— Чертов шельмец Херринг! — возмутился Блоксхэм. — Не сообщил мне о том, что дверь была взломана! — Нет особой разницы, — мягко отозвалась миссис Брэдли, — поскольку дальше описано, как они связали запястья трупа и подвесили его на веревке, которую с помощью брошенного копья перекинули через пруд от одной ивы к другой. То, как они перерезали веревку, когда труп съехал и остановился рядом с узлом посередине, — все это напоминает схему, которую я изобразила для вас. Я могу продолжить, если желаете, с другой части рукописи. — Я хочу услышать про русалочку, — произнес инспектор. Миссис Брэдли послушно перевернула пару страниц и просмотрела третью: — Ага, вот оно! «Тело пошло на дно — к нашему облегчению. Начинало светать, можно было различать предметы. Моя сестра спросила: “Можешь ли ты попасть в свой домик, не потревожив другого жильца? Если да, то тебе лучше так и поступить. Я отправлюсь в водяной парк и сделаю вид, будто гуляю на заре — если кто-нибудь меня заметит. До встречи. Увидимся на завтраке”». — Никогда бы не подумал такого о Селии Браун-Дженкинс, — сказал Блоксхэм, невольно посмеиваясь. — Но теперь я знаю, что у нее сильный характер. — Да, — кивнула миссис Брэдли. — Итак, что там с русалочкой? — спросил инспектор, выбивая и заново наполняя трубку. — Что? — Она вернулась к тексту. «Дальше мы решили, что сестра должна вернуть кресло в сарай, отправиться к дому на рекогносцировку и, если будет необходимо, активно отвлекать того, кто ее обнаружит. Как она сказала — мертвеца не начнут искать до позднего часа, и будет безопаснее, если заметят ее, бродящую по окрестностям, чем за тем же занятием буду пойман я. “В итоге, — заметила она в своей рациональной манере, — ты — убийца, а не я”. На этом мы расстались. Я начал медленно считать до тысячи, чтобы, если за время подсчета ничего не случится, неспешно отправиться к своему домику, словно в процессе созерцания утренних красот, и, если возможно, проникнуть внутрь, не привлекая внимания. Если же Йеомонд проснется, тогда…» — Ха! Йеомонд! — воскликнул Блоксхэм. «…мне придется говорить, что я гулял на рассвете. Моя сестра сказала: “В итоге ты убил человека вчера около десяти вечера. Никто не свяжет это с тем, что происходит в пять утра. Сделай лицо посмелее и вспоминай Чезаре Борджиа”. Я только добрался до девятой сотни, когда увидел, что она возвращается, держа в руках одну из статуй водяного парка. Я не мог понять, какую именно, пока сестра не подошла вплотную. “Ты знаешь, — сказала она, — мы очень небрежны. Оставили брезент откинутым, и там много пятен крови. К счастью, новый цемент затвердел, и тело не оставило более никаких следов. Я подумала, что это надо утопить. Ужасная штука. Только посмотри!” Это была статуя русалочки. Она никогда меня особенно не интересовала, но моя сестра, вероятно, созерцала ее с таким отвращением, что я помог ей поместить статую в пруд — прямо там же, где мы утопили труп. Потом сестра разделась, прыгнула в воду, где и связала статую с трупом. Она вытерлась одним из полотенец, которые нашла в бельевой корзине в прачечной, и облачилась в свои одеяния. Затем сестра вернулась в водяной парк, а я — в свой домик. К счастью, Йеомонд спит крепко. Сняв одежду, я натянул пижаму и осмотрел каждый дюйм своих вещей на предмет пятен крови или других следов ночных деяний. Но ничего не нашел. И тогда я принялся натягивать брюки, производя как можно больше шума. Не так легко производить шум, всего лишь натягивая брюки, так что я нарочно потерял равновесие и врезался в кровать Йеомонда. Это произвело желаемый эффект, он проснулся, и у него возникло впечатление, что его сосед по комнате только что встал. Позднее я узнал, что уловка моей сестры тоже полностью удалась. Никто не засомневался в ее словах». — Я бы сказал, они провернули все очень ловко, — произнес Блоксхэм, когда миссис Брэдли отложила рукопись. — Однако я думаю о том, что примерно в то время, когда они покинули спортзал, Амарис Кауз прошла через ворота. Им повезло, что она их не заметила, ведь так? Это конец? Я полагаю, он подписал? — Он признается и во втором убийстве, — сообщила она. Инспектор, уставший от роли слушателя, протянул руку за бумагами. — Вот как, боже! — воскликнул он. Миссис Брэдли разжала хватку на рукописи и улыбнулась, точно аллигатор, наслаждающийся обильным завтраком. — Лучше вам самому прочитать то, что осталось, — произнесла она. — Убийца становится предельно язвительным в адрес полиции. По-моему, он не особенно восхищается вашими методами. Блоксхэм рассмеялся. — Не могу сказать, что они и меня воодушевляют, — признался он. — Однако мы нарыли компромат. Инспектор начал читать — с нахмуренным лбом и грустной улыбкой. — О, вот и второе убийство! На сей раз видим надежный мотив! — Да, — подтвердила миссис Брэдли. — Теперь все дело было продумано заранее. Убийца знал, что Энтони пойдет с Костом на лекцию, и он знал достаточно о привычках Коста, чтобы быть уверенным: Энтони вернется домой один. — Интересно о римских мечах, — заметил Блоксхэм. — Все выглядит так, словно Энтони поменял их и взял меч статуи в дом полковника Дигота, а в ответ позаимствовал настоящий римский гладиус… — Нет. Копию римского гладиуса. Из лучшей стали, ужасное оружие с острыми, как бритвы, кромками. Инспектор продолжил читать все с тем же интересом. — Боже! — воскликнул он. — Только послушайте! Миссис Брэдли кивнула, хотя почти наизусть помнила текст признания. «С девяти часов я с нетерпением ожидал возвращения Энтони. Я извинился и покинул столовую, поскольку обед в тот вечер невыносимо затянулся, и я стоял, ожидая в темноте, когда раздастся звук его шагов. Он должен умереть. Энтони навлек на себя такую участь, когда три дня назад обвинил меня в убийстве Джекоба Хобсона и назвал сестру моим сообщником. Он не мог знать, что говорит правду. Он все выдумал. Вероятно, это было частью его нелепого замысла — запугать нас всех и выгнать из Лонгера. Как окровавленное копье и прочий мусор. Насколько я знаю, он собирался призвать остальных в дом, обвинить их и их сестер в том, что они тоже участвовали в убийстве. Тревога у меня возникла из-за того, что в нашем случае он говорил правду! Более того, я боялся той мрачной и крохотной старой женщины, что живет у Диготов. Задолго до того, как она мне написала, я знал: она знает. Я бы убил ее, если бы посмел. Она играла со мной, точно кошка с мышью, несколько недель! Я видел это в ее ужасных черных глазах — глазах безжалостной хищной птицы. Я верю, что она — сам дьявол». — Ваши чары не подействовали на нашего чемпиона-велосипедиста, — со смехом заметил инспектор. — Лишь немногие молодые люди действительно ценят меня. — Миссис Брэдли усмехнулась. — Их сестры обычно доказывают, что лучше умеют видеть чужие характеры. Продолжайте. Сам литературный стиль этого параграфа выигрывает от вашей мужской интерпретации. Блоксхэм подозрительно взглянул на нее, но лицо миссис Брэдли было серьезным. Он продолжил: — Было ужасной ошибкой выбить двести очков на ярмарке… И о чем это? — спросил инспектор, поднимая голову. — Дартс, — ответила миссис Брэдли, размахивая руками. — Такое опрятное убийство. Такое опрятное число. Сделано точно столько, сколько нужно для желаемого результата — в обоих случаях. Что полиция может назвать… — она закатила черные птичьи глаза, словно подбирая слово, — подкрепляющим доказательством. Но продолжайте же! Невероятное удовольствие — слушать вас. «Наконец я услышал, что он приближается. Я вышел из калитки водяного парка, чтобы встретить его. Энтони, как и нужно. Один. “Эй, ты!” — воскликнул я, делая вид, будто пьян. Он остановился и посветил фонариком мне в лицо. “А, это ты, Криппен, старая утка”, — сказал он, легонько толкая меня в плечо. Пошатнувшись, как мог бы выпивший человек, я схватился за него, словно избегая падения. “Старый приятель, — произнес я, сильно цепляясь за его руку. — Старый приятель”. Таким образом, не отпуская Энтони, я повел его к статуе гладиатора. “Поспорим, что ты не сможешь толкнуть этого парня и заставить его держать твою руку, старый приятель”, — сказал я, изображая икоту. “Ты изрядно набрался, парень, — заметил Энтони. — И поскольку ты изрядно набрался, то я покажу тебе что-то по-настоящему интересное, ведь ты не вспомнишь это утром”. И тогда он протянул руку и вытащил меч гладиатора. “Не пытайся им побриться”, — усмехнулся он, вкладывая оружие мне в руки. Оно было тяжелым и острым. Я сунул его в кучу песка, которую строители оставили в парке, и вцепился в него еще крепче. Он сам избрал оружие смерти. Хорошо. Я его использую. Тогда я ему сказал: “Поспорим, что не сможешь попасть ему в шлем камнем с другой стороны этой кучи песка”. Говоря это, я шатался. Мы оба посветили фонариками на песок и выбрали два камушка приличного веса. “Что ты ставишь, остолоп?” — спросил Энтони, над которым уже висела опасность. “Пять к одному в пятифунтовых”, — ответил я. Он настоял на том, чтобы записать, и я подписал. “Теперь к барьеру, — велел он. — Ты первый”. Я поднял свой камень, словно человек, который собирается толкать ядро. А потом опустил его. “Понятно, что никакого швыряния, — сказал я и снова пьяно икнул. — Джентльмены не бросают. Они толкают. Толкают и берут”. “Да, так и есть, — кивнул Энтони. — Ты толкнешь, и я возьму. Двадцать пять фунтов! Давай”. Я взялся за камень так крепко, как только мог, но в темноте напутал с разбегом и споткнулся. Ядро улетело в сторону. Энтони пустил в ход свой фонарик, чтобы очертить воображаемый круг для разбега, и встал на позицию. А я занял свою. Гладиус был у меня в руке, а в другой находился фонарик. Есть один момент в толкании ядра, когда атлет делает полный разворот и его ноги указывают в направлении, противоположном тому, что было в первоначальной позиции. Именно этого разворота и того момента, когда он выпустит груз, я и поджидал. Когда Энтони начал двигаться, я включил фонарик. Не мог допустить ошибки… Видели ли вы когда-нибудь, как человек толкает ядро? Энтони швырнул собственное тело на острие гладиуса, который я просто держал. Ничто не могло его спасти. Он даже не вскрикнул. Камень улетел в сторону. Но он в любом случае потерял бы ставку. Я сам упал после столкновения, и минуту или две мы оба тихо лежали рядом — он был мертв, а я жив».