнь, – сказал Майло. Его зеленые глаза горели, бледное рябое лицо перекосилось от гнева. Я невольно подумал, что, наверное, злится он и на меня тоже – хотя бы отчасти. Глава 10 Раньше, когда я работал в педиатрическом центре, моей главной задачей была помощь детям, больным раком, и их семьям. Но вскоре ко мне на консультации стали присылать пациентов врачи из других отделений, чаще всего эндокринологи. Их пациенты продолжали навещать меня и тогда, когда я полностью перешел на частную практику. И это естественно. Нарушение обмена веществ и неправильная работа желез – проблемы роста, пубертатного периода, детского диабета – все это порождает сложности не только физические, но и эмоциональные. Особенно плох в этом отношении диабет, потому что он требует от пациента настроя на сотрудничество с врачом – надо ежедневно мерить уровень сахара в крови, соблюдать диету, колоть себе инсулин – морока, которая не всякому взрослому по плечу, не говоря уже о ребенке. Но самое страшное начинается, когда дети-диабетики становятся подростками, ведь в это время они стремятся осознать себя как личности, понять суть своих отличий от других, вырваться из-под контроля родителей или фигур, их заменяющих. Конечно, не все больные диабетом тинейджеры устраивают бунт именно на медицинской почве. Многие научаются регулировать свои отношения с болезнью самостоятельно. Другие ведут себя как Эфрен Касагранде. * * * В свои двенадцать лет этот «исключительно хрупкий» диабетик должен был брать у себя кровь на анализ по несколько раз в день, а уж контролировать количество и состав поглощаемой пищи ему приходилось с такой дотошностью, какая не снилась и бодибилдеру на пороге соревнований. Диагноз ему поставили в восемь, и до наступления переходного возраста он оставался вполне сговорчивым парнишкой, но потом, когда в крови забушевали гормоны, решил «послать всю эту бодягу на хрен» и не делать вообще ничего. За полгода перед нашей с ним встречей Эфрен тринадцать раз попадал в отделение интенсивной терапии, где его дважды буквально вытащили с того света. Его попытался вразумить лечащий врач. Эфрен внимательно выслушал его и заявил, что все понял. И бессовестно солгал. Точно так же он реагировал на уговоры матери, двух старших сестер, тетки, которая была сиделкой и пользовалась в семье репутацией медицинского гуру, и, наконец, больничного соцработника Шейлы Бакстер, которая чертовски хорошо знала свое дело и с другими пациентами творила просто чудеса. Эфрен уверил Шейлу, что все понял и будет вести себя как надо, а через три дня после разговора с ней едва не довел себя до комы. Она позвонила мне в день его выписки из больницы. – Найдется время для интересного случая, Алекс? – Все, с чем ты не можешь справиться сама, должно быть интересным. Она устало пересказала мне его историю. – Тебе как, честно сказать? – спросил я. Она вздохнула. – Безнадежен? – Я никогда не теряю надежды, Шейла, но я не кудесник. – Неужели? А разве психология – это не наука о чудесах? Чары, заклинания, магические ритуалы – разве не это основные инструменты работы мозгоправов? Кстати, Алекс, может, и мне достать мою доску для таро – все равно меньше толку, чем сейчас, от меня уже вряд ли будет. – Электрическая лампочка, – сказал я. – Знаю, знаю – она должна сама захотеть стать другой. Это все хорошо, когда мы говорим о детском непослушании в школе. Но у этого парнишки – а он, кстати, большой симпатяга и умница, когда не валяет дурака, – просто нет времени, он со дня на день умрет. – Я попробую, Шейла. – О большем я тебя и не прошу. Да, и знаешь еще что? Семья у него не бедная, так что работать даром тебе не придется. – Пауза. – И, кстати, насчет родителей мальчика. Женаты они официально, с этим проблем нет, только вот его отца давно нет дома. Загремел в Пеликанью Бухту, когда Эфрену было три, и просидит там еще лет двадцать. – Пеликан – место для серийных убийц и бандитских боссов, – сказал я. – Он как раз из последних. Папа Эфрена имел долю в торговле героином. – Но тюремные стены бизнесу не помеха, так? Отсюда и платежеспособность семьи… – Алекс, только, пожалуйста, не говори мне, что совесть не позволит тебе взять эти деньги. Каково бы ни было их происхождение, помощь Эфрену нужна на самом деле, да и его мать, хочешь – верь, хочешь – не верь, женщина хорошая. Долготерпеливая, понимаешь? Да и как мать тоже вполне эффективна – две старшие дочери учатся в колледже. – А пакетиками с «герычем» мне не заплатят? Новый вздох. – Нет, милый, это маловероятно. – Ну, тогда тебе не о чем беспокоиться. Угрызения совести – это для слюнтяев. Шейла засмеялась. – Вот тут Эфрен был бы с тобой согласен. Так что, кто знает, может, вы с ним еще поладите. * * * Розалинда Касагранде позвонила мне два часа спустя и записала сына ко мне на первый сеанс на следующее утро. Ровно в назначенное время на стоянку перед моим домом скользнул выкрашенный под золото «Шевроле» с низкой посадкой, с узкими зелеными полосками вдоль кузова и черным ацтекским орлом, распластавшимся по капоту. Двигатель машины еще урчал вовсю, когда дверь пассажира отворилась, оттуда выскользнул тощий подросток в каких-то лохмотьях, почесал задницу в мешковатых штанах цвета хаки и прищурился, глядя на солнце. Двигатель «Шевроле» продолжал работать. Сильно тонированные стекла надежно скрывали остальных пассажиров машины. Я стоял у мальчишки на самом виду. Тот смотрел куда угодно, но только не на меня.