Глава 20 Разговоры, сплетни, пересуды Вряд ли возможно описать словами сцену, последовавшую за оглашением Поповым фамилий тех, кого он попросил задержаться в Полянске. Что тут поднялось! Пелагея Егоровна Цепкина выкрикивала проклятия вслед милицейской машине, грозясь утопить следователя в ведре с помоями. – Да как он смеет позорить меня, честную женщину! – орала она благим матом. – Он меня, меня заподозрил в убийстве. Это не следователь, а самая настоящая дрянь! – Именно, скотина, – поддакнул Амфитрион. – А ты молчи, – накинулась она на зятя. – У-у, пьяная морда, так бы и дала промеж глаз! – Да за что же, помилуй боже?! – воскликнул Амфитрион. – Сидел бы дома, и меня б никто не заподозрил, а то потащился пить с этим проклятущим Дудкиным. – А вы бы помолчали, видать, рыльце-то в пушку, иначе б не заподозрили, – сердито сказал Дудкин. – Ах ты, пьяная скотина, и ты еще тут будешь возникать? – пророкотала Пелагея Егоровна Цепкина, грозно надвигаясь на музыканта. – Оскорбление личности! – дрожащим от натуги голосом выкрикнул Дудкин, благоразумно отступив на пару шагов. Разгневанная Пелагея Егоровна хотела было огреть музыканта чем под руку попадется, но в этот момент разгорелась другая ссора. Цепкина оглянулась и с удивлением заметила, что Евсеев и Синицкий играют в волосянку. Еще немного, и началась бы всеобщая свалка. Подвыпивший Рулеткин бросил клич: – Бей подозреваемых! – и устремился прямо на Амфитриона Ферапонтовича Редькина. По дороге, однако, он на всем скаку был остановлен Фёдоровым, который схватил его за шиворот и как следует тряханул. Рулеткин высвободился и попытался ударить Фёдорова в грудь, но случайно попал в Таисию Игнатьевну Сапфирову. Старушка не упала только чудом. Она торопливо отбежала в сторону и, оглядываясь, с опаской потрусила домой. К счастью, в этот момент пошел дождь, что несколько охладило разгоряченных полянцев. Мало-помалу все стали расходиться. Когда через полчаса начался ливень, на остановке уже никого не осталось. Дудкин, правда, минут пять побегал под проливным дождем, надрывно колотя в барабан. Он тщетно старался привлечь чье-либо внимание – дураков не было. Наконец и он успокоился. Позднее, когда кто-то захотел узнать, что послужило причиной игры Синицкого и Евсеева в волосянку, любопытному ответили, что Синицкий назвал Бориса Борисовича Евсеева Борисом Барбосовичем, а тот, в свою очередь, Артамона Георгиевича Синицкого – Охламоном Георгиевичем. А между тем активное обсуждение убийства не затихало. Тут и там собирались большие и маленькие группы, вполголоса, негромко обсуждающие происшествие. Больше всех старалась Ленка. Она была вездесуща. Её тощая угловатая фигура мелькала то тут, то там, перебегая из конца в конец. – Это все Шельма виновата, – доверительно жужжала она каждому встречному. – Надо пойти и всем вместе судить её. – Вот ты и иди, – сказала ей Анна Дмитриевна Тарасова, – а нас оставь в покое. Анне Петровне Дочкиной надоели так, что она закрылась в доме изнутри и на стук не отвечала. Она не подавала признаков жизни даже тогда, когда Дудкин стал играть под её окнами на трубе. Правда, потом ему долго пришлось спасаться от разъяренной Саврасихи, которая гонялась за ним по деревне с дубиной. Почтенную сельскую матрону, чей дом находился рядом с домом Дочкиной, эти звуки доводили до состояния белой горячки, причем три ее любимые кошки устроили такой концерт, что хозяйка чуть не оторвала одной из них хвост. Только возраст и вес Саврасовой (а весила она 96 килограмм) позволили горе-музыканту спастись. Артамон Матвеевич Бочкин все больше отмалчивался, стараясь не участвовать ни в каких пересудах. Но по деревне уже пошел слушок о его жуткой ссоре с покойной, очевидно, пущенный милейшей Марией Николаевной Симагиной. Сама же Мария Николаевна напоминала сдобную булочку, обильно политую маслом. Её маленькие круглые щечки прямо-таки лоснились от удовольствия. На вопрос, кого она подозревает, Мария Николаевна неизменно делала грустное лицо и говорила: «Кому как не…» – здесь она обрывала себя на полуслове и бросала многозначительный взгляд на дом Тишкиной, где жили родственники покойной. Все четверо старались не выходить из дому без крайней необходимости, так как чувствовали явную недоброжелательность поляцев. – Точно говорю: кто-нибудь из них и придушил, – слышалось изо всех углов и щелей. – Посмотрите только на эту Адскую, фамилия-то какая, да и вид чертовский. Старуха Матрена Тимофеевна, к той, которой обещался зайти следователь Попов, да так и не нашел времени и, по правде сказать, желания, требовала устроить крестный ход. – А я возглавлю похоронную процессию, – шепелявила старушка. – Сейчас стало можно. И впереди самый большой крест понесу. – Где тебе, старая, – окинув с головы до ног едва держащуюся на ногах старушонку, добродушно заметила Пелагея Егоровна Цепкина. – Ты ж под этим крестом и похоронишься. – А мне явилась Пресвятая Богородица, – голосила Матрена Тимофеевна, двигаясь по деревне со скоростью, какую позволяли ей развивать годы, – и сказала, что Алена уже в раю и её объявили великомученицей. Тарасова, которой надоели причитания старухи, грубо посоветовала ей отправиться к Богородице и тоже стать великомученицей. Но больше всех удивляло поведение Редькина. Он вообще ничего ни с кем не обсуждал, а спокойно полавливал форель с утра до вечера. – Здорово Амфитрион на всех наплевал, – восхитился Дудкин. – Пойду и я рыбку половлю, – объявил он, собирая удочки. – Чтоб ты утонул, – от всей души пожелала ему Пелагея Егоровна Цепкина. – И тебе того же желаю, – безмятежно отозвался музыкант. И он ушел на речку в своей старой рыбацкой куртке, карманы которой подозрительно оттопыривались. И в то время как работники милиции решали, кто же преступник, общественное мнение Полянска большинством голосов вынесло обвинительный приговор всем четверым родственникам Тишкиной вместе взятым. Глава 21 Обед в доме Тишкиных Похороны Алёны Александровны Тишкиной состоялись во вторник, третьего июля. Она была похоронена на местном кладбище рядом со своим отцом. На похоронах присутствовал почти весь Полянск. Были и представители утесовской милиции. Сознавая всю трагичность момента, жители вели себя соответствующим образом. Даже Дудкин не бил в барабан и не проявлял каких-либо других признаков своей обычной разнузданности. Больше всех плакала Ленка, слёзы ручьем лились из её глаз. Она даже пыталась держать речь и начала перечислять все достоинства покойной, пока рыдания не помешали ей говорить. Матрёна Тимофеевна громко звала священника и вновь кричала про Богородицу. Таисия Игнатьевна стояла немного в стороне, задумчиво оглядывая пришедших. «А ведь кто-то из этих людей с подобающе грустными лицами хладнокровно убил её», – думала Таисия Игнатьевна, и при этой мысли в её душе закипали горечь и негодование. Анна Дмитриевна Тарасова стояла неподвижно, с белым отсутствующим лицом. В этот момент она напоминала мраморную статую. Пелагея Егоровна Цепкина хотела только одного: чтобы похороны поскорее закончились. Зоя тоже чувствовала себя не в своей тарелке в этой мрачной атмосфере. Краем уха она услышала, как Амфитрион сказал Дудкину, что похороны – подходящий повод выпить. Музыкант согласно кивнул, при этом лицо его озарила счастливая улыбка. Одними губами он спросил: – Когда? – В пять, – беззвучно шевеля губами ответил Редькин. Улучив минуту, Зоя отвела мужа в сторону и высказала ему все, что думает о его безобразном поведении. – Но, Зоенька, – возразил Амфитрион, – ведь так принято. На похоронах всегда пьют за упокой души. – Ты услаждаешь только свою душу, – гневно сказала Зоя, – на чужую тебе наплевать. Смерть для тебя – лишь удобный повод выпить. Мне стыдно за тебя, Амфитрион. Редькин принялся было возражать, но Зоя его уже не слушала. Она отошла в сторону и встала рядом с матерью. Ближе всех к могиле стояли родственники. Алексей Александрович Тишкин тер платком воспаленные глаза. Жена была рядом, её бесстрастное лицо, как всегда, ничего не выражало. Жизнерадостный Люгеров напустил на себя скорбный вид, стараясь выглядеть как можно печальнее в этой трагической обстановке. Но при всем старании у него это не очень получалось. – Тоже мне, скорбь мировая, – процедила сквозь зубы Тарасова, обращаясь неизвестно к кому. Дина Петровна Адская в течение всей церемонии не проронила ни слова. Она выглядела измученной и еще более похудевшей. Весь её вид вызвал сильную жалость у Анны Петровны Дочкиной, которая выразила ей свои соболезнования. Дудкин принялся было рассказывать Амфитриону анекдот, но был незамедлительно остановлен бдительной Цепкиной, которая от всей души влепила ему подзатыльник. Наконец, тело опустили в могилу, и все разошлись. Обед в доме Тишкиных в этот день проходил в очень напряженной обстановке. За последнюю неделю его обитатели старались и носа не высовывать из дома, чтобы не наткнуться на колючие, а порой и обвиняющие взгляды полянцев. Антон Анисимович Люгеров назвал дом местом вынужденной резервации. Обратившись к Вере Никитичне Тишкиной, он спросил, когда, по ее мнению, им разрешат уехать. – О, думаю, что не скоро, – безмятежно ответила та и попросила Люгерова передать ей соль. – Впрочем, – добавила она, намазывая маслом хлеб, – вас никто здесь насильно не удерживает. – Да уж, – буркнул Люгеров. – А попробуй уехать, так все сочтут, что ты сбежавший преступник. Дина Петровна Адская сидела, уставившись в тарелку, и нервно крошила хлеб. Когда она наконец заговорила, в её голосе звучали истеричные нотки. – Если так пойдет и дальше, – восклицала она, ломая руки, – то меня уволят с работы. Да я и не вынесу здесь долго. Через неделю от меня останется лишь скелет, обтянутый кожей. Неужели ничего нельзя сделать? – умоляюще глядя на остальных, спросила она. – Перестаньте причитать, – раздраженно произнес Тишкин. – Мне тяжелее, чем вам, однако я не жалуюсь. Они осквернили тело моей матери своим вскрытием, но я молчу, не протестую. – Думаю, ты понимаешь, что протестовать бесполезно, – заметила жена, кроша укроп. – Я думаю, все закончится хорошо, если никого из нас не арестуют, – сказал Люгеров, с удовольствием глотая рыбный суп. – Ну нас с мужем-то точно не арестуют, – заметила Вера Никитична, – ведь мы были в Луге. – А мы были на реке, – ощетинилась Адская. – А вы можете это доказать? – холодно спросила Тишкина. – На что вы намекаете? – сердито оторвался от супа Люгеюв. – Ни на что, – пожала плечами Тишкина, – просто вас никто не видел. – Но мы видели друг друга, и этого достаточно, – сказал Люгеров. – Милиции? – с иронией спросила Тишкина. – Да, милиции, – вызывающе ответил Люгеров. – Ну и как же мои часы оказались в цветнике? – поинтересовалась Вера Никитична, раскладывая по тарелкам макароны с сыром. – Я уже сто раз повторяла, что не знаю! – нервно воскликнула Адская. – Я же сказала, что их украли, и не смотрите на меня так! – казалось, она вот-вот заплачет.