В полдень полицейская машина снова двигалась по хоуксхэдской дороге. Когда констебль Мелкинторп притормозил, чтобы свернуть к ферме Рашифорд, Хемингуэй приказал: – Помедленнее! Если он занят сенокосом, мы найдем его в поле. Он не ошибся. Вскоре донесся шум косилки. Она работала в поле у дороги, Кенелм Линдейл стоял рядом и беседовал с одним из своих работников. Хемингуэй вылез из автомобиля. – Оставайтесь здесь, Хорас, – распорядился он. Инспектор, ничего другого не ждавший, молча кивнул. Констебль Мелкинторп, сгоравший от любопытства, развернулся на водительском сиденье и открыл рот, но сразу закрыл его. Он догадался, что инспектор Харботтл ответит на нескромный вопрос лишь презрительной усмешкой. – Жарковато, – проблеял он. Инспектор раскрыл предусмотрительно захваченную с собой газету и погрузился в чтение. – В это время года бывает жарко, – раздалось из-под газеты. Констеблю не хватило смелости для продолжения разговора, пришлось довольствоваться наблюдением за старшим инспектором, шагавшим через поле к Кенелму Линдейлу. Тот заметил его, но остался на месте, не прерывая разговора с работником. – Сначала закончите здесь, – сказал Линдейл. – Я скоро вернусь и проверю. Добрый день, старший инспектор! Чем могу быть вам полезен на сей раз? – Добрый день, сэр. Простите, что мешаю, но мне надо с вами поговорить. – Хорошо. Думаю, лучше вам пройти в дом. – Отойдем от вашего шумного механизма и побеседуем тут. – Вот ведь адские машины! – посетовал Линдейл, провожая его к терновой изгороди, разделявшей поля. – Как я тоскую по старинным методам! Но они канули в прошлое. Итак, что вам понадобилось? – Буду с вами откровенен, сэр. Советую и вам проявить соображение и ответить мне тем же. Я мог бы задать свой вопрос миссис Линдейл, но знаю, что вы предпочитаете иное. – Продолжайте, – бесстрастно промолвил Линдейл. – Скажите, миссис Линдейл в действительности является женой Фрэнсиса Алоизия Нентолла, жителя Брейдгерста? Линдейл молчал, не показывая виду, что вопрос его удивил. Шагая рядом со старшим инспектором, он сосредоточенно смотрел себе под ноги. – Ее девическая фамилия Соулби, – продолжил Хемингуэй. – Брак заключен 17 октября 1942 года. Линдейл вскинул голову, его глаза зло сверкнули. – Что толку отрицать, если вы можете доказать это? – воскликнул он. – Черт бы вас побрал! По закону все так. Не будь Нентолл католиком и неисправимым ханжой, она была бы моей. – Не сомневаюсь, сэр. – Как вы это раскопали? – спросил Линдейл. – Не будем вдаваться в частности. Мне важно узнать… – А вот и будем! У меня есть право знать, кто вам это разболтал. Если бы не чья-то болтливость, у вас не возникло бы ни малейшей причины для подозрения. Поэтому я спрашиваю: кто сунул нос в мои личные дела? – Вы сами это знаете, сэр. – Уорренби? – Линдейл смотрел на Хемингуэя, сведя брови на переносице. – У меня есть основания думать, что он знал – одному богу ведомо откуда! Но с вами-то он не мог поделиться своей информацией… Разве что вы наткнулись в его бумагах на донесение какого-нибудь соглядатая! – Вы этого ждали? – быстро спросил Хемингуэй. – О, нет! Зачем бы ему этим заниматься? Как-то я услышал от него кое-что, заставившее заподозрить, что он осведомлен о Нентолле. Однажды в «Красном льве» я его допек – я на дух его не выносил, знаете ли! – и он вдруг спросил, говорит ли мне что-нибудь фамилия Нентолл. Я ответил отрицательно. Больше он об этом не заикался и, насколько мне известно, не стал про нас болтать. Вряд ли про нас знал еще кто-нибудь, хотя, например, жена майора Миджхолма всегда старалась вникнуть в подробности нашей жизни. – Скажу вам честно, сэр, об этом никто не знает, кроме меня и инспектора. Излишне говорить, что сам я не стану этого разглашать, если только не возникнет необходимости. – Уверен, что не станете, но необходимость может возникнуть. Надеюсь, что вы напали на след того, кто укокошил Уорренби до того, как стали изучать мое прошлое! – Так вы говорите, сэр, что Уорренби упомянул вам об этом один-единственный раз? Вы уверены? – Да. Думаете, он меня шантажировал? Нет! У меня нет ничего, что могло бы его заинтересовать: ни денег, ни влияния. Более того, если бы Уорренби предпринял попытку шантажа, я сразу обратился бы в полицию. Жить с чужой женой – не преступление, так что бояться полиции мне нечего. Могу лишь предполагать, что он узнал нашу тайну случайно и намекнул, что заставит меня дорого заплатить, если я вздумаю перейти ему дорогу. – Должен ли я понять это так, что Уорренби применил свое знание лишь для того, чтобы излить свою желчь? – Звучит маловероятно, но, похоже, так и вышло, – хмуро согласился Линдейл. – Вероятно, он вынашивал какие-то планы. У меня сложилось впечатление, будто он ляпнул это отчасти со зла, отчасти как угрозу: мол, не примете меня в свой круг – пожалеете! – А он мог заставить вас пожалеть? Линдейл остановился и произнес: – Старший инспектор, я хочу быть с вами совершенно откровенным. По мне, пусть бы Уорренби всему свету разгласил все, что знал! Ни моей… ни миссис Нентолл, ни мне нечего стыдиться. Мы не позволили себе никакой подлой интрижки. Мы любили друг друга много лет. Нентолл знал об этом. Она вышла за него замуж в войну, совсем еще девчонкой, и… из их брака ничего не получилось. Знаете, если бы я хотел кого-то убить, то Нентолла! У них родился ребенок, мальчик, и мы ничего не могли предпринять. Моя жена – женщина с твердыми принципами. Вскоре ребенок умер от менингита, и… нет, не стану вас во все это посвящать. Она слегла на долгие месяцы, а дальше… Это касается только нас троих. В общем, она ушла ко мне. Развод был невозможен, поэтому в газеты ничего не попало. Мое мнение – ошибочно делать из подобной ситуации тайну. Люди уже не такие узколобые, как раньше. Семья, конечно, от нее отказалась: они католики, причем строгих нравов, отец ее решения не принимает. Но, думаю, большинство, узнав о фактах, от нас не отвернулось бы – во всяком случае, те, с кем нам хотелось бы дружить. Такова моя точка зрения. Но я сказал, что буду с вами откровенен: жена ее не разделяет. Бедняжка, она считает, что живет в грехе. Мы очень счастливы – но это постоянно маячит у нее за спиной. Поэтому я стараюсь, чтобы наша тайна не выплыла наружу. Но одно дело стараться, и совсем другое – совершить убийство. Не жду, конечно, что вы мне поверите. Однако улик, оправдывающих мой арест, у вас нет, в этом я убежден! Пуля вылетела не из моего ружья, что вам наверняка уже известно, иначе вы не задавали бы мне вопросов, а заковали бы меня в наручники, и дело с концом. Вижу-вижу, вам подавай еще больше. Что ж, не возражаю. Одного прошу: не тревожьте мою жену. Не хочу довести ее до нового нервного срыва, ей и без того досталось! – Ничего не могу обещать, сэр, но тревожить ее я не собираюсь, если только вы меня не вынудите. Не стану вас больше задерживать, вам пора обратно на сенокос. – Спасибо! – ответил Линдейл, провожая его к воротам. – Я не сбегу. У ворот они расстались. Констебль Мелкинторп, как ни напрягал слух, чтобы уловить хотя бы отрывок разговора, был вынужден признать свое поражение. – Чудесная погодка! – сказал на прощание Хемингуэй. – Лучше не придумаешь, не сглазить бы! – отозвался Линдейл, запирая за ним ворота. Хемингуэй перешел через дорогу и вернулся к машине. – Прогуляемся, Хорас? – предложил он. – А вы, Мелкинторп, поезжайте в конец Фокс-лейн и ждите нас там. Он довел Харботтла до тропинки и свернул на нее. – Итак? – не выдержал Харботтл. – Линдейл не дурак. Его рассказ звучит правдоподобно. – Не слишком ли правдоподобно? – Он не переигрывает. Все, что он сообщил, совпадает с информацией суперинтенданта. Говорит, что лично он не возражал бы, чтобы все узнали правду о нем, и я склонен ему верить. Беда в том, что миссис Линдейл смотрит на проблему иначе. – Неудивительно! – заявил Харботтл. – Только псалмов нам не хватало! – раздраженно поморщился Хемингуэй. – Этот человек мне симпатичен. Нелегко ему приходится с женой – или как вы там ее назвали бы, даже угадывать не стану, зная вас! – которая не перестает себя корить за грехи. Более того, вряд ли ему полегчает в будущем, разве что Нентолл в конце концов передумает. И избавьте меня от поучений о возмездии за грехи! – Избавлю. Хотя от правды никуда не деться, – произнес инспектор. – Это та самая тропа, по которой шли они со сквайром? Этого ее отрезка я еще не видел. – Она самая. Где-то здесь сквайр повернул к своим посадкам. Так оно и было – либо тогда, когда он сказал, либо позже. Возможно, верно и то, и другое. – То есть? – Если он тот, за кем я охочусь, то должен был где-то прятать ружье. Почему бы не среди своих посадок? Оттуда его было бы легко забрать и вернуться на Фокс-лейн, когда Линдейл скроется из виду. – Вот только выстрел произвели не из его винтовки, – напомнил Харботтл. – Да. Придется, наверное, проверить оружие его агента и егеря. Харботтл угрюмо обдумал услышанное. – Вряд ли сквайр использовал бы для убийства чужое оружие, тем более оружие кого-то из своих людей. – Вы не можете думать иначе. Как не можете допустить, что сквайр стал бы обманывать своего племянника. – Вы пока в этом не уверены, сэр. Лично мне не хотелось бы его в этом обвинять. – Вам и не придется. Вот и роща Хасуэлла – она отделена от его сада стеной. Удобное прикрытие! Мы не пойдем к воротам, но вы видите, что тропа ведет к ним, и мисс Уорренби вполне могла бы пролезть сквозь редкую изгородь, чтобы оказаться на участке своего дядюшки. Инспектор усмехнулся: – А как же обещание не верить ни одному слову Драйбека, сэр? – Я им и не верю – почти что, – проговорил Хемингуэй, перешагивая приступку. – Идемте! Давайте еще раз осмотрим место преступления. Через двадцать ярдов они поднялись по склону на выгон. Фокс-Хаус уже перестал привлекать зевак. Хемингуэй задержался у кустов утесника и уставился на сад Фокс-Хауса. Кресло убрали, но на лужайке, там, где оно раньше стояло, осталась проплешина. – Кто-то мне, помнится, рассказывал, что вы хороший стрелок, Хорас, – произнес Хемингуэй. – Попали бы вы отсюда человеку в голову?